Николай Леонов - Потерянный родственник Страница 27

Как назло, ни одной идеи в голову больше не приходило – даже самой завалящей. Перфилов задыхался и обливался потом, будто только что бегом поднялся в гору, и в то же время его продолжала бить дрожь от холода. Он весь сейчас был как открытая рана. Если бы в эту минуту пытки возобновились, Перфилов, наверное, сошел бы с ума. Его опять охватил панический ужас. Он жаждал спасения и не знал, где его искать.

Против своей воли Перфилов принялся вспоминать тот кошмар, что происходил с ним несколько часов назад. Он снова будто пережил всю боль и унижение, которые ему пришлось испытать. Страдания казались еще ужаснее, потому что Перфилов не знал, как выглядят его мучители. У них не было лиц – только голоса, кулаки, похожие на паровой молот, и ослепляющие фонари. Это была воплощенная жестокость, зло, разлитое в мире. Перфилову казалось, что, если бы он мог видеть лица, ему было бы легче.

Правда, отчасти ему удалось увидеть их лица – когда его отыскали на Ленкиной квартире. Он был тогда пьян и напуган, но кое-что успел рассмотреть. Те люди, что забрали его, показались Перфилову очень несимпатичными, даже неприятными – у них были грубые лица, злые глаза и жесткие ладони. От них пахло потом, соляркой и дешевым обувным кремом. Это был солдатский запах, запах казармы. Перфилов когда-то служил в армии и не мог ошибиться.

Но при чем тут казарма? Он давно не имел никаких дел с армией и даже не помышлял об этом. Его нишей были шоу, мода, легкие светские скандальчики. Серьезные вещи его совсем не интересовали. Порой он, правда, слегка завидовал своим коллегам, которые работали в «горячих точках» или стряпали какие-то разоблачительные материалы о криминале. Они рисковали, конечно, но порой этот риск очень неплохо оплачивался. Не только деньгами, но и возможностями, связями, известностью, славой, наконец. Перфилову с его модельками средней руки слава не грозила. Поэтому его порой охватывал странный зуд – он мечтал о сенсации, о шокирующих снимках, которые вознесут его на вершину популярности. К счастью, никаких особенных усилий для утоления этого зуда Перфилов не предпринимал, и тот проходил сам собою. Да и не подворачивалось Перфилову ничего сенсационного. Не подворачивалось до того дня, как он в последний раз загулял. Но теперь уж он развернулся на полную катушку. Получил свою сенсацию. Жаль только, что плоды ее будут пожинать уже без него.

Но где он мог набрести на этих ужасных, пропахших солдатчиной людей? Скорее всего, это случилось, когда он расстался с Видюниным, потому что воспоминания о Видюнине совсем не связывались ни с какими солдатами. Они связывались с хохочущими девками и звенящими бутылками. И вообще, кажется, они с ним полаялись. У Перфилова было смутное, но недвусмысленное ощущение, что с Видюниным они теперь в ссоре. Как все произошло, Перфилов не помнил, да и не хотел вспоминать – такие вещи случаются неизбежно, как смена времен года. Главное, что Видюнин тут явно был ни при чем.

Но до сути дела Перфилов никак не мог добраться. Если имела место ссора между ним и Видюниным, значит, оба они уже были, что называется, хороши. Во всяком случае, он, Перфилов. Об этом он уже не раз с неудовольствием думал. Не тот он стал, сдает потихоньку. Но когда же и где они расстались с Видюниным? Если бы он мог вспомнить хотя бы этот момент!

И вдруг перед глазами Перфилова на какой-то миг встала до странности четкая картина – она даже обладала запахом. И это был запах свежего хлеба. А увидел он симпатичное личико Вики Тягуновой, с которой пару лет назад хотел завести роман, но был настолько неаккуратен, что ее муж, дикарь и мужлан – даром что родственник, – раскусил его сразу и едва не переломал Перфилову все кости. С тех пор Вика стала Перфилову, скорее, неприятна, и искать с ней встречи он мог только в состоянии полной невменяемости. Что, собственно, и имело место.

Перфилов весь горел – не только от температуры, но и от охватившего его возбуждения. Он почувствовал, что нащупал брешь в своем беспамятстве, и теперь всеми силами старался расширить эту брешь. Он даже на минуту забыл про наручники и едва не оторвал руку, когда вздумал подумать на ходу. Как многие люди, размышляя, он имел привычку расхаживать по комнате.

Думать пришлось на прежнем месте, но теперь перед Перфиловым понемногу начал брезжить свет, и это его вдохновило. Это могло означать, что у него появляется еще один шанс на отсрочку приговора.

Он, несомненно, видел Вику в этот раз, но где? Впрочем, Перфилов понял, что вопрос дурацкий – если он сумел даже воспроизвести в памяти запах хлеба, значит, он был у Тягуновых в их задрипанной булочной. Он там был!

Сердце Перфилова учащенно забилось. Он прижал ладонь ко лбу и напряг все мышцы, будто физические усилия могли помочь воспоминаниям. Со стороны он выглядел наверняка нелепо, но кто его сейчас мог видеть? В голове у него проносился просто вихрь образов. Какой только чепухи не вспомнилось ему сейчас! Он лихорадочно отбрасывал все лишнее, пытаясь ухватить главное. И вдруг вспомнил.

Перфилов с шумом выдохнул и обессиленно привалился спиной к стене. Холодный пот стекал по его опухшему изуродованному лицу. По телу волнами прокатывался то жар, то холод. В голове стучало. Но сейчас ему стало чуть-чуть полегче. Непослушная память выплюнула то, что от нее требовалось. Отдала с неохотой, после долгой борьбы, как собака кость. Кость была грязной, неаппетитной и ни на что не годилась. Но это было единственное, что оставалось в распоряжении Перфилова.

Ну конечно! Как он мог забыть! Был вечер, за ним гнались. Это было где-то неподалеку от булочной Тягуновых. Только он не сразу это понял – слишком был пьян и в панике. Он уходил на пределе. Как у него вообще получилось уйти, этого Перфилов даже не пытался вспоминать. Это не имело сейчас никакого значения. Важно было то, что он нашел булочную.

А ведь он заранее планировал нанести туда визит – еще когда все с ним было в порядке. Такая шаловливая мысль посетила его сразу, как только они с Видюниным попали в тот район, – это Перфилов тоже сейчас вспомнил. Может быть, по этой причине они и поругались с Видюниным? Впрочем, это тоже неважно сейчас.

Он ворвался в магазин и, слава богу, не увидел там Викиного мужа. Точно, он его не видел. А вот Вика была там, и она очень испугалась. А кто бы на ее месте не испугался. Перфилов тогда выглядел, наверное, как привидение. Но дело не в этом. Он спрятал у нее фотоаппарат!

Он осознавал это теперь совершенно ясно. Деталей память не сохранила. Перфилов не мог сказать – передал ли он аппарат прямо в руки или незаметно сунул куда-то. Такое вполне в его духе. Но вряд ли – у него не было на это времени. Он промчался сквозь магазин, как ветер, и затерялся в проходных дворах. Ночь спрятала его.

Перфилов почти успокоился. Он нашел решение задачи. Неважно, правильное оно или нет. Важно, что оно в принципе существует. Ему будет что предъявить своим палачам. Никакой уверенности, что они захотят его еще раз выслушать, но об этом лучше пока не думать. Он будет думать о хорошем, и у него все получится.

Он будет умолять, чтобы его выслушали. Он сошлется на что угодно – на испуг, на опьянение, на умопомешательство. Ему теперь ничего не стыдно. Он понял простую вещь – единственной ценностью на свете является только его собственная жизнь и ради нее можно пойти на что угодно.

Лишь бы ему дали шанс! Перфилов терялся в догадках, почему за ним никто не приходит? Теперь, когда он нашел выход, они могли бы и поторопиться. А может быть, они просто решили бросить его в этом подвале? Чтобы он тихо сдох на привязи, как паршивая больная собака? От этой мысли Перфилова снова бросило в дрожь. Он даже забыл, что намеревался думать об одном только хорошем. Ведь такая возможность была до обидного реальна – жаль, что он не сообразил об этом сразу.

Бандиты могли засыпаться, когда лезли в квартиру Гурова. Они могли погибнуть. Могли пуститься в бега. Им, может быть, уже не до Перфилова. Может быть, они катят сейчас в разные стороны от Москвы, и никто, ни одна живая душа не знает, что Перфилов сидит в этом подвале на цепи и не может выбраться. Его поищут-поищут и махнут рукой. А много ли ему нужно? Еще одни сутки в этом ледяном плену, и он труп.

Перфилову стало так страшно, что он начал кричать. Это была безумная затея – кто его мог услышать? Его надорванный, перемежающийся заливистым кашлем голос бессмысленно бился в каменные стены и тут же глох. И голос этот казался сейчас Перфилову чужим – будто рядом с ним выло отвратительное раненое животное. Но он продолжал кричать, потому что больше ничего не мог придумать.

В какой-то момент собственные вопли помешали ему расслышать шум открывающейся двери и шаги на лестнице. Он опомнился, только когда увидел вспышку белого света, плывущую откуда-то сверху. Он поперхнулся и замолк.

– Что ты орешь, сволочь? – серьезно спросили его из темноты.

Перфилов сжался в комок и с ужасом уставился на приближающийся фонарь. Метрах в двух круглый глаз фонаря остановился, и прежний голос сказал: