Энн Перри - Врата изменников Страница 31

– Спасибо.

Питт прошел мимо, окинув беглым взглядом ряды медных сковородок и кастрюль и большую железную плиту, еще горячую, несмотря на то что дверцы всех духовых шкафов были закрыты и задвижки буфетов тоже наглухо задвинуты. Полки, как и прежде, ломились от фаянсовой посуды, дверцы были захлопнуты, деревянные лари для муки, сахара, овсянки и чечевицы плотно прикрыты крышками, все овощи грудами лежали в посудной, а мясо, птица и дичь висели в холодном чулане. По коридору справа размещались прачечная и кладовая.

Питт вышел через черный ход и безотчетно свернул налево. Этой дорогой он мог бы пройти и впотьмах. Томас нашел Стерджеса около двери в яблочный сарай, вентилируемое помещение со множеством полок, где на деревянных решетках был еще с осени разложен весь урожай, а так как яблоки не касались друг друга бочками, их удавалось сохранить вплоть до последних недель весны.

– Привет, юный Томас, – сказал егерь, нисколько не удивившись. – Рад, что ты сумел приехать на похороны, – он взглянул Томасу прямо в глаза.

Отношения их складывались трудно, и прошло много лет, прежде чем они достигли дружеской стадии. Стерджес сменил в должности отца Питта, и уже за одно это маленький Томас с самого начала не мог его простить. Им с матерью пришлось оставить домик егеря, всю мебель и вещи, к которым они так привыкли: кухонный стол, и шкаф, и удобное кресло, и цинковую ванну. Лишились они и уютного камелька, а у Питта была там еще и своя собственная комнатка со слуховым окошком, выходившим прямо на дерево яблони. Их переселили в помещение для слуг в самом доме, но там все было иначе. Что значила отдельная комната, когда прежде в их распоряжении был целый, словно собственный, дом, свой порог, свой кухонный очаг?

Конечно, умом Томас понимал, как им повезло, что сэр Артур верил в невиновность отца, хотя, может быть, ему это было и безразлично; как повезло, что он дал приют жене егеря и его ребенку и отнесся к ним доброжелательно. Многие бы поступили иначе, а нашлись в графстве и такие, кто считал добрый поступок старого Десмонда глупостью, и так об этом и говорил. Но все это не помешало Питту возненавидеть Стерджеса и его жену за то, что они въехали в домик егеря и зажили там в тепле и с удобствами.

А сменивший Питта-старшего человек к тому же стал объезжать поля и леса, чем прежде с большой радостью занимался отец Питта. Новый егерь кое-что поменял по ходу работы, и в одном-двух случаях перемены были к худшему. Но еще большим оскорблением для юного Тома были те случаи, когда нововведение себя оправдывало.

Однако постепенно горестное воспоминание об утраченном доме смягчалось, а Стерджес оказался спокойным, терпеливым человеком. Он знал обычаи и правила поведения в деревне. В юности он тоже грешил от случая к случаю браконьерством и понимал, что только по Божьей милости и снисходительности собственника угодьев ни разу не попался. Он никогда не рассуждал о том, виновен отец Питта или нет, и только заметил как-то, что если он виноват, то, значит, «дурее многих».

А еще новый смотритель леса любил животных. Сперва как бы случайно, потом как само собой разумеющееся, он позволил юному Томасу помогать ему. Поначалу они действовали в недоверчивом молчании, но затем, так как совместная работа требовала быстроты и спорости, лед сдержанности и подозрительности между ними растаял. От него не осталось ничего в одно раннее утро, в половине седьмого, когда свет только-только разливался по полям, отяжелевшим от утренней росы. Была весна, и всюду пестрели полевые цветы. Буйно цвела и живая изгородь. Лютики желтели под деревьями, на каштанах распускалась листва, а на березах и вязах набухали почки. Егерь и его юный помощник нашли раненую сову и принесли ее домой к Стерджесу. Они вместе заботились о птице, пока та не залечила раны и не улетела. Несколько раз в то лето они видели, как молча, широко раскрыв крылья, их питомица грациозно летала вокруг амбара, внезапно ныряя вниз за мышью, промелькнув в луче фонаря, словно привидение, и затем опять улетала. С этого события между ними установилось взаимопонимание, и никаких споров и упреков у них больше никогда не было.

– Конечно, приехал, – ответил Питт, глубоко вдохнув воздух. Сладко пахло яблоками, запах был чуть-чуть терпкий и полный воспоминаний. – Заранее знаю, что ты хочешь сказать. Надо было приехать раньше.

– Ну что же, хорошо, если знаешь, – ответил егерь, не отрывая взгляда от лица своего младшего товарища. – Ты хорошо выглядишь. И такой щеголь в своей городской одежде… Теперь, значит, ты суперинтендант, да? Наверное, людей арестовываешь?

– За убийство и предательство. Ты бы ведь и сам хотел, чтобы их сажали.

– Ага, конечно. Нечего людей убивать, по крайней мере большинство. Значит, хорошо устроился?

– Да.

Стерджес пожевал губами.

– Ну, и женат? Или слишком занят успехами по службе, чтобы ухаживать?

– Женат, и у меня двое детей, сын и дочь. – Томас не мог сдержать горделивую радость.

– Неужели? – Егерь взглянул ему прямо в глаза. Он старался по-прежнему держаться несколько иронично, но, несмотря на все старания, во взгляде засветилась улыбка. – А где же они? В Лондоне?

– Дети в Лондоне, а Шарлотта приехала со мной. Я приведу ее познакомиться.

– Ну, если захочешь, так и приведешь. – Стерджесу чертовски хотелось сохранить невозмутимость, сделать вид, что это ему все безразлично. Он отвернулся и рассеянно стал подметать старую солому.

– Но прежде расскажи всю эту историю с Дэнфортом и щенками.

– Нет, Том, не хочу, факт. Никогда особенно Дэнфорта не любил, но он человек честный, насколько я знаю. И довольно сообразительный.

– Он действительно приезжал и выбрал двух щенков?

– Ага, так оно и было, – егерь сделал на полу небольшую копну из соломы, – а затем через пару недель прислал записку с одним из своих людей, сказать, что они ему не нужны. А еще через недели две прикатил за ними и просто с ума сходил, что у нас их больше нет. И кое-что сказал нехорошее про сэра Артура. Я хотел было тоже кое-что ответить, но сэр Артур этого никак не желал.

– А ты видел записку или, может, сэр Артур тебе о ней рассказал?

Стерджес уставился на Питта, позабыв о соломе.

– Да, конечно, я ее видел. Она же мне была написана, ведь я занимаюсь собаками, а сэр Артур все равно был тогда в Лондоне.

– Очень любопытно, – заметил Томас, обуреваемый разными мыслями об услышанном. – Ты совершенно прав. Кто-то тут сыграл очень странную шутку, и не очень-то приятную, как мне кажется.

– Шутку? Так ты не думаешь, что это мистер Дэнфорт малость сбрендил?

– Необязательно, хотя может и так показаться. А у тебя сохранилась записка?

– А для чего мне было ее оставлять? Зачем хранить-то? Кому она могла понадобиться?

– Надо было сохранить как доказательство, что это мистер Дэнфорт виноват, а не сэр Артур.

– А кому требуется это доказательство? – Стерджес скорчил гримасу. – Никто и не подумал на сэра Артура из тех, кто знал его.

Питт почувствовал внезапный прилив радости и улыбнулся, невзирая на обстоятельства. Лесник при всей своей лояльности никогда на правду не скупился.

– Стерджес, тебе что-нибудь известно насчет того случая, когда на улице взбрыкнула лошадь, а всадник задел кнутом сэра Артура?

– Немного. – Старый егерь приуныл, и на его лице появилось сомнение. Он прислонился к решетке с яблоками. – А почему ты спрашиваешь, Том? И кто тебе об этом рассказал? Мистер Мэтью? – Он еще не привык к мысли, что теперь сын Артура стал его хозяином и что титул перешел к нему, а потому Мэтью надобно величать «сэром».

Где-то на дворе заржала лошадь, и Питт услышал знакомый стук копыт по булыжнику.

– Да. И он как будто сомневается, что это произошло случайно. – Томас не хотел подсказывать Стерджесу свое собственное мнение о том, что это была заранее спланированная угроза.

– Не случайно? – Егерь удивился, но саму идею не отверг. – Ну, конечно, так сказать, не случайно. Этот дурак мчался как сумасшедший. Таким людям вообще нельзя в седло садиться. И от таких случайностей никто никого не спасет, только Бог всемогущий. Когда ума-то нет. Мчался галопом, словно священник на требу, да еще кнутом настегивал и размахивал им. Это еще чудо, что никто не пострадал, кроме сэра Артура и его собственной лошади, на которой он тогда ехал. Тот недоумок хлестнул бедное животное по голове и глазам. Не одна неделя потребовалась, чтобы привести лошадь в порядок. И она все еще боится кнута. Может, до конца дней будет пугаться.

– А кто же был тот всадник?

– А бог его ведает, – сказал лесник с отвращением. – Какой-то идиот. Откуда-то, наверное, из дальних мест. Здесь, в округе, никто его не знает.

– Неужели никто его не узнал? Может быть, сейчас стало известно? – настаивал Питт.

Солнечное тепло лилось в открытую дверь. Гончая желтой масти просунула голову внутрь и в надежде на угощение завиляла хвостом.