Энн Перри - Врата изменников Страница 21

Был вызван еще один достойный представитель клуба – тощий мужчина с изжелта-бледным, болезненным лицом, который все время перебирал пальцами золотую цепочку от часов, словно черпая в этом удовлетворение. Он повторил сказанное Осборном, время от времени используя те же самые слова и выражения, когда описывал то, что считал проявлениями шаткости ума и неспособности Артура Десмонда верно судить.

Следователь слушал не перебивая, а затем объявил перерыв на ланч. Заседание началось только в десять, и уже было далеко за полдень.

Томас и Мэтью вместе вышли на яркий солнечный свет и зашагали по мостовой. Погруженный в мрачное раздумье, молодой Десмонд несколько шагов прошел молча. Он будто даже не заметил, когда его толкнул прохожий.

– Да, надо было ожидать всего этого, – сказал он наконец, когда они завернули за угол, и хотел было идти дальше, но Питт схватил его за руку. – Что ты? – спросил Мэтью.

– Вон туда, – и Томас указал на вывеску кабачка при гостинице «Бык».

– Я не хочу есть, – раздраженно ответил Мэтью.

– Тем не менее надо, – назидательно сказал его друг и отпрыгнул на тротуар, чтобы не наступить в навозную кучу. Десмонд же вступил в нее и выругался.

В другое время Питт, возможно, рассмеялся бы, глядя на выражение его лица, но сейчас был не тот случай. Они быстро подошли к противоположной обочине, и Мэтью стал сердито скрести по земле подошвами.

– Неужели больше нет уличных подметальщиков? – проворчал он. – Не могу же я войти в заведение в таком виде!

– Сможешь. Там у порога есть хорошая скребница, пойдем.

Десмонд неохотно последовал за Питтом к входу и воспользовался железным скребком так рьяно, словно состояние его ботинок было самым важным делом на свете, после чего они вошли внутрь. Томас сделал заказ на двоих, и они сели за столик в переполненном, шумном зале. Около бара на колышках висели пивные кружки, темнело полированное дерево стойки, пол был посыпан опилками, а в воздухе стоял запах эля и разгоряченных жарой тел.

– Что будем делать? – спросил наконец Мэтью, когда им подали еду: толстые ломти хлеба с хрустящей корочкой, масло, рыхлый, крошащийся сыр, пряные ароматные соленья и свежий сидр.

Питт сделал себе сэндвич и откусил большой кусок.

– Ты вообще веришь, что мы сможем чего-то добиться? – продолжал Десмонд, не притрагиваясь к еде. – Или ты просто хотел успокоить меня?

– Ну, конечно, я говорил, что думал, – ответил Томас с набитым ртом. Он тоже был сердит и расстроен, но знал также, что если они собираются бороться, надо иметь для этого достаточно сил. – Мы не сможем доказать, что они лгут, не дав им полностью высказаться.

– А что потом? – спросил Мэтью недоверчиво.

– А вот потом мы и предпримем действия, – заключил его друг.

Сын покойного сэра Артура улыбнулся:

– Как это на тебя похоже… Ну, точь-в-точь как раньше. Ты совсем не изменился, правда, Томас!

Питт хотел было извиниться, но вовремя понял, что в этом нет необходимости.

Мэтью как будто хотел спросить еще о чем-то, но передумал и тоже откусил от своего сэндвича. И вдруг стал есть с удивившим его аппетитом, не сказав больше ни слова до тех пор, пока они не встали из-за стола.

Первым свидетелем на слушании во второй половине дня был врач судебно-медицинской экспертизы, который обо всем рассказывал подробно, но, будучи очень опытным человеком в своем деле, избегал всяких научных терминов. Все просто: Артур Десмонд умер от чрезмерной дозы лауданума, принятой в течение одного часа. Эта доза была достаточно велика, чтобы убить любого. В желудке содержалось изрядное количество бренди, и очевидно, из-за запаха спиртного он не учуял опия, приняв больше, чем собирался. Медик полагал, что опий все же обязательно должен был дать привкус. Сам он предпочитает хороший коньяк, но это дело вкуса.

– Вы нашли другие признаки болезни или старческого упадка здоровья? – спросил его коронер.

Врач поморщился.

– Конечно, признаки такого упадка присутствовали. Человеку ведь было семьдесят лет! Но, даже принимая это во внимание, следует сказать, что здоровья он был все-таки отменного. Я был бы счастлив достичь того же возраста в подобном состоянии. Нет, никакого следа какой-либо болезни я не обнаружил.

– Спасибо, доктор. Это всё.

Врач что-то негромко проворчал и покинул свидетельское место.

Питт готов был поклясться, что представитель судебной медицины не принадлежит к «Узкому кругу», но терялся в догадках, как сей факт можно использовать.

Следующим свидетелем был еще один врач, но совершенно иной человек. Он был серьезен, внимателен, вежлив, но очень высокого мнения о себе. Назвав свое имя и профессию, он сказал, что готов дать показания по рассматриваемому делу.

– Доктор Меррей, – начал следователь, – я полагаю, вы были лечащим врачом сэра Артура Десмонда. Это правильно?

– Да, это так.

– В течение какого времени?

– Последние четырнадцать лет.

– Таким образом, вы очень хорошо были знакомы с его физическим и душевным состоянием?

Сидящий рядом с Томасом Мэтью напрягся и наклонился вперед, сцепив руки, с каменным выражением лица. Питт тоже навострил уши.

– Естественно, – подтвердил врач. – Хотя надо признаться, я не подозревал, что его здоровье настолько расстроено, иначе не стал бы прописывать ему лауданум. Я говорю о его душевном расстройстве и образе мышления.

– Может быть, вы объяснитесь поподробнее, доктор Меррей, что вы имеете в виду? В частности, был ли сэр Артур в депрессии или, наоборот, беспокоился о чем-то, волновался?

Теперь в зале повисла гробовая тишина: не слышно было ни вздоха. Журналисты сидели с перьями наготове.

– Не в том смысле, что вы имеете в виду, сэр, – уверенно ответил медик. – Ему снились дурные сны, его мучили кошмары. По крайней мере, именно об этом он говорил мне, когда пришел проконсультироваться. Совершенно ужасные сны, понимаете? Я имею в виду не те неприятные сновидения, от которых страдаем все мы, чересчур плотно поужинав или после какого-нибудь неприятного события. – Он слегка переменил позу. – Мне казалось, что сэр Десмонд все больше теряет навыки прежнего поведения и начинает питать подозрения, касающиеся людей, которым он доверял всю жизнь. Полагаю, я должен заключить на этом основании, что он страдал от старческого маразма, который сказывался на его умственных способностях. К сожалению, такое может случиться даже с самыми уважаемыми людьми.

– Да, и это очень печально, – скорбно подтвердил коронер.

Больше Мэтью вынести этого не мог и вскочил с места.

– Но это же абсолютная чепуха! – крикнул он. – Отец был такого же ясного ума и полностью контролировал свои поступки и мысли, как любой другой!

Меррей оскорбленно покраснел. Он не привык, чтобы ему возражали.

Коронер заговорил очень спокойно и тихо, но его голос был слышен всем, и все обернулись к сыну покойного.

– Сэр Мэтью, мы все понимаем, что вы в горе, и чувство утраты, которое вы испытываете, очень естественно, особенно учитывая обстоятельства смерти вашего отца, но я не потерплю дальше вашего вмешательства. Прошу мистера Меррея продолжать, – он повернулся к врачу. – Вы можете привести пример неадекватного поведения сэра Артура, доктор? Если оно было так странно, как вы говорите, то я удивлен, что вы прописывали ему опий в дозах, достаточных для того, чтобы мы все здесь собрались.

Но Меррей, по-видимому, нисколько в том не раскаивался и, уж конечно, не чувствовал себя виноватым. Он говорил извиняющимся тоном, но лицо его оставалось совершенно бесстрастным: на нем никак не отразились ни боль, ни сожаление.

– Я глубоко сожалею обо всем случившемся, сэр, – сказал он ровно, не глядя на Мэтью. – Печально, что приходится обнажать на публике слабости хорошего человека, особенно когда нужно подтвердить причины его ухода. Но я понимаю, что это необходимо, понимаю, почему вы настаиваете на этом. Я действительно не знал о его истинном состоянии, когда предписывал ему принимать опий, иначе это было бы весьма сомнительное дело, как вы и заметили.

И он еле заметно улыбнулся. Один из сидевших на передней скамье кивнул в знак согласия.

– Сэр Артур рассказал мне о своих ночных кошмарах и о том, как ему трудно бывает заснуть, – подытожил врач. – В этих кошмарах ему чудились дикие звери, джунгли, людоеды и подобные устрашающие образы. Он, наверное, испытывал тайный страх перед этим наваждением. Но я в то время совершенно не подозревал о его болезненном отношении ко всему африканскому, – он покачал головой. – Я прописал лауданум, надеясь, что он даст моему пациенту возможность быстрее засыпать и видеть более легкие, нетревожные сны. И только потом я узнал от некоторых его друзей, насколько иррационально он стал мыслить и какими провалами памяти страдает.

– Он лжет, – прошипел Мэтью Томасу, не глядя на него. – Эта свинья лжет, чтобы выгородить себя! Коронер его подловил, и вот он немедленно стал ловчить, чтобы снять с себя вину.