Ежи Эдигей - Человек со шрамом Страница 3

— И при этом затерли все следы.

— Чего нет, того нет, — возразили женщины. — Никаких следов здесь не было. У нас, в Грабеницах, мостовые хорошие, грязи нет. Еще мы собрали разбросанные по всему полу бумаги и деньги. Все сложили на прилавок. Поклясться можем, что ни единого гроша, ни единого листочка бумаги не пропало. И вообще из магазина ничего не исчезло, пока мы здесь.

Сержант схватился за голову. Вот и проводи тут следствие!

— Вы первая сюда пришли? — спросил он пани Майорек.

— Да, — женщина очень гордилась тем, что обладает ценной информацией. — Как только Феликсяк прибежал к моему старику и сказал, что Антонину Михаляк убили, я тут же пришла сюда. Думала, может, помогу ей чем, бедняжке, да уж ей никто ничем не мог помочь.

— Как выглядел магазин?

— Она на полу лежала, возле прилавка. А кругом эти вот бумаги. Небось, падая, задела их. Стул был перевернут, а ящик, куда она всегда деньги складывала, вытащили и бросили посреди магазина. А возле нее и в ящике вот эта мелочь валялась. Когда я увидела, что Михаляк дух испустила, мы перенесли ее на лавку, собрали деньги, бумаги. Ящик я на место задвинула. Вот только не знала, надо ли туда бумаги спрятать…

— Хорошо еще, что не успели схоронить Михаляк, — пробормотал капрал Кацперек и громко спросил: — Почему вы впустили сюда столько народу?

— Да как же я могла им запретить? Михаляк все у нас уважали, она была женщина порядочная. Как услышали в деревне, что ее убили, каждому захотелось на нее посмотреть. Почему не разрешить?

— Ладно, — согласился сержант. — Но теперь прошу всех выйти. Сейчас сюда приедут сотрудники милиции из Цеханова.

Когда последняя из женщин — разумеется, супруга старосты — покинула магазин, сержант обернулся к своему подчиненному.

— Они не только стерли следы, но еще успели и пол подмести. Что за люди! — вздохнул он. — Теперь придется хлопать глазами перед следственной группой из Цеханова. Кто виноват в том, что следы затерли? Конечно, Хшановский, не сумел обеспечить нормальное расследование.

— Может быть, стоит поговорить с этим Феликсяком? Он здесь побывал первым.

— Правильно.

Сержант подошел к дверям. Толпа возле магазина и не думала расходиться. Наоборот, люди все прибывали.

— Феликсяк здесь? — крикнул Хшановский.

— Здесь, — отозвался чей-то голос.

— Зайдите сюда, — пригласил сержант.

Из толпы вышел высокий худой мужчина. Светлые волосы его оказались слегка растрепанными. Он был в теплой пепельного цвета куртке, доходившей почти до колен, и темных брюках, заправленных в сапоги. В руках неизвестно почему — кнут.

— Как все это случилось, пан Феликсяк?

— Ну, возвращаюсь я из Цеханова и еду мимо магазина. Довольно темно уже было. Больше девяти, наверное, хотя я на часы не смотрел. Вижу: там свет горит, а двери распахнуты, вот как сейчас.

— Вы этой дорогой возвращались из Цеханова? — удивился сержант. — Но ведь на Цеханов едут через Модле, Хотум и Гонски.

Крестьянин несколько смутился, но потом объяснил:

— Можно и так, а можно еще по шоссе до Черухова, а оттуда через Недзбож. Так дальше будет, зато дорога лучше. А кроме того, у меня дело к одному человеку в Недзбоже.

— К кому именно?

— К Адаму Ольшевскому.

— А какое дело?

— Его земля рядом с моей. Я договориться хотел, чтобы с понедельника вместе пахать. Двумя лошадьми оно легче и быстрее.

— Что было дальше?

— Увидел я свет и думаю — Михаляк в магазине еще, зайду-ка куплю папирос, свои-то я у Ольшевского позабыл. Подхожу к дверям и вижу: посреди лавки ящик валяется, а вокруг деньги.

— Серебро или купюры?

— Серебро. Купюр не было. Я подумал, что кто-то ограбил магазин, как в прошлом году в Сулковских Будах. И только сделал шага два, как увидел у прилавка Михаляк. И кровь у нее на груди. Я дотронулся до нее, она еще теплая была, но уже неживая. Тогда я вскочил на телегу, огрел коня кнутом — и к старосте. Потом коня завел во двор, а сам опять сюда прибежал.

— Что вы делали в Цеханове?

— Свез туда двух боровов и на сахарном заводе взял жом. Сахарную свеклу я сдал еще на прошлой неделе.

— Что же вы весь день с утра до вечера потратили на этот жом?

— Да нет, — согласился Феликсяк.

— Когда вы приехали в Недзбож, к Ольшевскому?

— Еще засветло, часов около пяти.

— Долго же вам пришлось его уговаривать вместе пахать.

Крестьянин усмехнулся:

— Сами понимаете, сержант: я двух боровов продал, надо было это дело обмыть.

— С Ольшевским?

— Он мой родственник. Со стороны жены. Засиделся я у них, а тут и ночь на носу.

— По дороге вы кого-нибудь встречали?

— На шоссе много кого встречал. Всех и не запомнил. А вот как миновал Черухов, пожалуй, никого уж больше и не встретил.

— «Пожалуй» или никого? Ведь на этой дороге всегда большое движение.

— Ей-богу, не знаю, — искренне признался Феликсяк. — Конь мой дорогу сам найдет, а меня сморило маленько. Проснулся я, когда телега въехала на мостовую в Недзбоже.

— А от Недзбожа до Грабениц вы тоже спали?

— Не спал, но никого не встретил. Слышал только, как кто-то проехал на мотоцикле. Тихо было и слыхать далеко.

— Ас какой стороны?

— Словно бы в Лебки кто-то-ехал.

— От Грабениц?

— Пожалуй, что так, шум мотора как бы удалялся. Когда я подъехал к деревне, уже не слышно было.

Сержант Хшановский снова направился к дверям. Толпа любопытных терпеливо ждала. Никто не уходил спать.

— Кто-нибудь из жителей Грабениц ездил сегодня к вечеру на мотоцикле?

— Я ездил, — молодой человек встал в полосе света, падавшего из открытых дверей.

— Когда и к кому?

— К одной девушке из Чарноцинка.

— Когда вернулся?

— Около восьми я был дома. Отец может подтвердить.

— Конечно, могу. Он был дома, пан начальник, — отозвался кто-то в толпе.

— А вы, Феликсяк, слышали шум мотоцикла около восьми?

— Нет, часом позже. В восемь я еще был у Ольшевского. Я это хорошо помню, мы с ним как раз слушали последние известия. А уехал я после «Новостей спорта». Ну и потом я ведь слышал шум мотора со стороны Лебков. А дорога на Чарноцинек гораздо дальше, южнее. Там сразу начинается лес, и мотоцикла не было бы слышно.

Сверкнули фары. Минуту спустя перед магазином остановилась «варшава». Из нее вышел поручик Левандовский, за ним — врач из Цеханова, два милиционера из следственной группы, фотограф и дактилоскопист с аппаратами.

Поручик, войдя в магазин, осмотрелся по сторонам и выслушал рапорт сержанта. Врач склонился над погибшей.

— Две пули, — констатировал он, — одна, видимо, пробила левое предсердие. Мгновенная смерть. Остальное я смогу сказать только после вскрытия. Умерла она между восемью и девятью вечера.

— Почему вы не проследили, сержант, — негодовал поручик, — чтобы сюда никто не входил и ничего не трогал? Теперь вот ищи ветра в поле.

— О преступлении мне стало известно лишь без десяти двенадцать. Я тотчас же передал сообщение в уездное отделение милиции и поехал в Малые Грабеницы. Но преступление было совершено около девяти часов. Гражданин Феликсяк установил факт преступления именно в это время. Он дал знать старосте. Народ сбежался спасать Михаляк, и лишь позже, убедившись, что продавщица мертва, староста поехал уведомить меня о случившемся.

— Значит, мне тут делать нечего, — заметил дактилоскопист.

— В таком случае единственное, что я могу, — сделать фотографию убитой и магазина, — добавил фотограф.

— Хорошо, — согласился поручик Левандовский. — Сейчас мы лишь составим краткий протокол и опечатаем магазин. Завтра, вернее сегодня утром, приедет «неотложка» и заберет тело. Я тоже приеду и прослушаю еще раз показания старосты, его жены, гражданина Феликсяка. И может быть, еще кого-нибудь — там видно будет. Скажите, сержант, тем людям у магазина, чтоб расходились по домам. Если же кто-то что-то хочет сообщить, пусть явится к девяти часам в дом старосты. В его доме я буду проводить следствие. Вас, сержант, мне тоже хотелось бы увидеть там.

— Слушаюсь!

Сержант вышел на улицу и передал распоряжение поручика. Люди стали медленно расходиться.

— Где жила Антонина Михаляк? — спросил поручик Левандовский.

— Она жила одна, — пояснил староста, которого сержант попросил задержаться, — Когда строили магазин, то наверху оборудовали маленькую однокомнатную квартирку. Там Михаляк и жила. И для покупателей так оказалось удобнее, и для нее. Человек она была добрый, и, если кто-то опаздывал, открывала лавку и обслуживала покупателя.

— Эти бумаги валялись на полу возле убитой?

— Да, — подтвердил староста. — Мы перенесли ее на скамью, а жена собрала с полу бумаги и положила на прилавок, чтобы все было в целости.