Нина Васина - Удавка для бессмертных Страница 23

Су спускается вниз с плавностью змеи на охоте. С удовольствием наблюдаю смену выражений на лицах мужчин. Усатый восхищен и даже удивлен, он поднимает брови, кривит пухлый яркий рот и смотрит по очереди на меня и на лысого, вытаращив глаза: «Нет, вы это видели?! И где? В поезде, вот так, вдруг!» Обладатель черной майки и спортивных штанов осматривает Су мгновенным броском обнаружившихся глаз – они у него водянисто-серые, – а после осмотра стискивает челюсти, словно почувствовал досаду или испуг.

– Доброе утро, – Су берет кружок колбасы и медленно укладывает его на высунутый язык, – что празднуем?

– Знакомимся, – услужливо сообщает разбудивший меня, – вот решили приятно провести время до северной Венеции, что мы всё спим, ей-богу!

– Да, будем знакомы, – подвигается обритый, чтобы Су было удобно сесть, – я наемный киллер.

– А я – сутенер, – быстро, словно опаздывая, говорит разбудивший меня, приглаживает рукой волосы, слегка кланяется и садится рядом. Я раздуваю ноздри. Его волосы пахнут гелем, руки одеколоном, одежда табачным дымом, но все вместе это совсем не раздражает, вероятно, из-за качества. – А что это такое – киллер, позвольте спросить? – руки выбирают кусочек белого хлеба: один забракован, другой, третий осмотрен и принимает на себя колбасные кружочки. О, это, оказывается, выбирали для меня. – Ешьте, голубушка.

– Это от английского «убивать». Человек убивающий, то бишь убийца. Но киллер звучит солидней. А что это такое – сутенер? – не остается в долгу Киллер.

– Ценитель женщин.

Киллер, подождав несколько секунд и поняв, что других объяснений не будет, презрительно хмыкает. Он разливает в граненые стаканы коньяк, закрывая дно на сантиметр. Ловко орудуя перочинным ножом, вскрывает маленькие баночки с паштетом. Я страшно хочу есть и стараюсь растянуть бутерброд, откусывая по чуть-чуть.

– Ну, за встречу! – поднимает стакан Киллер.

– Позвольте, девочки еще не сказали, как их зовут.

– Су, – говорит Су и берет стакан.

– Анна, – говорю я, дожидаюсь ее быстрого насмешливого взгляда и изображаю насильную улыбку.

– Вот и ладненько, вот и чудненько! – веселится Сутенер. – А в Ленинграде, между прочим, дожди. Передавали по радио. Простите, конечно, что заговорил про погоду, как на скучной вечеринке, но я к тому, что у дам нет багажа. Как это вам удалось – женщины и без багажа?

– Да это получилось экспромтом, – Су достался бутерброд с паштетом, она облизывает указательный палец и вдохновенно начинает плести жизнь: – Мы гуляли в Сокольниках, стало скучно, я говорю, что ты хочешь, Аннушка? А она говорит, хочу лошадей. Так ведь?

– Нет, я сказала не лошадей, – я сопротивляюсь, – я сказала, что хочу бегемота.

– Бегемота? Ну, это уже не важно, потому что зоопарк был закрыт – ночь, нет, ты все-таки хотела лошадей! Я помню, бегемот – это было вчера. А сегодня – лошади. Ну вот, я подумала и говорю, я знаю таких лошадей, которые ждут нас всегда. Сколько бы мы к ним ни шли. Они всегда ждут. Добрались до вокзала, сели в поезд и поехали. Мы только туда и обратно. Дойдем до Аничкова моста, постоим – и обратно. Зачем нам вещи?

– Заня-а-атно, – протянул Киллер, – а что было вчера?

– А что было вчера? – Су повернулась к нему всем телом, и, судя по брезгливому подергиванию верхней губы, ей меньше повезло с запахами от мужчины, чем мне.

– Когда она хотела бегемота. Куда вы поехали смотреть бегемота? – настаивает Киллер.

– Никуда, – пожимает плечами Су, – мы его купили. Она хотела железного бегемота. Это статуэтка такая. Понимаете, – Су подвернула ногу под себя, села поудобней и естественным движением поправила лямку двумя пальцами на вздувшемся плече Киллера, – мы любим, чтобы все было такое мощное, твердое, металлическое, понимаете? – легкое царапающее движение ноготком по бицепсу. – Мы любим предметы, они практически бессмертны. Статуэтка бегемота и настоящий бегемот – это два разных мира. Мы любим тот, который надежнее.

– Выпьем за железных лошадей и бегемотов! – поднял стакан Сутенер. – А как это вообще – практически бессмертны? Это звучит так же странно, как «практически смертны».

– Это значит, что, если насильно не уничтожить предмет, который находится рядом, он обязательно тебя переживет. Ну, знаете, как в истории про бабочку?

История про бабочку, история про птичку, потом у нее есть еще эта… про голубую цаплю. Просто великолепно, что со мной творится? Что я делаю, куда я еду? Я смотрю на двигающиеся губки Су, она прекрасна, она всегда и везде будет к месту, все, что она говорит, даже совершенный бред, будут слушать с придыханием восторга и недоумения, а бабочка вылупилась из кокона – плавные движения ладоней, – она расправляет крылья, трепещут пальцы, гипнотизируя, и вот эта бабочка садится на ветку дерева и любуется цветком, пока не наступают сумерки. У нее спрашивают, давно ли здесь появились такие цветы? Бабочка отвечает, что эти цветы были всегда. Они вечны, потому что она сидит на ветке всю свою жизнь, а цветы не меняются.

– Понимаете, – объясняет Су в поглупевшие лица мужчин, их явно укачало бабочкой и вечностью цветов, – ее жизнь, понимаете? Это жизнь одного дня.

– Я не понял, – глубокомысленно заявляет, стряхнув наваждение, Киллер, и я почти люблю его за это непонимание, – я не очень понял, а при чем здесь предметы и железные бегемоты?

– На протяжении нашей жизни предметы почти не меняются, – терпеливо разъясняет Су, – поэтому мы можем с легкомыслием бабочки утверждать, что они вечны. Железный бегемот вечен, а живой нет.

– Выпьем за легкомыслие бабочки, – поспешно предлагает Сутенер, – выпьем за суть вещей, за пустую коробку, за прозрачную сгоревшую коробку – условное сокровище смерти.

Поразил, можно сказать, в самое сердце. Я открываю рот и смотрю на него во все глаза, в голове моей проносится: эту повесть Набокова у нас не переводили, не печатали, а что стоит одно только определение сути повествования мастера – «условное сокровище смерти»!

– Что? – пугается он моего восторженного взгляда. – Это рассказ про…

– Я знаю, – сообщаю приглушенным голосом. – Я знаю все про эту коробку, сгоревшую в конце и обозначившую собой суть прозрачной вещи.

Теперь он удивленно оглядывает меня. Пытаюсь представить, что он видит, пытаюсь «подать себя насильно» – термин Су, когда можно внутренне настроиться так, что человек напротив будет видеть именно то, на что ты настроилась. Я настраиваюсь на грамотную ученость одинокой женщины, беззащитной в своем восхищении, я настраиваюсь основательно, но его зрачки живут помимо разума. Они плывут в затемненном пространстве вагона, отыскивая Су. В зеркале закрытой двери отражаются блестящая лысина Киллера и растворенное в жидкости граненого стакана пламя свечи. Я разочарована, но понимаю, что мужчины смотрят на нее помимо воли, они подчиняются в этот момент другой управляющей силе, я это очень хорошо понимаю, наученная опытом общения с Cу, поэтому перестаю называть его про себя Сутенером, и произношу слово «Аристократ».

– Простите? – Он чуть наклоняется ко мне, не отрывая глаз от Су.

– Когда вещи становятся прозрачны?

Он отвечает сразу, не раздумывая:

– Когда приходит смерть.

Браво!

– Вы не сутенер, вы Аристократ своего рода, то есть человек, понимающий суть изящного.

– Я ничего не понял, – перебивает нас Киллер, – но лица у вас обоих очень торжественные, как будто вы все поняли, поэтому выпьем за вас. За понимание.

– Я забыла, как называется эта вещь Набокова? – пытается догнать нас Су.

– «Прозрачные вещи», – говорю я, подождав для приличия некоторое время. Аристократ согласно и уважительно кивает.

– Мне надо отлить, пардон, – Киллер встает, пошатываясь и с трудом вытаскивая ноги из-под столика. Су смеется. Аристократ вздыхает и достает карманные часы.

– Проводница не проверяла ваши билеты, – говорит он, чуть касаясь длинными ухоженными пальцами стакана. Мы переглядываемся и молчим. – Есть некоторые соображения насчет железных надежных предметов. Я понял намек и могу предложить убежище. Нет, не поймите меня неправильно, я ценю вашу свободу и допускаю, что кто-то ждет вас в городе чугунных коней, но хочу предупредить. Этот человек, – кивок в сторону, откуда только что с таким трудом выползал Киллер, – он обошел все купе и осмотрел пассажиров перед тем, как выбрал наше. А женщину, чье место он занял, проводница уговорила перебраться в другое купе. Вот я и думаю, – Аристократ откинулся назад и сел более вольно, прислонившись спиной к стенке вагона, – я думаю, что вы убегаете, а вас догоняют. А поскольку я ценю красоту, предлагаю сотрудничество.

– Как это? – спрашивает Су, она пугается, а я ошарашена. Мне в голову не приходило ни разу оглянуться за время нашего ночного путешествия.