Виктор Пронин - Банда 4 Страница 28

— Я знаю, — кивнул Овсов.

— Опасность не только от той заразы, которую в него вкатили. Могут найтись, якобы, мама, якобы, папа... Гони всех в шею. Стреляй из чего можешь!

— Я могу в них только бутылками запускать, — усмехнулся Овсов.

— Смело кроши бутылками их головы!

— Ясно, Паша, — Овсов полез в тумбочку. — Кажется, ты созрел.

— И самое главное... Назначь мне встречу с красавицей Валей. В любом удобном для нее месте, в любое удобное для нее время.

— Валя не будет отвечать на твои вопросы, Паша.

— Почему?

— Молодая, красивая... Ей жить надо. Она и мне ничего не сказала.

— Заговорит, — уверенно заявил Пафнутьев. — Пальцы в дверь зажму — еще как заговорит!

— У нее очень ласковые пальцы, — некстати сказал Овсов и плеснул водки в свой стакан. — Не переживай, Паша... Мои ребята уже занялись девочкой. С Божьей помощью разбудят. Главное, Паша, ты не отвлекайся, делай свое дело и делай. И слава тебя найдет, — Овсов помедлил, подмигнул Вике, прощально махнул рукой Пафнутьеву и выпил большой глоток финской водки, очень неплохой, кстати, водки.

Домоуправление, которое разыскивал Пафнутьев, оказалось рядом, чуть ли не в двух кварталах. В пятиэтажном блочном доме, которые с некоторых пор, подзажравшись, стали называть «хрущобами», причем, те самые люди, которые, не жалея ни глотки, ни живота, пробивались в эти дома совсем недавно, а пробившись, балдели в них по двадцать-тридцать лет, так вот, в таком доме на первом этаже прорубили между двумя квартирами проходы и отвели их под домоуправление. С туалетом, кухней, ванной — даже душ можно было здесь принимать в летнюю жару или на жестокое похмелье. Здесь же домоуправленцы готовили себе обеды, поскольку посещать кафешки и забегаловки было им не по карману, кипятили чай, пили водку, запершись после работы и отгородившись от назойливых пенсионеров, одиноких стариков и старух, у которых вечно что-то протекало, дуло в разных местах, замыкало и сквозило. А одиноких стариков и старух почему-то становилось с каждым годом все больше, будто молодое народонаселение попросту вымерло или зараза их какая косила, оставив в неприкосновенности опять же стариков и старух.

— Здравствуйте! — громко произнес Пафнутьев, чтобы его услышали сразу в двух квартирах. — Есть кто живой?

— Неприемный день! — с непонятной озлобленностью выкрикнула высохшая женщина в растянутой кофте, в которой явно не хватало нескольких пуговиц. И чтобы подтвердить свою решимость, начала тут же выталкивать его за дверь своими сухонькими злобными ладошками.

— А мне плевать, приемный у вас сегодня день или неприемный! — взъярился Пафнутьев, как он ярился всегда, сталкиваясь с откровенным хамством.

— Ради вас открывать? — женщина изогнулась, уперев коричневые кулачки в провалы боков.

— Ради меня! — рявкнул Пафнутьев, и только сейчас женщина сообразила, что перед ней не простой квартиросъемщик и уж никак не ветеран всех войн пришел клянчить кусок стекла или обрезок трубы. — Кто есть из руководства?

— Начальник... — сбавила тон женщина. — Но она занята.

— Кем?

— У нее посетитель... — женщина начала заискивать.

— Из прокуратуры? — продолжал сотрясать воздух Пафнутьев, уже наслаждаясь положением, в котором оказался.

— Из милиции...

— Правильно! За вас давно пора взяться!

— Видите ли, Тамара Леонидовна наказала, чтобы ее не беспокоили, она скоро освободится, и тогда...

— Пьет?!

— Простите?

— У себя в кабинете — пьет?!

— Там какое-то событие... Ее дочь закончила...

— А милиция? Помогла? Теперь обмывают? — и Пафнутьев, не задерживаясь больше на пустые разговоры, с силой рванул на себя дверь, украшенную табличкой с единственным различимым словом «начальник». Жиденький крючочек, сработанный из гвоздика каким-нибудь слесарем-неумехой, тут же отскочил и обнажил тайную жизнь начальницы. Пафнутьев оказался прав — на столе стояли бутылка водки, два стаканчика, а на газетке мелковато, явно женской рукой, был нарезан помидор, и хлеб был нарезан плохо, рвано как-то, и колбаса была нарезана просто отвратительно — крупноватыми несъедобными кусками. Что-то проступало в этой стыдливой пьянке недостойное тостов высоких и любвеобильных. Умильная, немного жалостливая от обилия помады улыбка начальницы на его глазах необратимо и страшновато превратилась в гримасу ненависти и .недовольства. Милиционер, поняв, что пробил его час, гневно повернулся к Пафнутьеву вместе со стулом. Но Пафнутьев не дал ему возможности произнести ни слова.

— Безобразие! — пророкотал он и, взяв у стены стул, придвинул его к столу и сел. В упор посмотрел на начальницу, которую стоявшая на шухере женщина назвала Тамарой Леонидовной. — Администрация пьет! Милиция пьет! А прокуратура?

Хуже? Чем для вас прокуратура хуже?

— Простите, — пролепетала подавленная таким напором начальница. — Может быть, вы...

— Пафнутьев Павел Николаевич. Начальник следственного отдела прокуратуры.

Прошу любить и жаловать!

— Очень приятно, — улыбнулась, наконец, начальница, показав красные от помады зубы.

— Слышал, — кивнул и милиционер, одергивая китель.

— Присоединяйтесь, — женщина молниеносно вынула из тумбочки третий стакан, не очень свежий — мимолетно отметил Пафнутьев как бы даже помимо своей воли.

Тяжело пить из такого стакана — между гранями на дне скапливается всякая грязь от жирных пальцев, помидорного сока, колбасных отложений. Правда, все это с внешней стороны, но, когда пьешь, грязь видна увеличенно, дно стакана становится лупой.

— Спасибо, только что от стола, — отказался Паф-нутьеь, но его уже не слушали. Милиционер придвинул ему самый красный кусочек помидора, женщина плеснула в стакан водки, наполнив его почти наполовину. Неважная водка, отметил про себя Пафнутьев, но в смеси с финской, которой его угостил Овсов, авось, она окажется и не столь смертельной, не столь. — Ну, что ж... Тогда за содружество трех ветвей власти! — брякнул Пафнутьев и даже сам удивился ловкости, с которой у него вырвались эти слова. «Мастак ты, Паша, стал тосты толкать, не каждый за тобой угонится, не каждый».

Стаканы глухо звякнули, и все трое выпили. «Может быть, водка отмоет помаду с ее зубов», — успел подумать Пафнутьев, но, когда женщина выпила и улыбнулась, он убедился, что надежды его были напрасны — зубы у нее сделались еще краснее, теперь к ним прилипла еще кожица помидора.

— Значит, так, — сказал Пафнутьев, закусив колбасой, которую ему выделили случайные собутыльники. — Самохин. Меня интересует гражданин Самохин Михаил Михайлович.

— О, Боже! — простонала начальница. — Опять влип?

— Да.

— Что на этот раз?

— Вчера задержан возле универмага. Продавал девочку. А лицензии на право продажи при себе не имел.

— Как не имел? — ужаснулась начальница, имея в виду, что не бывает лицензий на подобную торговлю. Но Пафнутьев пожелал понять ее иначе.

— И меня удивило! Ни справки, ни лицензии... Кошмар какой-то! Что происходит в стране?!

— Наверное, в роддоме спер, — мрачно проговорил милиционер, из чего Пафнутьев заключил, что парень этот, красномордый и непритязательный, судя по невысокому качеству водки и вампирьим зубам начальницы, знает Самохина достаточно хорошо.

— А причем тут роддом? — спросил Пафнутьев.

— Роддом у нас за забором... Вот Самохин и взялся по совместительству обслуживать. Он там больше пропадает, чем на основной работе. Вечно у них что-то ломается, ремонт требуется только срочный, терпеть они не могут, дети кричат, матери, естественно, матерятся... И спирт опять же у них бывает, и сестрички бегают по коридорам без присмотра... Вот Самохин там и сшивается. В мастерской не застанешь.

— И что... Можно вот так запросто спереть ребенка?

— Сами видите, — печально кивнула женщина и разлила остатки водки.

Порывшись в тумбочке стола, она вынула еще один помидор, и милиционер тут же разрезал его ножом, сработанным из обломанного полотна. Похоже, заточка была хорошая, из разрезанного помидора не выдавилось ни капли сока.

— Будем живы! — поднял стакан милиционер.

— Не возражаю, — Пафнутьев чокнулся, выпил, помолчал, прислушиваясь к себе, к тому, как встретил его организм водку. Резких протестов он не услышал и потому с облегчением бросил в рот кусочек помидора. — А где его мастерская, этого Самохина?

— Вряд ли вы его застанете там.

— Хотя бы отмечусь!

— По этой улице двенадцатый дом, — сказала начальница неохотно. — В полуподвале. Кавардак у него там, но вы уж простите... Даже такого сантехника найти непросто... Да, а что с ребенком? — вспомнила она. — Ему удалось продать девочку?

— Удалось.

— И сколько же он запросил? — спросил милиционер, сдергивая с себя форменный галстук — становилось жарко, а уходить он не собирался.

— Три бутылки водки.