Эд Макбейн - Толкач Страница 3

– А сколько ты видел синих, отравленных цианистым калием?

– Ну?

– Ты уверен, что причина смерти – асфиксия?

– Ну?

– Ты видел бутылочные колпачки в оранжевой корзинке? А шприц рядом с мальчишкой?

– Конечно, видел.

– Может, он наркоман?

– Похоже на то. Я бы сделал именно такое предположение, – сказал Джо. Он постарался придать своему голосу язвительность: – А что думают великие умы восемьдесят седьмого участка?

– По-моему, он наркоман, – сказал Карелла. – Судя по исколотым венам.

– Я тоже заметил, – сказал Джо. Он поискал, что бы еще сказать, но не нашел.

– Как, по-твоему, он укололся перед тем, как повеситься? – спросил Карелла сладким голосом.

– Мог, – ответил Джо рассудительно.

– Но ведь это странно, согласись? – спросил Карелла.

– Что же здесь странного? – попался на удочку Джо.

– Если бы он укололся, то чувствовал бы себя на седьмом небе. Тогда зачем ему было лишать себя жизни?

– Некоторые наркоманы после дозы впадают в депрессию, – сказал Фред. – Послушай, Карелла, остановись. Что ты, черт тебя возьми, хочешь доказать?

– Только то, что великие умы восемьдесят седьмого участка не вопят во всю глотку «самоубийство», пока не получат заключение патологоанатома – да и после этого тоже не вопят. Что скажешь, Джо? Или у всех погибших от асфиксии синие трупы?

– Надо взвесить, – сказал Джо. – И сопоставить.

– Это очень тонкое наблюдение об искусстве сыска, Берт, – сказал Карелла. – Запомни его хорошенько.

– Куда, черт возьми, подевались фотографы? – спросил Фред, уставший от перепалки. – Пора начинать работу. По меньшей мере, надо выяснить личность погибшего.

– Он-то уже никуда не спешит, – заметил Карелла.

Глава 3

Мальчишку звали Анибал Эрнандес. Друзья, не знавшие испанского, звали его Аннабелль. Мать звала его Анибал и произносила это имя с испанской гордостью, которая теперь была приглушена горем.

Карелла и Клинг одолели пять лестничных пролетов, добрались до верхнего этажа и постучали в дверь квартиры пятьдесят пять. Она открыла дверь быстро, словно ждала их прихода. Перед ними стояла могучая женщина с большой грудью и прямыми черными волосами, одетая в простое платье. На лице – никакой косметики, по щекам текли слезы.

– Вы из полиции? – спросила она.

– Да, – ответил Карелла.

– Входите, por favor. Пожалуйста.

В квартире стояла тишина. Ничто ее не нарушало, даже шорохи сна. В кухне горела лампадка.

– Проходите в гостиную, – сказала миссис Эрнандес.

Детективы последовали за ней, в маленькой гостиной она включила торшер. Квартира сияла чистотой, но штукатурка на потолке потрескалась и готова была обвалиться в любую минуту, а из батареи отопления натекла на линолеум целая лужа. Детективы сели напротив миссис Эрнандес.

– Мы по поводу сына... – наконец выдавил из себя Карелла.

– Si[1], – сказала миссис Эрнандес. – Анибал не мог убить себя.

– Миссис Эрнандес...

– Что бы они ни говорили, он не мог убить себя. Я уверена... уверена... Кто угодно, только не Анибал. Мой сын не мог лишить себя жизни.

– Почему вы в этом так уверены, миссис Эрнандес?

– Я знаю. Знаю.

– Но почему?

– Потому что я знаю моего сына. Он счастливый мальчик. Всегда был. Даже в Пуэрто-Рико. Всегда. Счастливые люди себя не убивают.

– Как давно вы живете в городе, миссис Эрнандес?

– Я живу здесь уже четыре года. Сначала приехал мой муж, а потом – когда все уладилось – он послал за мной и дочерью. Тогда он нашел работу. Я оставила Анибала с моей матерью в Катаньо. Вы знаете Катаньо?

– Нет, – сказал Карелла.

– Это за Сан-Хуаном, на той стороне залива. Из Катаньо весь город виден. Даже Ла-Перла. До Катаньо мы жили в Ла-Перла.

– Что это за Ла-Перла?

– Fanguito. По-вашему... трыщоба?

– Трущоба?

– Si, si, трущоба. – Миссис Эрнандес помолчала. – Даже там, в грязи, порой голодный, мой сын был счастлив. Счастливого человека сразу видно, сеньор. Сразу. Когда мы приехали в Катаньо, стало лучше, но не так хорошо, как здесь. Мой муж послал за мной и Марией. Это моя дочь. Ей двадцать один год. Мы приехали четыре года назад. Потом послали за Анибалом.

– Когда?

– Полгода назад. – Миссис Эрнандес закрыла глаза. – Мы встретили его в Айдлуайлде. Он приехал с гитарой. Он очень хорошо играет на гитаре.

– Вы знали, что ваш сын употреблял наркотики? – спросил Карелла.

Миссис Эрнандес долго не отвечала. Потом кивнула головой и сжала руки, лежавшие на коленях.

– Сколько времени он употреблял наркотики? – спросил Клинг, покосившись сначала на Кареллу.

– Много.

– Сколько?

– Я думаю, месяца четыре.

– А в городе он всего полгода? – спросил Карелла. – Может, он начал в Пуэрто-Рико?

– Нет, нет, нет, – повторила миссис Эрнандес, качая головой. – Сеньор, на острове этой заразы немного, наркоманам нужны деньги, ведь правда? Пуэрто-Рико – бедный остров. Нет, мой сын приобрел эту привычку здесь, в этом городе.

– Вы знаете, как он начал?

– Si, – сказала миссис Эрнандес, горестно вздохнув. Она выросла на солнечном острове, отец ее рубил сахарный тростник, а в межсезонье рыбачил, она, бывало, ходила без обуви и даже голодала, но над головой светило яркое солнце, и вокруг весь год зеленела буйная тропическая растительность. Когда она вышла замуж, из родной деревушки Комерио муж увез ее в Сан-Хуан, первый город в ее жизни. И хотя солнце светило по-прежнему, с той босоногой жизнью, когда она могла запросто зайти в деревенскую лавку поболтать с ее хозяином Мигелем, было покончено. Первого своего ребенка, Марию, миссис Эрнандес родила в восемнадцать. К сожалению, примерно в это же время ее муж потерял работу, и они переехали в Ла-Перлу, знаменитые трущобы, раскинувшиеся у подножия замка Морро. Ла-Перла в переводе с испанского «жемчужина». Нищих жителей этих трущоб у стен древнего испанского форта можно лишить последнего тряпья, но не юмора.

Переезд в Ла-Перлу, рождение Марии, потом два выкидыша, наконец, через несколько лет, рождение еще одной дочери, Хуаниты, переезд в Катаньо, где ее муж нашел работу на маленькой швейной фабрике, – так текла жизнь миссис Эрнандес.

Однажды, когда миссис Эрнандес носила под сердцем Анибала, вся семья поехала в воскресенье в национальный парк. Пока мистер Эрнандес фотографировал свою жену со старшей дочерью, двухлетняя Хуанита подползла к краю пятнадцатиметрового обрыва. Она не издала ни звука, не вскрикнула, но из национального парка семья вернулась с мертвой девочкой...

Миссис Эрнандес боялась, что потеряет и еще не родившегося ребенка, но Бог миловал. Анибала крестили вскоре после похорон, а затем фабрика в Катаньо закрылась, и мистер Эрнандес снова переехал с семьей в Ла-Перлу, где Анибал и провел первые годы своей жизни. Матери его тогда было двадцать три. Морщинки вокруг глаз появлялись уже не только от смеха. Мистеру Эрнандесу снова посчастливилось найти работу в Катаньо, семья в очередной раз поехала туда со всем своим скудным скарбом, на сей раз надеясь, что навсегда.

Работа оказалась постоянной. Много лет все шло хорошо: мистер Эрнандес считал свою жену самой красивой женщиной на свете, она отвечала ему пылкой любовью, дети – Анибал и Мария – росли.

Когда его все же уволили, миссис Эрнандес предложила уехать с острова на материк, в город. Денег на один авиабилет у них хватило. Захватив с собой жареную курицу и армейский плащ – по слухам, в городе было холоднее, чем в Пуэрто-Рико, – мистер Эрнандес улетел.

Со временем он нашел работу в порту и послал за миссис Эрнандес и одним ребенком. Она взяла с собой Марию, потому что девочке, по ее мнению, нельзя оставаться без матери. Анибала поручили заботам бабушки. Три с половиной года спустя он воссоединился с семьей.

А еще полгода спустя его тело нашли в подвальной комнате жилого дома.

По лицу миссис Эрнандес бежали слезы, она еще раз горестно и безнадежно вздохнула. Клингу хотелось только одного – убежать из квартиры, в которую прокралась смерть.

– Мария, – проговорила она сквозь рыдания, – Мария приучила его.

– Ваша дочь? – спросил недоверчиво Клинг.

– Моя дочь, да, моя дочь. Оба они наркоманы. Они...

Слезы мешали ей говорить. Полицейские ждали.

– Ничего не понимаю, – наконец сказала она. – У меня хороший муж. Он работает всю свою жизнь. Он и сейчас, когда мы говорим, тоже работает. А что я плохого сделала? Разве я учила дурному своих детей? Я учила их ходить в церковь, я учила их верить в Бога, я учила их уважать родителей. – Потом добавила с гордостью: – Мои дети говорили по-английски лучше всех в barrio[2]. Я хотела сделать их американцами... Американцами. – Она покачала головой. – Город дал нам много. Работу для мужа. Чистый дом. Но город одной рукой дает, а другой берет. Все это, сеньоры, – чистую ванну, телевизор в гостиной – я отдам, чтобы вернуть то время, когда мои дети играли в тени форта.