Фридрих Незнанский - На Большом Каретном Страница 3

– Да вроде бы ничего особенного, – пожал мощными покатыми плечами Бойцов, – если бы не загулы этой девицы, когда ее рогоносец в командировки уезжал.

– Что, проверенный факт? – спросил Яковлев, сопоставляя слова начальника убойного отдела с тем, что только что рассказал сосед Толчевых сверху.

– Участковый рассказал. А он здесь чуть ли не каждого жильца в лицо знает.

– Ну и?..

– Говорит, что поначалу, когда Толчеву в этом доме спаренную квартиру под студию выделили, все тихо было и добропорядочно. Никаких жалоб со стороны жильцов. Ну а чуть позже, когда он свою молодую жену привез и они поселились на этой площади...

Видимо не в силах сдержать своих чувств по отношению к молодой смазливой бабенке, которая вынудила своего мужа засадить в нее, козу трихопольную, заряд дроби из двух стволов, а потом и самого себя жизни лишить, Бойцов матерно выругался, однако тут же взял себя в руки.

– Простите, Владимир Михайлович, но... Ненавижу я этих коз, для которых ничего святого на свете нет. Из-за их блядства столько хороших оперов запили и с работой распростились, что...

Яковлев только хмыкнул на это. Он тоже знал немало мужиков, которые погорели на молоденьком женском теле, однако знал и таких, которые детишек нарожали и по сей день живут счастливой жизнью.

– Ладно, полковник, пока что все это лирика, а ежели по делу?

– В течение только этого года поступило несколько заявлений от жильцов дома, в которых они просили участкового принять соответствующие меры к жене Толчева. Мол, гулянки, пьянки, какие-то дебоши и разборки между ее гостями, порой, мол, до утра уснуть невозможно.

Яковлев кивнул. Все складывалось в единую логическую цепочку и... Впрочем, свое слово еще должен будет сказать следователь прокуратуры.

Да, цепочка, приведшая к этой трагедии, выстраивалась более чем стройная, и все-таки что-то не давало ему покоя. Ухватиться бы только за это «что-то».

Спросил негромко:

– Надеюсь, участковый хоть как-то отреагировал на эти заявления?

– Естественно. Проверял каждый факт, хотя и поимел от этого кучу дерьма и неприятностей.

– Выволочка по службе?

– Об этом он умалчивает, но эта сучка жаловалась на него в префектуру округа, требовала, чтобы «этот мент» не вмешивался в личную жизнь «добропорядочных» блядей, простите, людей, ну а оттуда уже звонили руководству управления и...

Далее можно было не продолжать, и Бойцов замолчал, невольно покосившись на дверь спальни, за которой уже навечно успокоилась молоденькая жена Толчева.

Молчал и Яковлев, пропустив мимо ушей бойцовское определение «добропорядочных людей», хотя его и передернуло невольно. Старая как мир история, еще раз подтвердившая истину, что грешен человек. Грешен! Однако не суди, да не судим будешь.

Подумав об этом, Яковлев усмехнулся своим собственным мыслям. Не суди... А как же тогда гражданская позиция? Видать, хреновато будет начальнику убойного отдела МУРа, когда отойдет в мир иной. Все, кого он в свое время прижопил и кто пошел под расстрельную статью, выставят ему свои претензии угольками со сковородки. Не суди...

– Значит, так. Я сейчас на Петровку, а ты поработай с участковым, и если у него остались данные по проверкам на заявления жильцов... В общем, не мне тебя учить. В семнадцать ноль-ноль оперативное совещание в моем кабинете. Все! Работай.

От Большого Каретного до МУРа рукой подать, но и за те десять минут, которые Владимир Михайлович Яковлев провел в машине, он успел многое передумать, припоминая свое знакомство и первую встречу с фотокорреспондентом Толчевым, который чуть ли не целую неделю провел с «рабочей лошадью» московской милиции, операми районного Управления внутренних дел, пытаясь и сам понять сущность работы рядового опера на земле, и донести ее, эту самую сущность, до своего читателя. Донести через фоторепортаж.

Засады, захваты и аресты, допросы, работа с «контингентом» и просто писанина, которой не бывает конца.

Вторая половина девяностых годов. Наполовину купленная московская пресса, в хвост и в гриву поносившая милицию, которая даже после ее развала, почти вконец обнищавшая и безлошадная, тогда как преступный мир российской столицы, расставив пальцы веером, разъезжал на «БМВ» и «Мерседесах», пыталась противостоять уже сложившейся организованной преступности, которую крышевало коррумпированное чиновничество и прожженные политиканы из Государственной думы. И такой фотоочерк, на два газетных paзвopoтa...

Неблагодарная на тот момент работа.

Однако Толчев ее сделал и, кажется, даже сам проникся убежденностью московских оперов. По крайней мере, именно так показалось тогда ему, полковнику милиции Яковлеву, одному из героев этого фотоочерка.

И вот теперь...

Пытаясь воспроизвести в памяти того Толчева, которого он знал, и перенести на того Толчева то, что случилось на Большом Каретном, Яковлев не мог освободиться от какого-то подспудного ощущения, что в этом деле не так уж все и просто, как может показаться на первый взгляд.

Глава вторая

Еще не полностью оклемавшийся после ранения и выписки из госпиталя и все еще остававшийся под наблюдением врачей, Турецкий мог позволить себе далеко не каждый день появляться на работе, и в такие дни, особенно если в Гнесинке позволяло расписание уроков, Ирина Генриховна также задерживалась на часок-другой. Готовила полюбившиеся оладышки из кабачков уже нового урожая, которые сама же и покупала на рынке, провожала дочь в школу и уже после этого накрывала завтрак на двоих. Свежезаваренный кофе, те же оладьи со сметаной и пара-другая бутербродов с адыгейским сыром или с колбасой.

В это утро она также порезала сыр, выложив на стол слегка подогретый лаваш, посмотрела на часы и уже по привычке включила телевизор. Она и сама не могла толком объяснить того, что творилось с ее мозгами в последние полгода, но с тех самых пор, как ранили ее Турецкого и в ней вдруг проснулось столь же непонятное ей стремление к оперативной работе, к тому, чем всю свою жизнь занимался ее Турецкий, она чисто инстинктивно включала телевизор и отслеживала все сводки «Дежурной части» и «Петровки, 38». Анализируя то, что вещали с экрана телеведущие, она пыталась понять, что творилось в Москве и по всей России.

Убийства, грабежи, сверхнаглые квартирные кражи, вызывающе наглые автоугоны и заполонившие Москву мошенники из некогда «братских» республик... Господи милостивый, чего только не насмотришься за те десять или пятнадцать минут, что шли эти передачи!

Краем уха слушая то, что за прошедшие сутки случилось в Москве, и уже заканчивая варить кофе, она вдруг насторожилась и резко повернулась лицом к телевизору.

Ошибки быть не могло, ведущий назвал Большой Каретный, на котором свершилось... О господи! И фамилию – Толчевы!

Два трупа. Мужчина и женщина. Муж и жена. Она убита выстрелом из охотничьего ружья, он... Корреспондент, прибывший на место трагедии и уже успевший переговорить с соседями известного на всю страну фотокора, безапелляционно заявил, что Юрий Толчев покончил с собой, когда, видимо, осознал то, что натворил в состоянии аффекта.

Короче говоря, старая, как мир, история. Старый муж, молодая, красивая жена, раздирающая душу и сердце, пожирающая мозги ревность и... и пуля в собственный висок.

Юра... Юра Толчев!

Еще не в состоянии до конца осознать только что услышанное и увиденное – телеоператор успел заснять картинку, когда в мрачную, как смерть, труповозку загружали убитую и самоубийцу, Ирина Генриховна в каком-то остолбенении стояла перед телевизором, не в силах отвести глаз от экрана, и только резкий запах свежезаваренного кофе заставил ее сдвинуться с места и снять с плиты объемистую турку, к краям которой подбирался запенившийся кофе. Еще секунда-другая – и пришлось бы отмывать плиту.

На телеэкране уже показывали сюжет о каком-то криминальном наезде, а Ирина Генриховна все еще не могла прийти в себя от только что увиденного. Большой Каретный, где на первом этаже дома располагалась мастерская Толчева, взволнованная толпа людей у подъезда, санитарная машина и два, в черном целлофане, трупа. Толчевы! Юра и... Как зовут его вторую, совсем еще молоденькую жену, Ирина Генриховна не знала. И вдруг она словно очнулась. Поставила турку с кофе на свободное блюдце электроплиты и бросилась в ванную комнату, где уже заканчивал бриться Турецкий.

– Саша!

На ее щеке дрогнул какой-то нерв, она оборвала себя на полуслове, стараясь привести свои мысли в порядок.

– По телевизору... только что...

Ополоснув лицо холодной водой, Турецкий с усмешкой в глазах покосился на явно взволнованную жену. С той же скептической усмешкой на лице спросил негромко:

– Что, опять мочилово на Москве?