Виктор Пронин - Банда 3 Страница 29

— Будет, — сказал Неклясов. — С моими друзьями всегда будет что-то происходить, нравятся тебе это или нет. До тех пор, пока я живой.., будет.

— Это уже твое дело!

— Нет, Леонард, — Неклясов покачал тонким, искривленным какой-то болезнью указательным пальцем перед самым носом Анцыферова. — Нет, — повторил он, раскачивая пальцем от одного зрачка бывшего прокурора до другого, и Анцыферов, сам того не замечая, помимо своей воли следил за этими мерными раскачиваниями корявого пальца убийцы. — Это наше общее дело. С некоторых пор, да? Согласен?

— Как скажешь, Вовчик, как скажешь, — усмехнулся Анцыферов, пытаясь и смягчить собственное унижение, и отстоять независимость суждений.

— А я вот так и говорю, — ответил Неклясов, улыбаясь сочувственно и безжалостно. Он прекрасно понял смысл сказанного Анцыферовым и тут же отрезал ему все пути к отступлению.

Есть в нас какое-то невытравляемое чувство слова, как-то умудряемся мы понимать так много, так много в обыкновенном хмыканье, пожимании плечами, игрой глазками, не говоря уже о словах. В наших бестолковых перебранках присутствует такая тонкость в передаче мыслей и чувств, состояний и взаимоотношений, что, право же, нет другого столь же богатого языка на белом свете. И образование у Неклясова не больно высокого пошиба, если у него вообще было какое-то образование, и мир он воспринимает далеко не красочно и многозначно, ограниченно воспринимает, и словарный запас у него беден и убог, но вот находит он интонации, находит простенькие вроде бы словечки. И уже нет Анцыферова, нет его самолюбия, образования, опыта большого человека... И никакого мата не требуется, более того, мат все скрадывает, смягчает, человек, который не матерится, воспринимается жестким, сухим, бессердечным.

Да, это так!

На такого человека смотрят неодобрительно, в нем видят врага, который не просто кичится, этот человек не может и не желает, видите ли, смягчить парой хороших матюков собственное мнение. А бесконечные «извините», «пожалуйста», «будьте добры» еще более ужесточают его слова, подчеркивают если и не злобность натуры, то уж во всяком случае все ту же неумолимость, несговорчивость, превосходство.

Однако и у самого подавленного и униженного неизбежно вдруг встанет однажды колом хвост, вдруг напряжется что-то внутри, вздрогнут возле мягких мочек ушей кулаки желваков... И тогда он тоже может наговорить достаточно. Именно это и произошло с Анцыферовым, именно до этой стадии бешенства и довел его Неклясов.

— Ты чего хочешь, Вовчик? У тебя что-то болит? — спросил Анцыферов, прекрасно понимая, что второго вопроса задавать не следовало — у Неклясова всегда что-то болело, ныло, постанывало в организме. Анцыферов был достаточно проницателен, чтобы догадаться об этом. Но плохо было не то, что догадался, а то, что он открылся, сказал всем сидящим за столом о его недомоганиях.

И услышав вопрос, Неклясов удовлетворенно кивнул. Именно этого он добивался, теперь ему все позволено, теперь он может с этим человеком поступать, как заблагорассудится.

— Что у тебя с ушами? — спросил Неклясов с невинным видом.

— А что там? — не понял Анцыферов и машинально потрогал одно ухо, потом второе.

— На месте?

— На месте, — ответил Анцыферов, мгновенно побледнев. Он понял намек. И знал, хорошо знал, что Неклясов ничего не говорит попусту. Не потому, что такой уж обязательный, по другой причине — произнеся что-то, он уже чувствовал себя обязанным это исполнить, чтобы ни у кого не возникло сомнений в его твердости и решимости.

— Хорошие уши, — пробормотал Неклясов и, подняв фужер белого сухого вина, выпил его залпом.

— Так что же тебя все-таки беспокоит? — спросил Анцыферов, слегка смягчив вопрос, но оставив в нем и прежний смысл.

— Меня беспокоит Ерхов. По моим сведениям, он стал очень разговорчивым.

— Откуда ты знаешь? — спросил Анцыферов не столько из интереса, сколько из простого желания поддержать разговор, механически спросил, думая о другом.

— Могу сказать, если тебя это так волнует... Могу... Но общие знания нас еще больше свяжут, Леонард.

— Не говори, подумаешь, — спохватился Анцыферов, но было уже поздно. Удавка все плотнее стягивалась на его горле, и он это остро почувствовал.

— Осоргин сказал... Судья. Знаешь такого?

— Встречались.

— Вот он и доложил обо всех подробностях уголовного дела, которое подготовил твой приятель Пафнутьев.

— Меня это не касается, — Анцыферов уже не просто отступал, он бросился наутек, но Неклясов цепко держал удавку в своих крючковатых пальцах.

— Леонард... Ты попросил меня поделиться знаниями, закрытыми знаниями... Кое-кто за это большие бы деньги отвалил, а кое-кто и головы, кресла, стола лишился бы... Но ты спросил. Ведь спросил? А желание друга — для меня закон. Я тут же ответил. А ты после этого делаешь вид, что тебе это вовсе и не нужно... Не надо так, Леонард. Ты не прав.

— Да, — вынужден был согласиться Анциферов, — Виноват.

— Это другое дело. За тобой должок.

— Я чувствую, что за мной всегда будет должок! — напряженно рассмеялся Анцыферов.

— Конечно, — кивнул Неклясов. — Потому что я всегда опережаю тебя в услугах, постоянно озабочен — чем бы порадовать друга Леонарда, чем бы отблагодарить за доброе отношение... И тайные связи открываю, и гостинцы привожу из-за морей, — Неклясов отвернул рукав пиджака Анцыферова и всмотрелся в «ролекс». — Поздно уже, пора собираться, ребята. — Намекнул Анцыферову, напомнил, что золотой «ролекс» тоже из Швейцарии, как и белоснежные зубы. — Где Ерхов? — спросил он, неожиданно переменив тему и снизив голос, почти шепотом спросил.

— Не понял? — отшатнулся Анцыферов.

— Все ты понял. Мне нужен Ерхов. Не будет Ерхова, не будет суда. Понял?

— А откуда мне знать, где он?

— Это твое дело. Ты прокурор, большой человек, решаешь судьбы, выносишь приговоры, — куражился Неклясов. — Тебе положено знать.

— Вовчик, ты что-то путаешь...

— Не надо, Леонард, дураком прикидываться. Ты в этом не нуждаешься... Докладываю, есть информация... Ерхов на служебной квартире. Раны зализывает и показания строчит. Прокурору положено знать, где находятся служебные квартиры, как охраняются, какие там телефоны и прочие средства связи.

— После меня все сменилось... — неуверенно проговорил Анцыферов. — Прошло столько времени...

— Сменились только телефоны. Но они мне не нужны. Адрес нужен. И Ерхов, живой или мертвый. И еще, — Неклясов приблизил свое лицо к Анцыферову так, что тот уловил запах какого-то приторного лекарства со сладковатым привкусом. — Если состоится суд, ты уже пойдешь по другой статье и окажешься в местах, где сидят далеко не бухгалтеры, менты и ваш брат прокурор. В тех местах, куда ты попадешь, сидит наш брат — убийца и насильник. Я там выживу, а ты... Сомневаюсь. Крепко сомневаюсь? Усек?

Анцыферов знал, что рано или поздно такое требование прозвучит. И если Неклясов не говорил о служебной квартире раньше, то только потому, что не знал о ней, или же этот ход не приходил ему в голову. И понял бывший городской прокурор, что вот сейчас, именно сейчас решается его судьба. Все его шашни с Неклясовым или с Фердолевским были достаточно условны и недоказуемы, при любом обвинении можно было сослаться на характер его новой деятельности, можно было просто валять дурака, зная, что ни Фердолевский, ни тот же Неклясов не продадут, он им еще будет нужен.

— Леона-а-ард! — пропел Неклясов, прерывая глубокую задумчивость Анцыферова. — Ты не забыл обо мне?

— Это самая большая моя мечта — забыть о тебе, — улыбнулся Анцыферов. — Но, боюсь, неосуществимая.

— Не о том думаешь, Леонард, ох, не о том.

— О чем же мне думать?

— О собственных ушах.

— Не надо, Вовчик, не переигрывай. Ты об ушах уже говорил, — жестко сказал Анцыферов. — Не повторяйся. Или с памятью худо?

Неклясов удивленно посмотрел на Анцыферова, встретился с его взглядом, твердым и непреклонным, и понял, что не случайно оказался Анцыферов в прокурорском кресле, не все выветрилось из него, да и лагерный опыт у Анцыферова уже был.

— Ерхов нужен, — повторил Неклясов, смягчаясь. Он даже похлопал ладонью по руке Анцыферова, как бы прося не принимать слишком близко к сердцу угрозу. Друзья, дескать, не будем обострять.

— Он наверняка охраняется.

— Это моя забота.

— Опять трупы? — спросил Анцыферов.

— Если для тебя это важно, могу пообещать... Трупов не будет.

— Будут, — обронил Анцыферов. — У тебя иначе не бывает.

— Ерхов нужен, — повторил Неклясов.

— Да на фига он? Тебя отпустили, паспорт есть, дуй на Кипр и отдыхай там сколько влезет, а? На Таиланд, в Патайю, к маленьким девочкам, будут они ползать по тебе...

— Там скучно... Мне этот воздух нужен. Там я дерьмо, понял? Там я полное дерьмо... Пляжник с бумажником. И больше ничего.

— А здесь? — усмехнулся Анцыферов.