Аркадий Адамов - На свободное место Страница 22

Выбираемся в узкий, заваленный снегом переулок с одной глубокой, разбитой колеей посередине. На кривом тротуаре, где вытоптана лишь скользкая тропка, идти рядом нельзя. Егор Иванович идет первым, я за ним. И говорю ему в спину, то и дело скользя и взмахивая для равновесия руками:

— Только не пропусти чего, Егор Иванович.

— Не бойся, не пропущу, — хрипит он, не оглядываясь.

— Остались еще подходящие дворы?

— А то. Их за неделю все не осмотришь. А мы с тобой и трех часов не ходим.

— Больше трех.

— Один черт…

И вдруг мы одновременно останавливаемся и переглядываемся. Перед нами залепленные снегом зеленые железные ворота. И краска как будто недавняя, затеки возле металлических выступов свеже поблескивают. За воротами темнеет короткий проем, и дальше виден двор. Ворота приотворены и схвачены цепью. Пройти можно легко, даже очень полному человеку.

Егор Иванович озадаченно разглядывает ворота и говорит:

— Откуда они, черти, взялись? Неужто среди зимы нашлись умники, покрасили? И ведь за снегом не видно, вон как обледенели. Все же как они мимо внимания моего прошли, не пойму. Ну, ну…

Он с досадой качает головой.

— Что ж, зайдем? — спрашиваю я.

— Сто раз тут был, — сокрушенно продолжает Егор Иванович, явно не слыша моего вопроса. — Форменным образом сто раз. Квартирная кража тут два дня назад случилась. Ну, подумай. А ворота мне и ни к чему. Стареть стал, ей-богу, стареть.

— Давай зайдем, — снова предлагаю я.

— Ясное дело, зайдем, — торопливо соглашается пристыженный Егор Иванович. — А как же? Непременно зайдем. Ах ты боже мой…

Мы легко протискиваемся в воротную щель, минуем полутемную подворотню и выходим во двор. Он, как и все дворы в этой старой части города, невелик и причудлив по своей конфигурации, с какими-то выступами, узкими проходами, тупиками, сараями, глухими кирпичными брандмауэрами соседних невысоких домов. Но один из домов, старый, пятиэтажный, выходит во двор своим единственным широким подъездом. Серый фасад украшен какими-то лепными изображениями. Непривычно большие окна схвачены причудливым переплетом рам.

В тесном дворе, возле трех или четырех могучих кривых деревьев, все же разместилась скромная детская площадка. Возле снежной горки возятся двое ребятишек в одинаковых шубках и шарфах, отнимая друг у друга санки. Рядом, на скамеечке, сидит закутанная в платок женщина и читает книгу, не обращая внимания на ребячий обиженный визг.

Мы медленно обходим двор. Я отмечаю про себя пока что и старый пятиэтажный дом с его подъездом, и то, что с этого двора прекрасно виден недалекий купол Елоховской церкви, а также… впрочем, к сараям надо подойти поближе. Всего их четыре. Нет, пять. Стоят они неровным рядом возле глухой кирпичной стены какого-то дома, выходящего фасадом в соседний двор. Один сарай повыше, другой шире, третий выступает вперед. На всех, конечно, висят замки, один прямо-таки пудовый, старинный, словно от купеческих лабазов оставшийся.

Подходим ближе, и я убеждаюсь, что на всех сараях замки на месте и скобы тоже и взламывать их никто как будто не собирался.

— М-да, — качает головой Егор Иванович. — Скажи на милость. Вроде бы все сошлось, а вот на тебе, замочки, видать, целы…

Но в тоне его я не улавливаю никакой досады, наоборот, в нем сквозит даже некоторое облегчение. Я Егора Ивановича, конечно, вполне понимаю. Но… Леха не мог придумать такой двор, с этими зелеными воротами, церковью, сараями… Не мог. Тут я убежден.

Я подхожу к крайнему из сараев и с силой дергаю замок. Еще раз. Потом пытаюсь его выкрутить, повернуть. Все напрасно. Замок держит надежно. Тогда я перехожу к следующему сараю. Хватаюсь за замок. То же самое. Как я ни стараюсь, замок остается на месте. И третий сарай оказывается запертым так же крепко. Но четвертый…

Тот самый громадный, поистине амбарный замок, который я заметил еще издали, вдруг под легким нажимом вместе с одной из петель отваливается в сторону. Я на секунду даже застываю от неожиданности и стараюсь унять волнение. Егор Иванович за моей спиной тихо ойкает. Я оглядываюсь и как можно спокойнее говорю:

— Оставайся, Егор Иванович. Обожди тут. Поохраняй. А я, пожалуй, пойду позвоню.

— Не сомневаешься, выходит? — упавшим голосом спрашивает он.

— Не сомневаюсь, — говорю я и иду звонить.

…Через полчаса двор наполняется людьми. Дежурная оперативная группа нашего управления, следователь прокуратуры, ребята из районного отделения, понятые. Поодаль толпятся жильцы соседних домов и, конечно, вездесущие мальчишки, которых загадочный телеграф созвал, кажется, со всей округи. Их внимание больше всего привлекает наш огромный красавец Марс, он сидит смирно возле проводника, вывалив набок красный язык и щурясь от солнца. Кажется, и он понимает, что вряд ли ему тут будет работа, события разыгрались три дня назад, и все следы давно, конечно, утеряны.

Тем временем мы открываем дверь сарая и, светя фонарями, начинаем осмотр. И наконец, в углу, за грудой досок, я обнаруживаю тело. Человек лежит в неестественной позе, с задранной брючиной, подвернув обе руки под себя. Он в расстегнутом зимнем пальто, без шапки. Синее, в пятнах лицо, остекленевшие глаза, черные волосы прилипли к мраморно-белому, в прожилках лбу. Фотограф делает нужные снимки, затем тело выносят на середину сарая, над ним нагибается врач, рассматривает что-то, потом безнадежно машет рукой и говорит следователю:

— Видите сами. Два удара ножом. И мгновенный летальный исход. Завтра получите подробное заключение. Можно увезти?

— Минуту еще, — говорит следователь и оборачивается ко мне: — Осмотрите, Виталий, его одежду. Внимательно только. Я сейчас протокол закончу.

Да, его не ограбили. Все оказывается на месте — бумажник, кошелек, часы, всякая карманная мелочь. Я все это передаю подошедшему снова следователю. Убитому на вид лет сорок пять, сквозь черные волосы уже проглядывает лысина, смуглое лицо, одет добротно, дорогой меховой воротник на модном пальто, красивый темный костюм, сорочка, галстук, ботинки — все дорогое, все самое модное. Куда он собирался, этот человек в тот вечер? На прием? В гости? В театр? За что его убили? Кто велел это сделать? Как всегда, тысяча вопросов окружает нас в этот момент. И ведь симпатичное лицо. Впрочем, было симпатичным. Нет, невозможно смириться с убийством в мирное время, в мирном городе…

— Какое странное имя, — говорит следователь, рассматривая бумаги убитого. — Гвимар. Слыхали такое имя когда-нибудь? Гвимар Иванович Семанский.

Действительно странное имя. Испанское, что ли? Откуда оно у русского человека может взяться? Кто были родители, давшие такое странное имя? Кто был сам этот человек? Да, это сейчас главный вопрос.

Тем временем тело увозят в морг. Все документы остаются у следователя. Эксперт и оперативники заканчивают осмотр сарая. К сожалению, он ничего не дал, никаких следов, будто ветром убитого задуло в этот проклятый сарай.

Следователь прощается со мной и, взглянув на часы, предлагает:

— Давайте в восемнадцать часов у Федора Кузьмича. Все там обсудим.

— Хорошо, — говорю. — А я тут пока еще покручусь.

— Правильно, — соглашается следователь. — Попробуйте установить, между прочим, откуда он вышел, этот человек, из какой квартиры.

— Именно, — киваю я.

И вот, в конце концов, мы снова остаемся вдвоем, Егор Иванович и я.

Проводив взглядом последнего из уходящих, исчезнувшего в черном проеме ворот, Егор Иванович сокрушенно вздыхает, бросает недокуренную сигарету в снег и машинально придавливает ее каблуком, потом обращается ко мне:

— Знаешь, чего скажу?

— Чего?

— На другой день, как его убили, — Егор Иванович кивает в сторону ворот, куда не так давно унесли труп, — вот тут крупнейшую кражу залепили, — он указывает на окно стоящего во дворе дома.

— Какой этаж? — невольно настораживаясь, спрашиваю я.

— Третий. А что?

— И Семанский в тот вечер спустился с третьего этажа. Когда они его во дворе ждали. Леха сказал.

— Что ж он, по-твоему, из той квартиры непременно шел?

— Кто его знает, — я пожимаю плечами и в свою очередь спрашиваю: — Кто там живет, в той квартире, знаешь?

— Само собой. Как не знать. Я уж после кражи раза два, считай, побывал там. Значит, так. Сам на фабрике работает. Начальник отдела. Солидный товарищ. Персональная машина у него. Ну, и собственная, конечно, имеется. Фамилия Купрейчик, зовут Виктор Арсентьевич. Ну, а жена — доктор, молодая еще.

Егор Иванович умолкает.

— Все? — нетерпеливо спрашиваю я.

— Все, — кивает Егор Иванович. — Двое их, значит, осталось. Ну, у него, правда, еще семья. Но та не в счет. Он с этой законно.

— Ты говоришь, осталось двое. А сколько же их было?

— А недавно еще трое было. Батюшка ее еще. Его квартира-то. Знаменитый профессор, академик. Тоже по медицине. Фамилия Брюханов, не слыхал?