Виктор Пронин - Выигрывать надо уметь (сборник) Страница 22

Нет-нет, я не оправдываю ночных грабителей, просто это Сашкино предположение. Когда он все это излагал, ему было далеко не до шуток – мы сидели в коридоре суда, и нас вот-вот должны были пригласить в зал. Его – в качестве обвиняемого, а меня – как потерпевшего.

Так вот, похрустывая весенними ночными лужицами, Сашка направился прямехонько к гостинице. Он долго стучал в закрытую дверь, пока не проснулась дежурная, спавшая на раскладушке.

– Фамилия? – спросила она, приподняв голову.

– Сидоров, – ответил Сашка первое, что пришло на ум.

– Совести у вас нет, Сидоров, – покряхтела дежурная. Она долго поднималась, терла пухлое лицо ладонями, постанывала – уж очень, видно, сон был сладок. – Эх, гражданин… Совести, говорю, нет!

Она первая назвала его гражданином, еще не зная, что скоро такое обращение к нему станет привычным.

– Спасибо, мамаша, – поблагодарил Сашка. – Спите спокойно. – И он быстро прошел мимо конторки администратора, мимо теплой еще раскладушки дежурной, мимо газетного киоска. Поднявшись на второй этаж, Сашка тронул одну дверь, вторую, третью. Четвертая оказалась незапертой. Поколебавшись, он протиснулся в номер. Из комнаты доносилось благодушное посапывание. Сашка шагнул вперед, на залитое лунным светом пространство. Постоял. Никто не проснулся. Ни я, ни мой сосед Толик. Не раздеваясь, Сашка осторожно прилег на свободную кровать. Луна светила ему прямо в лицо. На улице от этого света хотелось побыстрее скрыться, а здесь, в номере, он лишь приятно тревожил.

Прошло около часа. В номере слышалось все то же умиротворенное дыхание. Тогда Сашка поднялся, выбросил в форточку первое попавшееся пальто, сунул за пазуху шапку с вешалки и вышел. В коридоре суда, когда ему незачем было скрывать что-либо, он не смог объяснить, зачем взял пальто и шапку. Во всяком случае, в наших карманах он мог бы найти кое-что поинтереснее. «Уж очень беззаботно вы спали…» – сказал он. Но это было потом, через месяц. А в ту ночь, спустившись в вестибюль, он снова разбудил дежурную.

– Мне нужно на вокзал. Скоро отходит мой поезд.

– А поднимались зачем? – подозрительно спросила дежурная.

– Документы нужно было взять.

– Вас выписать?

– Нет, я к вечеру вернусь. – Сашка сообразил, что, если бы ответил иначе, ему пришлось бы отвечать еще на кучу вопросов. Он помог дежурной запереть дверь, прижав ее снаружи, махнул рукой и свернул за угол, чтобы подобрать пальто.

Он рассказывал потом, что не нужны ему были ни пальто, ни шапка. Сашка работал механиком в аэропорту и почти круглый год ходил в роскошной кожаной куртке, о которой мечтали все, у кого ее не было, – охотники, рыбаки, туристы, да и я в том числе.

– Понимаешь, – говорил он, – как выпью, будто блажь находит – нужно что-то стащить. И не по делу, а так… Шалость, вишь ли, у меня, озорство. Не поверишь, просыпаюсь однажды, а у моей кровати лежит резиновый коврик… Ну, об который ноги вытирают. Одни, когда выпьют, пляшут, песни поют, другие плачут и рыдают, третьи не прочь по физиономии кому-нибудь съездить… А я вот коврик принес в общежитие. На кой он мне?

У Сашки было смуглое худое лицо, черные прямые волосы и немного обиженный взгляд, какой бывает у человека, который говорит чистую правду, а ему не верят. Рассказывая в коридоре суда о своих похождениях, он смущенно улыбался и мял, мял в руках опустевшую сигарету.

Как бы там ни было, но утром я оказался без пальто. Это было тем более печально, что за окном валил густой весенний снег, он шел весь день, потом всю ночь, и было в его неслышном падении нечто возвышенное. А проснулся я оттого, что кто-то большой, розовый и пыхтящий ходил по комнате и бормотал не то недовольно, не то озадаченно. Это был Толик, сосед по номеру.

– Ты брал мою шапку? – спросил он, едва я открыл глаза.

– Она мне мала.

– Это ничего не значит. Мне, например, мало твое пальто, но его я тоже не вижу. А на улице идет снег. А завтра будет буран.

– По радио передавали?

– Передадут, – хмуро заверил Толик.

Он, видимо, был уверен, что беда не приходит одна и что, начнись сегодня оттепель, кража вообще потеряла бы всякий смысл. А чтобы мы могли ее оценить по достоинству, неизбежно должны посыпаться тайфуны, бураны, циклоны, ураганы.

Я прошлепал в прихожую, убедился, что пальто действительно исчезло, и вернулся в комнату. Округлой массой у окна светился Толик. Одна его рука была на бедре, второй он обхватил подбородок – думал.

– А между тем, – медленно проговорил он, – может статься, что все к лучшему.

– Не понял.

– Ты знаешь, какого черта я здесь сижу? Жду преступления.

– Опять не понял.

– Адвокат я, дошло? Ад-во-кат. Но без практики. Мне нужно дело, на котором они могли бы испытать меня и принять в свою теплую компанию. Адвокаты. Сечешь? То, что я окончил институт, прибыл сюда по их же вызову, еще ничего не значит. Они хотят посмотреть на меня в деле.

– Ишь ты! – Это единственное, что я смог произнести.

– Каждое утро я узнаю, где что случилось, где какая драка произошла, кто у кого что украл, кто за что кому морду набил, почему муж с женой поругался, за что директора магазина… И так далее.

– По-моему, ты производишь очень благожелательное впечатление, – уважительно сказал я, глядя на него с подушки. – И достаточно внушительное. Я бы тебе доверился.

– Ты хочешь сказать, что я достаточно толст? – Толик обиженно заморгал светлыми ресничками и выпятил сочную нижнюю губу. – Вот смотри. – Он повернулся ко мне спиной. Под левой лопаткой зиял круглый шрам.

– Кто это тебя?

– Дружинником был. Так что у меня со шпаной свои счеты.

– Но ты же адвокат, будешь их защищать. Или как?

– У тебя вульгарные представления о работе адвоката, – ответил Толик, но пояснять свою мысль не стал.

– Ножом пырнули? – спросил я.

– Нет, самодельный пистолет. Понимаешь, я вынужден быть толстым. После того как мне эту дырку под сердцем сделали, в легких какие-то процессы начались. Поэтому я жив, пока толст.

– Какого же ты преступления ждешь?

– Среднего. Одно им кажется слишком простым, другое – слишком сложным для начала… Вот если бы этого типа поймали, он бы оказался в самый раз. А что касается моей работы, скажу тебе, скажу… Нечего лыбиться… Защищая одного, я произношу обвинительную речь против десятка других, которых нет на скамье подсудимых, которые сидят в зале. Но часто именно они толкают человека на преступление, вынуждают. Дурным обращением, дурным воспитанием, дурным примером. И не так важно посадить одного, как образумить десяток других, понял?

И тут Толик, не сходя с места, показал, что он действительно имеет самое непосредственное отношение к правосудию. Мягкой розовой глыбой согнувшись у телефона, он позвонил в милицию и профессионально четкими выражениями сообщил о ночном происшествии. Натянув пижаму, вызвал дежурную и поручил ей опросить жильцов в соседних номерах – не пропало ли чего у них. Потом снова позвонил в милицию и поинтересовался, выехала ли оперативная группа.

А тем временем дежурная, большая рыхлая старуха, причитая и постанывая, рассказывала взбудораженным жильцам о ночном госте, о том, какой у него зловещий голос, громадный рост, как он сразу показался ей подозрительным, рассказала даже, какая неприятная улыбка у злодея. Кстати, когда ей показали Сашку для опознания, она его не узнала. Допросы, очные ставки, протоколы сделали вора в ее глазах рослым детиной с бандитской рожей.

В тот же день нас с Толиком пригласили в милицию, и инспектор уголовного розыска, пожилая худенькая женщина, принялась задавать нам скучные вопросы о цвете пропавших вещей, степени их износа, первоначальной цене, отличительных признаках…

Время от времени разговор прерывался, и мы все трое, я, Толик и женщина, смотрели в окно. Большие снежинки медленно скользили мимо берез с толстыми стволами и тоненькими веточками, мимо рябин, сохранивших до весны красные гроздья, мимо взъерошенных черных лиственниц. Деревянные дома, деревья, заборы постепенно обрастали снежными хлопьями, их контуры становились мягкими, светлыми. И женщина, подперев кулачком щеку, забыв о степени износа вещей, неотрывно смотрела на невесомые столбики снега, вырастающие над гроздьями рябиновых ягод. Потом спохватывалась, часто моргала, будто старалась стереть с глаз картины, не относящиеся к данному уголовному делу.

– Так… Значит, вы утверждаете, что ночью ничего не слышали? – спрашивала она виновато.

– Не слышали, – отвечал Толик. – Мне кажется, вам следует предупредить комиссионные магазины, отправить своего товарища на рынок. Вполне возможно, что вор вынесет вещи, чтобы продать.

– Возможно, – соглашалась женщина.

– И еще необходимо наведаться на вокзал, на автостанцию, в аэропорт. Ведь дежурная дала описание преступника.

– Разумеется, – говорила женщина и косилась на окно. Форточка была открыта, и залетавшие в комнату снежинки таяли на лету, превращаясь в маленькие холодные капельки. Самые крупные снежинки, не успев растаять, падали на лицо женщины, а она невольно, сама того не замечая, поворачивала голову, чтобы поймать лицом еще одну снежинку, еще одну…