Аркадий Адамов - …Со многими неизвестными Страница 22

Федоров медленно, с хриплым усилием выдавливал из себя слова. И странно, даже жутковато было видеть, как затуманились его глаза, как шевелил он одеревеневшими, непослушными губами.

И Сергей, чтобы только рассеять охватившую его тревогу перед тем, что еще скажет этот странный седой великан с преувеличенной бодростью произнес:

– Какой же страх перед людьми, Иван Григорьевич? На фронте, говорят, вы фашистов били дай бог как.

– То не люди, – махнул рукой Федоров. – Я про наших говорю. Этот страх, он меня спать отучил. Он у меня всю жизнь отнял. На фронте… Там я под пулю сам сперва лез. «Убей ты меня, прошу, ну убей, сделай милость. Мочи нет». А потом так решил: русский я человек или кто? Кто-никто, а русский. А раз так, должен бить гадов. Потом разберемся, что к чему. Ну и стал их душить, как гнид. Так что о смерти уже не думал. И ночами одни эти гниды снились. Да… Спокойное для души время было, – с неожиданной тоской подытожил Федоров.

Сергей молча слушал, чувствуя, как в душе у него растет тревога. Что-то страшное стояло за тем, что говорил сейчас Федоров, и Сергей, не в силах понять что-либо, боялся неверным, фальшивым словом помешать этому человеку в его трудной исповеди.

– Ну, а после войны вернулся я домой, как и был, чужим. Самому себе чужим, вот что главное-то, – глухо, не поднимая головы, продолжал Федоров. – Жена ждала меня. А я и ей чужим был. Потому и детишек у нас не было. Боялся я их, детишек своих будущих. Потому что и они… – Федоров с усилием проглотил подступивший к горлу комок и еще глуше, еле слышно продолжал: – …Они тоже чужими были бы. Сколько она, жена то есть, слез об этом выплакала, только я да еще подушка ее знаем. Уж я ей говорил: «Брось ты меня». Уж я руки хотел на себя наложить. Не дала. И со мной осталась, горемыка…

Федоров умолк, глядя в пол.

Сергей тихо спросил:

– А рассказали вы ей, в чем дело-то?

Федоров покачал головой:

– Нет. Не рассказал. Никому. Сил моих на это не хватило. Да и поздно было мне перед людьми-то каяться. Сам только на себя удивляюсь, как я с этим камнем на шее жил до сих пор. Но вот теперь… появилась у нас эта девчушка…

– Марина?

– Она… Ну и вы тут из Москвы как раз приехали. Вот я и решился… – Он шумно вздохнул и поднял голову. В светлых глазах появилась какая-то скорбная решимость. – Из-за себя не стал бы. Мне бы только смерти скорей дождаться. Да вот из-за нее, птахи этой…

– Что же произошло у вас, Иван Григорьевич?

– Издалека начинать надо-то. Значит, так. Случилось это давно. Молодой был, грамоты семь классов набрался, в колхозе работал. Послали меня однажды за семенным зерном. Привез. А оно оказалось таким, что не только сеять, корове дай – она жрать не станет. Одним словом, подсунули мне. А я по дурости уже всюду где полагалось, роспись свою поставил. И один как есть виноватым оказался. Ну, судили меня. И дали по тем строгим законам десять лет. Вот так…

Федоров умолк. Ошеломленно молчал Сергей. Звенящая тишина на миг воцарилась в кабинете. Вздохнув, Федоров продолжал:

– Да-а… Попал, значит, я, бедолага, куда следует, в холодный край. И думка такая засела мне в голову: убегу. Не за что мне тут быть. Год иль поболе, однако, пробыл, с разными людьми встретился. А потом… одним словом, убег. Молодой-то я еще покрепше был. Сила во мне большая гуляла, а в башке-то пусто. Вот и пришло в нее – убечь. Не поймали меня. Всю тайгу пехом прошел. Волка руками душил, кору жрал. Но прибег я, не думая, не гадая, в город Ростов. Там один мне и присоветовал: вербуйся, мол, на сельские работы, там люди во как нужны. Ну, я и попал в совхоз. Горы я там ворочал, за десятерых. Совесть все свою успокаивал. Видят люди, какой я есть работник, присоветовали остаться. Со слов справки мне, какие надо, составили, я к этому хозяйству и прирос. Работал там и за страх, и за совесть. На Красной доске висел. Свеклу разводил. За нее и на выставку в Москву попал. Знаменитая получилась свекла. Отец покойный ее еще разводил, а я мальчонкой помогал. Вот и пригодилось. В Москве я медаль получил. И диплом. А все эти справки и дипломы руки мне жгли. Чужая ведь там фамилия, из головы ее взял. Люди ко мне с почетом и уважением, а я их обманул подло. И еще страх, конечно, во мне жил. Не дай бог, узнают, что беглый я. А тут, аккурат перед самой войной, дивчину встретил. Полюбил ее без памяти. Ну, без памяти и женился. Свадьбу совхоз устраивал. А я сижу, помню, за тем громадным столом, смеюсь и плачу, и слезы текут, и душа разрывается. Да… Лучший час своей жизни сам же и растоптал… А после свадьбы еще горше мне стало. Совсем было собрался на признание идти, а тут война. Ну, про войну я вам уже говорил, – со вздохом заключил Федоров, – и про потом тоже., .

Он снова умолк.

Молчал и Сергей, не в силах собраться с мыслями, не в силах охватить, разобраться во всей этой нескладной, трагической жизни. Он понимал, что Федоров ждет от него не прощения, не каких-то утешительных слов, а избавления, избавления любой ценой, ибо дальше он уже не может носить в себе этот страшный гнет, что настал предел его силам. И Сергей вдруг вспомнил, что сказал Федоров о Марине. Появилась она, вот он и дрогнул, и пришел сюда, к Сергею. Но почему же? Как она появилась? Кто она?

И, словно угадав все эти вопросы, Федоров выпрямился, строго посмотрел в глаза Сергею и твердо, как что-то бесповоротно решенное уже, сказал:

– Дитев у нас не было, не смел я их иметь, раз обманом жил. А тут появилась под конец жизни эта девчушка. Сирота она круглая и горя, кажись, тоже хлебнула немало. Вот мы с женой и решили принять ее к себе. Но тут уж без обмана надо. Потому и решился я. Нельзя ей чужую, а не свою фамилию-то давать.

– Она взрослая, Иван Григорьевич, у нее своя фамилия должна остаться.

– Не имеет значения, – твердо возразил Федоров. – Раз с нами жить будет. Да и вообще… Вот я к вам и пришел. Может, тридцать лет мук моих… – голос Федорова дрогнул, и он снова проглотил подступивший к горлу ком… – может, зачтет их наша власть. – И тихо, еле слышно добавил: – Егоров я по рождению…

– Полагаю, зачтет, Иван Григорьевич, – кивнул головой Сергей. – Полагаю, дело ваше суд пересмотрит. – И решительно добавил: – Сам к прокурору республики пойду, слово вам даю. Только все это написать надо.

Федоров растерянно развел руками.

– Ну, где же мне написать про это…

– А мы вместе напишем. Сейчас, – загорелся Сергей, чувствуя, как отступают куда-то все его дела и заботы перед этой страшной человеческой драмой, и если он не вмешается, не поможет, то никогда себе этого не простит и потеряет уважение к самому себе. В голове пронеслись почему-то мысли о Витьке, об отце, о матери, о войне и фронте, и еще какие-то мысли, лихорадочные, взволнованные, которые он не уловил, которые только жаркой волной обдали его и исчезли. Сергей не понимал, почему дрожит, как в ознобе, его рука, пока он писал заявление на имя прокурора республики, почему все время пересыхает у него во рту.

Уже под самый конец, когда заявление было почти написано, Сергей сказал:

– Надо, Иван Григорьевич, и о вашем желании удочерить Марину тоже написать, просто, чтобы ситуация яснее была.

– А как же. Непременно. Желаю, мол, удочерить Марину Владимировну Иванову…

– Что?! – Сергей, опешив, поднял голову и с изумлением посмотрел на Федорова. – Как ее зовут?..

– Я же говорю: Марина Владимировна Иванова.

– Так мы же ее ищем!

Сергей все еще не мог прийти в себя от неожиданного открытия.

Федоров обеспокоенно нахмурился:

– Что она такое сделала?

– Да ничего она не сделала! Пропала. Уехала из своего Волгограда, и все. А ее там ищут.

– Так сирота же!

– На работе забеспокоились. Она же работала.

– Ну, то другое дело. Отпишите им, что нашлась, мол.

– Это обязательно. Но мне бы с ней поговорить надо, Иван Григорьевич.

– Милости прошу к нам, – сдержанно ответил Федоров.

– А что? – оживился Сергей. – Неплохая идея.

Они закончили писать заявление и условились, что вечером Сергей придет к Федоровым.

– Вы только Марину не предупреждайте, – попросил Сергей. – Дело пустяковое, а она разволнуется. Лучше я ей сам все объясню. Хорошо?

– Будь по-вашему.

– А что касается этого, – Сергей положил руку на заявление, – я все сделаю, будьте спокойны. Вам только в Москву придется съездить потом.

– Господи, да я куда хотите поеду, – горестно усмехнулся Федоров. – И все, что присудят, как избавление приму. Тут уж не сомневайтесь.

На том они и расстались.

Сергей позвонил Лобанову, однако того на месте не оказалось. Был уже конец рабочего дня', но Лобанов не мог уйти, не повидавшись с Сергеем. «И где его носит?» – нетерпеливо подумал Сергей. Его просто распирало от желания поделиться своим неожиданным открытием. Подумать только, нашлась Марина Иванова! Теперь наконец удастся выяснить, кто такая убитая в гостинице женщина. Ведь она дала Марине телеграмму, собиралась приехать к ней. Это, наверное, близкие подруги. И Марина, может быть, даже назовет того мужчину. Ей обязательно надо будет показать Семенова.