Сергей Майоров - Запасной инстинкт Страница 21

— Через кассу, пожалуйста, через кассу, — проговорил ей Булгаков.

— Конечно, Андрюшенька! Все посмотрел? Пойдешь или опять стрельбу по движущимся целям устроишь? У меня три зеркала до сих пор разбиты.

Выйдя на улицу, Булгаков зашагал к отделу.

Гражданин Ежов Вратислав Петрович проживал на третьем этаже гостиницы, в триста втором номере.

Вынув на улице телефон из кармана, опер закурил.

— Никитин? А где Никитин?.. А вы кто? Ну так вот, Стариков, передайте ему следующее…

Ровно через час Булгакова ждал сюрприз. В кабинет оперативника зашел Кислый и сообщил следующее: Ежов Вратислав Петрович проживает в частном секторе, на территории соседнего райотдела.

Опер опешил. Или он, Булгаков, ошибся в гостинице, или Кислый гонит шнягу с целью скорейшего освобождения. Отослав волнительно глядящего ему в глаза Кислого домой, Андрей в недоумении опустился на стул.

В любой момент позвонит этот Никитин. Что ему говорить?

Упрямый коллега из соседней области не заставил себя ждать.

— Алло, Никитин, вы меня слышите? Тут вот какая катавасия получается…

Выслушав историю до конца, Никитин спросил:

— Все?

— Все… — Булгаков, не привыкший к таким поворотам, растерялся.

— В общем, так, Андрей! Приеду утренним поездом, на месте и разберемся. Договорились?

— Конечно! — обрадовался Булгаков. — Я расписание узнаю и встречу, понял? Как тебя узнать?

В трубке некоторое время царило молчание, потом Булгаков услышал:

— В форме майора полиции, с портфелем и гитарой.

— С какой гитарой?.. — в который раз растерялся заболоцкий сыщик.

— С семиструнной. Андрей, ты чего как маленький? — В трубке раздался смех. — Встанем мы с ребятами втроем на перроне, в сторонке, да будем курить! Ты что, мента среди толпы не вычислишь, что ли?

Ночь — время лжи и коварства. Темнота служит укрытием, но оно не спасает жизнь, а уничтожает ее. В темноте невозможно спрятаться от зверя, который выходит на охоту. Для того ему и нужна ночь, чтобы убивать. Нет смысла искать укрытия в темноте.

Если станешь невидимым, но осязаемым, то, спасаясь от зверя, выйдешь на свет, потому что там он искать не станет. Тебя нет на свету. Он видит это и пойдет за тобой туда, где ты ищешь от него спасения, — в темноту.

В ночь.

Он шел мимо домов, стараясь прижиматься к самым стенам, вдыхая затхлый запах подвальных оконцев, зияющих под ногами. Он давно уже не чувствовал чужого страха и запаха крови. Это волновало его. Куртка поверх черной рубашки шелестела, мешала ему. Человек очень странно выглядел в своей куртке в тридцатиградусную ночь, но это обстоятельство, казалось, его ничуть не смущало. Ему не было жарко, его съедали тревога и страх.

Человек боялся.

Проходя мимо очередной высотки, он наступил на гальку, и она сонно хрустнула у него под ногами. Он прижался спиной к стене дома, замер от ужаса, понял, что его никто не заметил, собрался идти дальше, но вдруг остановился и прислушался к себе. Человек стоял около пяти минут, не понимая, что с ним происходит. Вдруг он погладил рукой стену дома и медленно поднял голову вверх.

Мужчина не понимал, почему его сковывал ужас. Он смотрел вверх по стене дома, перебирал глазами окна, вдруг остановил взгляд и окаменел. Ему хотелось умереть в этот момент, чтобы не чувствовать того, что бурлило внутри его.

Страх.

Непонятный жуткий страх.

Он стоял как изваяние и смотрел вверх, отвесив вниз подбородок. Человек напоминал бы неподвижный памятник из детского больного сна с температурой, если бы не слюна, скопившаяся и подрагивающая в уголках его рта.

Глава 17

В том, что резня — дело рук маньяка, Александр не сомневался. Почерк один и тот же. Но действия любого маньяка имеют свою логику. Если он убивает в подъезде, то делает это всегда. Если ему по душе потрошить жертвы в квартирах, то он, как правило, будет делать это именно там, а не в лесу. Слянский потрошитель поступал как маньяк, который резал людей от нечего делать. Всех, на кого взгляд упал. Там, где жертва под руку подвернулась.

Неувязка.

Такие действия не вписываются в схему деятельности маньяка. Человек с изуверскими наклонностями, страдающий психическими расстройствами, попросту говоря — маньяк, потому и называется так, что он одержим манией. Но не просто убивать. Всегда важна последовательность действий. Может, в этом и заключается смысл определенного хода событий? Вырезать глаза и продырявить на жертве всю одежду, а где это будет происходить — не так уж важно?

На этом можно было бы и остановиться, если бы опять не возникла необходимость задать себе вопрос: а при чем здесь тогда Шостак, торговля человеческими органами и бриллианты?

Ходьба по кругу. Все можно объяснить по отдельности, но не связать воедино. Выпадало какое-то звено.

В Заболоцке можно было укрыться на первое время. Шостак убедился в этом, проведя в городке двое суток. Он решил остаться и жить здесь столько времени, сколько понадобится для подготовки окончательного исчезновения. Счета в Германии у Заградского Вратислава Петровича были. Загранпаспорт на это же имя лежал в кармане. Нужна была передышка, чтобы решить, с какой точки стартовать. Понятно, что международный аэропорт в Заболоцке построят не скоро, да и на поезде отсюда в Германию не уедешь, однако нужно было сделать так, чтобы Никитин потерял его из вида хотя бы на месяц. Средства для этого у доктора были.

Беспокоило его другое. Еще две недели назад профессор Штилике должен был получить две почки и перевести на имя Заградского очередные тридцать тысяч долларов. Но судьба распорядилась так, что почки вместо клиники Штилике сейчас наверняка находились под присмотром полиции или, что хуже, ФСБ. Охота началась нешуточная.

И еще в Слянске осталась тварь. Если до нее доберутся опытные спецы, мастера своего дела, то возникнут крутые неприятности. Никитин не дурак, он быстро выведет следствие из причины. Самое страшное, что тварь потерялась из виду. Если бы ее найти, то можно было бы не беспокоиться.

«Я бы сам ему глаза вырезал, — металось в голове Шостака. — Вот тогда бы вы, ребята из команды Никитина, точно след потеряли».

Нужно срочно звонить Штилике. Предупредить профессора. Если доберутся еще и до него, то на сцене как пить дать появится Интерпол.

Шостак прекрасно отдавал себе отчет в том, что в федеральном розыске он уже значится. Его портреты расклеены на каждом щите «Их разыскивает полиция», рядом с ущербными рожами алиментщиков и пропавших слабоумных граждан.

Бывший главврач психлечебницы с разочарованием подумал о том, что жизнь полна катаклизмов и парадоксов. Как легко было договариваться со Смысловым, и на какую стену он наткнулся, встретившись с Никитиным. Смыслов, конечно, не знал, чем занимается Шостак, все было тихо и спокойно. Но Никитин…

Шостак вспомнил глаза сыщика, когда тот обшаривал взглядом помещения и сверлил зрачками Русенкова. Насквозь! Шостаку был знаком этот взгляд. Он сам обладал им. Видеть человека насквозь — способность далеко не каждого психиатра, тем более сыщика.

— Ищешь ты меня, — бормотал Шостак, идя по тротуару. — Знаю. Вот интересно, сколько тебе нужно было бы дать денег, чтобы ты дело увел в другую сторону и заглухарил? Сто тысяч? Триста? Пятьсот?..

Сто тысяч? Триста? Пятьсот?..

Он сам себе признался, что сейчас легко отдал бы половину своего состояния, хранящегося в германском банке, лишь бы Никитин согласился пойти на попятную.

Очень скоро ему пришлось убедиться в том, что ситуация сложилась еще хуже, чем он предполагал. На переговорном пункте главпочтамта его соединили с клиникой Штилике так быстро, что доктору стало не по себе. Он знал, что это только кажущаяся опасность, понимал, что сам себя подгоняет, однако почувствовал неладное.

Секретарша Генриха Штилике прекрасно знала голос Шостака, но осведомилась, кто беспокоит профессора, и попросила перезвонить через час. Мол, профессор отдыхает. И тогда ему стало ясно, что Штилике, соответственно, и он сам, под колпаком местной полиции.

Дело в простом. Звонишь в клинику Штилике и спрашиваешь, как здоровье господина профессора и его дочери. Если все в порядке, то секретарша соединяет с Генрихом, где бы тот ни был. Такова договоренность. Разумеется, если все в порядке с делами, а не со здоровьем профессора и его дочери. Штилике болен раком, и у него нет дочери.

Настал момент, когда секретарша, милая фрейлейн Эмма, впервые сообщила по телефону, что дело швах, она под контролем. Шостак повесил трубку и вышел из кабинки.

Он поднял воротник куртки и шагнул на улицу. Теперь ему почему-то стало спокойно. Так чувствует себя человек, который ни в чем не повинен. Словно рухнула стена, в которую он упирался с момента первого посещения Никитиным лечебницы в Слянске.