Александра Маринина - Посмертный образ Страница 20

– Я хотел бы поговорить с вами о детстве Алины, – соврал Коротков.

Но не объяснять же ей, что он пришел поговорить о ее старшем приемном сыне Иманте. Разговор на Иманта он сам выведет, лишь бы начать. Но начинать нужно с безобидного.

– О ее детстве? Зачем?

– Чтобы понять ее характер. Вот, например, говорят, что у нее не было близкой подруги. Странно, правда? Как так может быть, чтобы у молодой женщины не было задушевной подруги? Другое дело, что на работе могли этого не знать, а вы – ее семья, вы наверняка знаете больше.

Коротков хотел польстить Инге, но вышло как раз наоборот. Глаза женщины гневно вспыхнули.

– Семья? Алина была сама себе семья. Она нас презирала, считала нас недалекими и некультурными. Мы ей были не ровня. Она всегда считала себя выше нас всех.

– Ну почему вы так говорите, – попытался Коротков сгладить неловкость. – Алина всегда очень тепло отзывалась обо всех вас, она вас любила. Напрасно вы…

– Откуда вы знаете? – подозрительно спросила Инга. – Вы что, знали ее?

– Нет, я не был с ней знаком. Но Андрей Львович мне говорил…

– Андрей Львович! – Инга презрительно фыркнула. – Этот развратник! Режиссеришка! Мало чего он вам наговорил. Если бы он был приличным человеком, он бы женился на Алине и не снимал ее в этих отвратительных фильмах, да еще почти голой. Совести у него нет, да и у нее тоже, раз жила с ним и позволяла раздевать себя на глазах у всего народа.

– Послушайте, Инга, ведь Алина умерла, и не просто умерла, а была убита. Неужели вам совсем не жалко ее?

– Жалко? Да, жалко. Может быть. – Она как-то странно посмотрела на Короткова. – Она никогда не была мне родной. Имант – да. Алоиз – да. Они были мне как сыновья, любили меня, уважали, слушались. Советовались. А она всегда была мне чужой. Она так и не приняла меня после смерти матери. Она меня ненавидела.

– Но почему, Инга? Почему вы так считаете? Алина никогда не сказала про вас худого слова.

– Вот! – Она торжествующе подняла палец. – Вот именно. Она вообще не сказала ни одного слова, ни про меня, ни мне самой. Она меня вообще не замечала. Даже когда маленькой была, ни разу не подошла ко мне, чтобы я ей бант завязала или платьице застегнула. Всегда сама мучилась, пыхтела, а не подошла ни разу. Я как-то сама предложила, давай, мол, помогу, она на меня так зыркнула, будто испепелить хотела. Не надо, говорит, спасибо, тетя Инга, я сама. Вежливая была, что и говорить, а внутри – холод. Пустота. Души в ней не было. Чужая она была нам всем.

– Ну хорошо, пусть чужая, – сдался Коротков. – Но ведь и чужого человека жалко, когда он погибает таким молодым. Это же несправедливо, разве нет?

Неожиданно Инга расплакалась. Она плакала так горько, как умеют плакать только дети, опустив голову и закрыв лицо руками. Коротков терпеливо ждал, когда она успокоится.

– Я виновата, теперь я понимаю, что виновата.

Инга отняла руки от опухшего заплаканного лица, было видно, что она совсем не стесняется постороннего человека.

– Я думала – пятерки приносит, не болеет, школу не прогуливает, значит, и ладно. Все в порядке. Меня в дом взяли хозяйство вести, Валдис больше детей не хотел, и так уже трое. Хоть он и женился на мне, но все равно я была как домработница. А когда он на меня закричал, чтобы я не смела Сонины бриллианты трогать, что они принадлежат только Алине, я поняла свое место в этой семье. Соня – да, жена. А я – домработница с пропиской. Меня только Имант в этой семье любил, только он один. Алоиз рано от дома отбился, все дела какие-то у него, деньги начал рано зарабатывать, самостоятельным стал. А Алина… Она меня не замечала. Она никого не замечала. Молчаливая была, замкнутая, никогда ничего не расскажет, не поделится. А мне только-только девятнадцать исполнилось, когда меня сюда привезли и к Валдису в жены пристроили. И сразу – квартира огромная, четыре человека, и всех накормить, обстирать, квартиру в чистоте содержать. Думаете, легко? Я не то чтобы к работе непривычная была, нет, на хуторе в четыре утра вставала, к первой дойке, мы коров держали, поросят. Хозяйство было большое, я работы-то не боялась. Но ведь целый день… Пока все переделаешь – уже и ночь на дворе. А каждому ребенку в душу заглянуть – времени не оставалось. Вот только Имант… Он домашний всегда был, тихий, помогал мне. Алоиз из школы прибежит, покушает, переоденется – и на заработки, машины мыть. Валдис с работы вернется злой, усталый, грязный, помоется, поест – и к телевизору с газеткой усядется, слова от него доброго не услышишь. Алина в своей комнате запрется, уроки делает, даже еды не попросит, если к столу не позовешь. А Имант со мной и на кухне сидел, и в магазины мы вместе ходили, он сумки нес, продуктов-то много нужно: мясо, картошка, капуста – тяжелое все, и со стиркой помогал. Разговаривал со мной. Если бы не он, я бы вообще разговаривать разучилась в этой вашей Москве. А теперь что вышло? Алоиз в Финляндии, процветает, Алина – миллионерша. А Имант ни с чем остался.

Подозрение кольнуло Короткова, когда он, слушая сбивчивые объяснения Инги, оглядывал стены большой уютной комнаты. Стены были оклеены светлыми, холодных тонов, обоями. И прямо напротив Короткова висело единственное украшение – большая семейная фотография, на которой были все пятеро: мрачный хмурый Валдис, Алина с непроницаемо спокойным лицом, обаятельно улыбающийся светловолосый молодой человек, по-видимому, это был Алоиз, и Имант с Ингой. Именно так: все поодиночке, а Имант с Ингой. Даже тогда, когда все они смотрели в объектив, женщина лет тридцати пяти и высокий брюнет лет тридцати или чуть меньше смотрели друг на друга. Нет, глаза их были устремлены вперед, но все равно они смотрели друг на друга. Они были вместе. Они и сейчас вместе?

– А Имант женат? – спросил Коротков и понял ответ еще до того, как услышал.

– Нет. Мы так и живем втроем, – уже совсем спокойно ответила Инга. – Валдис, Имант и я.

Она сказала правду, внешне совершенно обычную, ну, живут себе отец, неженатый сын и мачеха одной семьей, что тут необычного, даже если мачеха всего на шесть лет старше этого неженатого приемного сына. Но она сказала и другую правду. Они действительно живут втроем, но только Валдис этого не знает.

– Скажите, Инга, а Иманту никогда не было обидно, что бриллианты матери достались Алине?

– Не знаю, – сухо обронила Инга. – Он не обсуждал это со мной.

– Подумайте, Инга, вспомните. Ведь вы всегда были близки со старшим сыном. – Коротков умышленно назвал Иманта сыном, чтобы не дать понять ей, что догадался. – Разве он не делится с вами всеми своими проблемами?

– Не знаю, – повторила она еще суше. – Мы это не обсуждали.

– А вы не пытались поговорить с мужем, убедить его, чтобы он изменил свое решение? Ведь это действительно несправедливо: Алине все, а сыновьям ничего.

– Он Алину любил больше. Она была последняя, младшая. Валдис говорил, она на жену его очень похожа. Валдис говорил, мужчинам помогать не надо, на то они и мужчины, чтобы самим всего добиваться. А Алина – девочка, если родители о ней не позаботятся, то кто же?

– Хорошо, так считал Валдис. А вы? Лично вы как считали? Вы были согласны?

Инга опустила глаза и стала разглядывать узор на паласе.

– Никого не касается, как я считаю. Я, во всяком случае, на эти бриллианты не претендовала. Зачем они мне? Как Валдис решил – так и правильно.

Интересное дело! Не далее как полчаса назад она взахлеб говорила о том, что решение мужа было неправильным, несправедливым. Алина – миллионерша, а Имант ни с чем остался. Это же ее слова. Отыгрывает назад, поняв, что сказала лишнее?

– Инга, а где сейчас Имант?

В ее глазах вспыхнул страх, и она не успела его притушить.

– На работе, наверное.

– Когда он вернется?

– В семь, наверное, как обычно. Он не предупреждал, что задержится.

– Вам не кажется странным, что он продолжает как ни в чем не бывало ходить на работу, когда сестра погибла? Ведь послезавтра ее похороны, с этим всегда много хлопот.

– Этим занимается Валдис. У него сегодня выходной. У Иманта на работе строго, отгулы только за свой счет. Мы и так каждую копейку считаем, Валдис на пенсию вышел и продолжает работать, но это же гроши.

– А Алоиз? Он знает о несчастье? Приедет на похороны?

– Не знаю.

– То есть как?

– Он сейчас в Финляндии. Звонить дорого, мы не можем себе позволить. Если только он сам позвонит…

Из квартиры Вазнисов Коротков уходил с камнем на сердце. Эта семья не была похожа ни на одну семью, которую он знал. Жадные? Скупые? Или просто привыкли экономить, потому что никогда не было особого достатка? От Инги он узнал, что пока родственники первой жены Валдиса еще были в Москве, они постоянно подбрасывали деньжат «на детей Сонечки». Скоропалительная повторная женитьба Валдиса оскорбила их чувства, и общаться с Валдисом они перестали, деньги переводили по почте. Но родственники эти уже давно за границей, они уехали еще в восемьдесят втором году. Ну хорошо, бедность бедностью, но должны же быть какие-то человеческие чувства! Не сказать родному брату о том, что трагически погибла его младшая сестра, только лишь потому, что международные звонки стоят дорого? Это не укладывалось в голове. Какие они, эти Вазнисы? Скупые на проявления эмоций? Или просто холодные и бездушные? Во всяком случае, про Алину говорили именно это. И ее мачеха, и ее коллеги по «Сириусу» были единодушны: вежливая и холодная. Внешне доброжелательная, но равнодушная, скрытная и жестокая.