Александра Маринина - Смерть и немного любви Страница 29

Она снова кивнула, и только тут до Турбина дошло, что происходит на его глазах.

– Вы ведете себя как подонок, – взорвался он. – Перестаньте давить на нее. Вы пользуетесь тем, что она внушаема и безропотно вас слушает. Убирайтесь отсюда!

– Элечка, мне уехать?

Та снова кивнула. Из глаз ее катились слезы, но она их не замечала, глядя куда-то мимо сидящих по обе стороны от нее мужчин.

– Хорошо, детка, я уеду, хотя видит бог, как мне этого не хочется. Твой приятель назвал меня импотентом и подонком, а значит, недалек тот день, когда он назовет тебя дурой и сукой. Если человек в принципе способен на оскорбление, то оскорбление любимой жены – только вопрос времени. И еще одно. Знаешь поговорку: «Бог дал – Бог и взял»? Она говорит о том, что все, что в человеке от природы, может в любой момент исчезнуть. Густые волосы могут начать выпадать. Красивое лицо может быть обезображено в результате несчастного случая. Даже жизнь может внезапно оборваться. А вот то, что человек сделал, порой живет веками. И то, чему он научился сам, уже не пропадет, потому что это не Бог дал и взял обратно, а человек сам сделал, сам добился. Завтра твой приятель заболеет тяжелым гриппом, и его сексуальная привлекательность значительно ослабеет. Что останется? Нищета и скука. А если это случится со мной, то останется все по-прежнему. Вспомни, Элечка, сколько раз случалось, что у меня не было сил, а ты все равно оставалась довольна.

Марат не спеша поднялся, налил себе в чашку остывший кофе из кофейника и стоя выпил, исподтишка наблюдая за Элей и Турбиным. У Эли выражение лица было подавленное, у Турбина – злое. Сейчас, пожалуй, уже можно оставить их одних, когда пройдет первый шок, они пустятся в длинные разговоры. Если Турбин начнет хаять Марата, каждое лыко будет в строку, каждое резкое слово в его адрес, не зря же Марат бросил эту фразу про оскорбления, знал, что говорить. Чем грубее будет Турбин, тем больше Эля будет убеждаться в правоте Латышева. А если Турбин проявит мягкость и интеллигентность, то его аргументы до Эли не дойдут: она в тонкой материи не сильна, понимает только простые фразы и знакомые слова. Марат это давно заметил.

Глава 8

Квартира, оставшаяся у Селуянова после развода, была огромной и неухоженной. Жена не стала делить жилплощадь, так как с самого начала было известно, что ее будущий новый супруг является в Воронеже довольно крупной шишкой и с квартирными делами у него все в большом порядке. Николай выбрал себе сферу обитания – большую комнату и кухню, где старательно поддерживал порядок и чистоту, а на оставшиеся две комнаты и просторную прихожую просто махнул рукой. Сюда частенько наведывался Юра Коротков, который жил в крошечной двухкомнатной квартирке вместе с женой, сыном и парализованной тещей и который, проведя несколько часов в тишине и покое просторных селуяновских хором, немного оживал и набирался сил. Самой большой удачей он считал те вечера, когда жена, среагировав в очередной раз на какую-нибудь мелочь, устраивала скандал и вынуждала терпеливого Короткова пулей вылетать из квартиры, хлопнув дверью. В такие вечера Юра бегом бежал к метро и уже через пятьдесят минут входил в тихую обитель своего товарища и коллеги. Неубранную, с клоками пыли, шаловливо перекатывающимися под ногами при каждом движении воздуха, с отрывающимися кое-где обоями, но зато спокойную и надежную. Квартира Селуянова была единственным местом, где Юра мог выспаться. Может быть, играло свою роль и то, что Николай, как только заканчивались зимние холода, постоянно держал все окна открытыми, из-за чего воздух в квартире всегда был свежим и прохладным, а дома у Короткова из-за опасений, как бы парализованная теща не заболела пневмонией, форточки открывались только на 15 минут в сутки для «гигиенического проветривания». Каждый, у кого в доме был парализованный больной, знает этот специфический тяжелый запах лекарств, мочи и вечно влажного белья, которое сохнет по всей квартире в самых неподходящих местах. У себя дома Юра вставал по утрам с тяжелой головой, злой и невыспавшийся.

Сегодня Юре повезло. Когда он утром стал собираться на работу, жена в очередной раз подозрительно спросила, куда это он намылился в субботний день. Удивительным было то, что за последние четыре года Юра не пробыл дома ни одной субботы, но каждый раз его сборы на службу сопровождались подозрительными вопросами и нелицеприятными выводами из коротких вежливых ответов. Супруга со вчерашнего дня была в скверном настроении, поэтому заставить ее сказать заветные слова, открывающие Короткову путь к вожделенному селуяновскому дивану в пустой комнате перед открытым окном, большого труда не составило. Чем грубее и грязнее были слова, которые произносила жена, тем «сильнее» и «глубже» мог себе позволить обидеться Юрий.

– Я чувствую, ты была бы рада, если бы я умер и больше тебе не мешал, – сухо сказал он, открывая входную дверь и подхватывая на плечо ремень своей сумки. – Ночевать буду на работе или у Кольки, отдохни от меня, может, поймешь наконец, что нельзя третировать людей до бесконечности.

Субботний день прошел в бегах и хлопотах, Николай занимался Маратом Латышевым и его алиби, а Юра посвятил часть дня Екатерине Головановой, чье поведение ему не нравилось и казалось подозрительным. Конечно, маловероятно, чтобы она одна совершила два таких сложных и заранее подготовленных убийства, но выступить инициатором она вполне могла. Вместе с кем же, интересно? С родителями Элены? С матерью Турбина? С брошенным любовником Маратом Латышевым?

Другая часть дня ушла на странную Веронику Матвеевну Турбину, которую на седьмом десятке внезапно одолела охота к перемене мест. Конечно, суббота была не самым удачным днем для таких исторических изысканий, потому что в мае уже начался дачный сезон и застать кого-нибудь дома было трудновато. Но все-таки кое-какие наметки у него появились.

Домой к Селуянову они приехали вместе, встретившись на середине дороги. По пути зашли в большой универсам и накупили кучу продуктов. Правда, покупал в основном Коротков. Так бывало всегда, когда он приходил к другу в гости с ночевкой. Первое время Коля еще пытался разыгрывать гостеприимного хозяина и готовить ужины для Короткова, но Юра быстро пресек кулинарные тренировки Селуянова.

– Коля, меня дома кормят такой едой, на которую я смотреть не могу. И дело не в том, что Лялька плохо готовит, просто у нас четыре рта на две не очень большие зарплаты, и ей приходится экономить. Конечно, я бы на те же самые деньги питался совсем по-другому, но разве я могу ей хоть слово сказать поперек? У нее на все один ответ: когда будешь приносить в дом столько денег, сколько Иванов, Петров или Сидоров, вот тогда и будешь мне указывать, как тебя кормить и какие продукты покупать. Что я могу ей возразить? Что я не виноват, потому что во времена моей молодости получать юридическое образование и работать в милиции было престижно и почетно, а изучать цивилистику, хозяйственное и финансовое право означало обречь себя на скучное монотонное прозябание на должности юриста предприятия? И что двадцать лет назад, когда я выбирал вуз, нельзя было предположить, что все изменится с точностью до наоборот? Что все финансисты, экономисты, плановики, бухгалтера, цивилисты, которых двадцать лет назад, мягко говоря, за людей не считали, сегодня окажутся хозяевами жизни и миллионерами, а мы, гордость и элита, окажемся на обочине, оплеванные и обосранные всеми, кому только не лень. Короче, Коля, если ты будешь пускать меня к себе поспать, я буду сам готовить еду. Пальчики оближешь.

Селуянова это устраивало.

Нагрузив полные авоськи какими-то немыслимыми соусами, приправами, овощами, названий которых Селуянов даже никогда и не слышал и представления не имел, как их готовить и с чем есть, и которые Юра покупал по одной-две штучки, они быстрым шагом двинулись к Колиному дому.

– Чем пахнет у тебя из сумки? – спрашивал невысокий Селуянов, робко заглядывая снизу вверх в лицо массивного Короткова и судорожно сглатывая голодную слюну.

– Не скажу, – строго отвечал Юра, для которого наивысшим удовольствием было заставить друга мучиться в догадках. Он никогда не говорил заранее, что собирается готовить и из каких именно продуктов. Но получалось всегда отменно.

– Сволочь ты, Коротков, – обижался Коля. – Ты же знаешь, я все могу вытерпеть, кроме неудовлетворенного любопытства. Ну скажи, чем пахнет, а? Маринованный чеснок?

– Нет.

– Черемша?

– Нет. Коля, отстань, – расхохотался Коротков, распахивая дверь подъезда. – Через час узнаешь.

– Да ты охренел! – возмутился Николай. – Я за час сдохну от голода и любопытства.

– Будешь себя хорошо вести – пущу на кухню посмотреть на работу мастера, – пообещал Коротков.

Они устроились на кухне. Юра повязал фартук и принялся чистить и резать овощи, а Селуянов разложил перед собой листки с записями, вырванные из блокнота.