Алексей Макеев - Последнее письмо поэта Страница 21

– Сам виноват. Он тогда заорал на меня, что вообще, дескать, ничего не даст, – переведя дух, сказал Сергей. – А если, мол, я буду выдрючиваться, так он заявит на меня. Что я того типа пришил. А он вроде как свидетель случайный. Никогда бы он этого не сделал, вдвоем бы тонуть пришлось. Дурак. Прошмандовка мелкая. Напугать меня хотел. Я с ходу вломил ему в рыло. Он ответил, он сильный мужик был. Решительный. И не робкого десятка. Разъярился. От жадности своей дурной. Я тоже в ярость впал. Но даже тогда убивать не хотел! Разве что отметелить как следует. Проучить. Да вот только…

Удар Кайлинского, в который он вложил весь свой вес, пришелся точно в челюсть Сергею, отшвырнул его в угол купе. Голова Осинцева стукнулась о стенку, рот наполнился кровью. Сергей резко выпрямил ногу, попытался попасть Кайлинскому в пах. Промахнулся.

– А, блатота вшивая, – зашипел Иннокентий, – словил, каз-зел безрогий?!

Ох, не стоит так называть человека, прошедшего зону!.. На глаза Осинцева упала багровая пелена ярости, кулаки словно свинцом налились. Вкус собственной крови во рту туманил сознание. Секунда – и он снова оказался на ногах, одним движением сгреб Иннокентия за грудки. Сцепившихся подельников разделял только узенький столик спального купе. Оба были пьяны, но не до такой степени, когда падаешь без сил, а как раз до состояния повышенной агрессивности, когда человеку становится море по колено. Когда и жизнь противника, и своя жизнь гроша ломаного не стоит.

А тут еще совсем недавно пролитая кровь, которая, по народному поверью, зовет за собой еще кровь. И жадность, кружащий голову запах больших денег, халявной наживы. Что поделаешь: многие люди, внешне вполне вменяемые, совершенно теряют рассудок от алчности.

Вагон дернулся на стрелке, подскочил слегка, одновременно резко дернулся Кайлинский, освобождаясь из захвата. И снова со всего размаха ударил Осинцева, попав туда же, в челюсть. Боль была адская, но на этот раз Сергей удержался на ногах. Только теперь бешенство, неудержимое желание изуродовать «приятеля Кешу» окончательно затопили его мозг. Такое же бешенство плескалось в глазах бывшего заведующего архивом Кислогорского краеведческого музея. Все, уже не было в двухместном купе людей. Были два питекантропа, пещерных троглодита. Хуже! Два хищных зверя, готовые идти до конца, перегрызть друг другу глотки.

Кайлинский схватил за горлышко пустую бутылку из-под «Смирновской». Замахнулся. Удар был направлен точно в лоб Осинцева. Будь движения Иннокентия более скоординированы и не отклонись Сергей в самый последний момент, мало бы ему не показалось: бутылка была тяжелой, из толстого стекла, и бил приятель Кеша со всей силы. Спокойно мог и черепушку проломить. А так удар пришелся по плечу Сергея, левая рука его мгновенно онемела, он болезненно охнул. Зато правая рука Осинцева нырнула во внутренний карман ветровки. Раздался щелчок встающего на фиксатор лезвия, на клинке выкидушника тускло блеснул свет вагонной лампы. Испугайся в тот момент Иннокентий Кайлинский, отступи, попроси пощады… Глядишь, все и обошлось бы. Но Кайлинский не испугался, наоборот – вид ножа окончательно сорвал его с тормозов. Он сдавленно зарычал, вновь замахнулся бутылкой.

– Тогда я ударил его ножом, – глухо, еле слышно произнес Осинцев. – Что мне еще оставалось? Тут схлест конкретный пошел, полковник. Или он. Или я.

– А труп куда дел? – спокойно спросил Крячко. Все это время Станислав прилежно писал протокол, перелагая эмоциональный и дерганый рассказ Осинцева на язык официального документа. – Письмо, листок тот самый, быстро нашел?

– Быстро. Когда опомнился чуток. Схлест-то короткий получился, никто ничего толком не услышал, ночь была ближе к рассвету, все спали. Протрезвел я мгновенно. Он лежит на полу, крови нет почти. Окошко приоткрыто. Я приналег малость, опустил до половины. Ну и… Туда его. Как только сил хватило! Кеша здоровущий мужик был. Но справился. А перед тем как в окошко его пропихивать, обыскал. И нашел во внутреннем кармане этот самый… документ. Сразу понял, что он и есть: с ятями, бумага старая, желтая. Решил прибрать себе. Понял, что он больших денег стоит. Не пропадать же добру. Не успел Кешу в окошко спровадить, состав ход замедлять начал. Когда уже мост через Волгу миновали. Значит, полустанок впереди. Вот на нем я и соскочил. Названия не помню. Не доезжая Саратова. Глухой такой полустаночек. На ходу соскочил, поезд там не останавливался, но шел совсем медленно. А двери тамбурные я открывать умею. Никто не заметил. Чемоданчик свой прихватил, шмоток у меня с собой, почитай, не было. Решил добираться до Москвы «на собаках».

Крячко понимающе кивнул. «На собаках» – значит пересаживаясь с электрички на электричку. Таким способом при известной настырности и сноровке можно всю Россию из конца в конец, от Питера до Владивостока, проехать. И паспорт при покупке билетов предъявлять не надо. Да и билеты брать далеко не обязательно. Раз – и растворился человек в полосе отчуждения, пойди сыщи его следы в переплетении российских железных дорог.

– Почему в Москву? – Осинцев чуть заметно усмехнулся. – Затеряться легче. Столица большая, народу в ней много. Разного.

– Ну, не только, – спокойно возразил Станислав. – Тем более в Москве сейчас регистрация обязательная. Не может быть, чтобы не возникла у тебя мыслишка самому попробовать документик толкнуть. Не на память же о Кайлинском ты его прихватил!

Их разговор как-то сам собой вошел в спокойное русло, совсем перестал походить на допрос. Крячко видел – Осинцев ему не врет. Решившись на то, чтобы поверить обещаниям странноватого милицейского полковника, Сергей шел до конца и вовсе не пытался выставить себя и свои действия в выгодном свете. Просто говорил правду. Кому еще ее расскажешь в преддверии приближающейся смерти, которая черной кошкой лежит под боком и уже выпустила свои безжалостные когти? А рассказать хотелось! Ох, недаром существует в христианстве такое таинство, как исповедь… Людям свойственно полагать, что кого-кого, а самих себя они знают неплохо. Чаще всего люди заблуждаются, а в ситуациях экстремальных, когда гибель близка, вдруг самые неожиданные черты характера прорезаются. Только диву даешься. Не мог и не хотел сейчас Сергей Осинцев врать и выкручиваться. Да и смысла в этом никакого не видел.

– Возникла, – немного помедлив, сказал Сергей. – Не без того. Лучше бы не возникала… Не лежал бы я тут сейчас. И на кладбище перебираться, глядишь, не так скоро бы пришлось. Так ведь жадность – штука заразительная.

«Это точно, – мысленно согласился Станислав. – Нет более прилипчивой заразы, чем жадность. И глупость. Того же Иннокентия Кайлинского взять. Как он мог не понимать, что смертельно рискует, когда берет с собой в Москву Осинцева? Когда распускает язык, позволяет своему школьному „приятелю“ – уголовнику догадаться, какая ценность стоит на кону? На что Кайлинский надеялся? На то, что Осинцев станет его послушным орудием? Из волка собаки не сделаешь, волчара таскать поноску не станет. На то, что Осинцева удастся запугать? Сделать совсем ручным? Так это сильно надо было головушкой об асфальт приложиться, чтобы на такое надеяться. Воистину: кого бог хочет наказать, того лишает разума».

– Вот тут я допер, что сам себя глухо в угол загнал, – продолжал Осинцев. – Когда до Москвы добрался. Что я сдуру и по пьянке натворил. Я же без понятия: на кого Кеша в столице выходить собирался? Мне бы, идиоту, подождать, пока Кеша товар толкнет и деньги получит, а уж тогда требовать свою долю по справедливости. И по-трезвому, спокойно, без склоки с мордобоем. Глядишь, совсем по-другому дело бы обернулось: и Кеша жив остался бы, да и я ножом в бок не получил бы. Или если уж бить Кешу, так надо было в плечо. Чтобы не насмерть. А так… Как мне искать покупателя? Я ведь даже не слишком понимал, что ко мне в руки попало. Догадывался только, что листочек этот большую ценность имеет. Словом, идиотское положение. На мне два трупа, в кармане – бумажка, которая черт знает сколько бабок стоит, а кому ее толкнуть? Плюнуть бы мне тогда на это дело, не лезть в чужой огород. Но это я сейчас такой умный стал. А тогда… Почуял фарт, дай, думаю, попробую удачу за хвост ухватить.

– И ты решил искать контакты? – понимающе спросил Крячко.

– Вот-вот. Нашел я контакты. На свою дурную голову. Свинья грязи сыщет. Подвернулся мне один старый корешок, с каким еще у хозяина чалились…

– Кто такой? – Крячко оторвал настороженный взгляд от протокола. Надо же, почти шесть листов исписал!

«Нет, Зиму я сдавать не стану, – подумал Осинцев. – Вот не уверен я до конца, что Колька знал, чего эти шакалы задумали. Могли ведь его втемную разыграть. Даже если и догадывался Зима, все равно не хочу я его сдавать. Пусть он, может, и сволочь. Только я сволочью быть не желаю. Ножом меня Колька не бил. Били другие. А вот их я жалеть не собираюсь. Сами виноваты».