Фредерик Дар - Слепые тоже видят Страница 32

— Я обнаружил след дирижабля, использованного в операции, — раздраженно бросаю я в трубку. — Он принадлежал маршалу авиации фон Фигшишу, который за приличную сумму уступил его одному типу по имени Карл Штайгер, проживавшему в Мюнхене, Мабита-купеантранш-штрассе, 54. Последний отправил дирижабль специальным грузовым самолетом в Дуркина-Лазо. После моего визита фон Фигшиш вызвал Штайгера к себе, и тот связался с людьми, которые…

Я рассказываю шефу о вчерашнем инциденте в пивной.

— Потрясающе, замечательно! — бурлит на том конце провода патрон. — Как вы собираетесь наложить лапу на этих людей?

— Пока не знаю, — говорю я. — Буду держать вас в курсе. Вы извините меня, патрон, но я вынужден вас покинуть.

Я быстро вешаю трубку и ракетой вылетаю из кабины.

Пересекаю вестибюль гостиницы со скоростью крылатого Меркурия на колесике и хватаю тукана за плащ как раз в тот момент, когда он собирается влезть в свою машину — старый «ситроен ДС».

— Эй! Приятель…

Он поворачивается. Смотрит на меня смущенным взглядом… Я скольжу одним глазом по номеру тачки. Ха! 75! Парижжжшшш, друзья! Верно я его раскусил!

— В чем дело? — заикается мой апостол.

Мой левый крюк приземляется ему на левую щеку. Он впивается спиной в дверцу машины. Я поднимаю его за воротник плаща и правой снова — бах! Точно по центру. Он захлебывается, кашляет открытым ртом и выплевывает два больших зуба, покрытых противной красной пеной. Я провожу еще два в подбородок… Он растягивается на германской земле, удобренной кровью великих сынов. Без тени смущения я открываю дверцу машины, отрываю его от земли и запихиваю на водительское сиденье.

— Первое и последнее предупреждение, — заявляю я ему. — Если я еще хоть раз увижу тебя на своем пути, то отделаю более радикально и ты будешь похож на гнилой помидор, понял?

Он бормочет что-то невнятное.

— Все! — кончаю я базар. — Теперь сматывайся и дуй все время вперед, глядя перед собой, не оборачиваясь, пока не увидишь табло «Северный мыс — 10 км». Исчезни!

Повторять не приходится.

Лишь голубой дымок из его выхлопной трубы служит мне ответом.

Перед тем как вернуться в номер, я делаю остановку в баре и заказываю у ночного портье стаканчик виски. Парень похож на деревенского педика, из тех, кто, опасаясь общественного порицания, вступает на этот путь, только достигнув совершеннолетия, да и то оказывает услуги лишь узкому кругу.

«Как вы собираетесь наложить лапу на этих людей?» — вспоминаю я слова своего шефа.

Этот вопрос я и без него задавал себе, как вы понимаете, неоднократно. Но с помощью милых девушек из «Люфтчего-то» я перенес ответ на послезавтра.

Теперь, поскольку я уже проснулся и мои нервы опять натянуты, как нитка в швейной машинке, я чувствую себя подобно охотничьему псу перед пуском в загон. Мой проклятый внутренний голос тоже проснулся и, зевая во весь рот, оглушительно шепчет мне: «Не дай остыть найденному следу! Расслабился ты тут, ухватясь за соблазнительный бюст своей немецкой подруги, а твой долг идти вперед! Недостойно опускаться до низменных соблазнов, которые ты, как истинный король, должен игнорировать».

Залпом осушив стакан, я иду колотить в дверь своего охочего друга Берю. Его партнерша просыпается первой, и мы, объединив усилия, пытаемся вырвать его из могучего сна.

— Что такое? — мычит Берю, не открывая глаз. — Желаешь незапланированную вязку, Матильда?

— Вставай и войди в штаны! Нам надо ехать! — командую я.

Он зевает так, как могут зевать только полицейские, — когда лица не видно. Одновременно Толстяк пускает ветры, от которых полегли бы все злаковые на полях Бретани, и вздыхает.

— Как только у тебя хватает совести вытряхивать честных граждан из постели в… в… — он щелкает выключателем, — без двадцати четыре ночи! Мы что, ночные мотыльки? Черт, что за мысль трясти меня в разгар рабочего времени…

— Из Парижа только что звонил Старик. Дело срочное!

Он прокашливается, накапливая в своей обширной пасти побольше аргументов, затем выплескивает их на меня веером.

— Принимаешь меня за болвана или за лоха? Такой лапши я не ем, Сан-А, ты же знаешь! Шеф, да как бы он позвонил сюда?.. Когда он…

— Вставай, чурбан, по дороге все расскажу… Встречаемся через десять минут в ресторане, я пока закажу кофе.

— Нет, через пятнадцать минут, если вы, господин комиссар, не возражаете, — упирается Берю. — Я, как видите, опять в апофеозе, и мне аккурат хватит четверти часа, чтобы рассказать сказку моей фрейлейне. Ну страшно интимную сказочку… — бормочет он, заваливаясь на бок.

Если вы никогда не были в Мюнхене, немного расскажу вам о нем. Мартин-Бормашинен-штрассе идет вправо от башни Святого Германа Геринга на площади Незабвенного Адольфа. Вы не запутаетесь. Или уж вы совсем спятили, больше возможного.

Мы сворачиваем в совершенно узкую улочку — не разъедешься. По обе стороны — старые дома с ярко разукрашенными окнами. Пожалуй, единственная уцелевшая после бомбардировок во время последней польско-германской войны (если такая была, но можете справиться в учебнике истории в главе, которую вы не читали, поскольку болели свинкой) улица благодаря усилиям инициативного бургомистра, написавшего вежливое письмо престарелому французскому генералу Евгению Зеленому с просьбой не трогать ее, поскольку там жила одна из его юных подружек.

Вас, наверное, очень удивит то обстоятельство, что дом номер 54 находится между 52 и 56, а не между 53 и 55, как вообразил бы себе пьяный, не разглядев фасадов домов с другой стороны и решив, будто находится на площади… (Усекли? Повторять не буду, не просите…)

Решетчатые окна, готические рисунки над дверьми и на фасадах, — словом, все ласкает взор и пестрит.

Дом, где проживает (проживал) наш друг и посредник Карл Штайгер состоит из одного этажа. И то принимая во внимание чердак!

— Отмычка с собой? — беспокоится проснувшийся наконец Берю, поливая на стену как из шланга.

— Как всегда!

Я нащупываю замок. Один раз внутрь и поворот направо… Клац! Дверь отрекается от своих прав так же быстро, как один африканский король во время официального визита в казино Ниццы, узнав из газет, что сторож его дворца взбунтовался.

— Пошли! — командую я.

Берю прекращает изображать Ниагарский водопад и следует за мной.

Затхлый запах бьет нам в нос, как только пересекаем порог дома. Пахнет пропущенным через себя пивом, холодным прокисшим супом (из квашеной капусты) и псиной. И действительно, из темноты комнат показывается здоровый кобель. Он радостно машет хвостом, выказывая нам свое расположение.

Я включаю свет.

Мы оказываемся в 16-ом… веке, а не в 16-ом округе, как могли бы подумать мои читатели-снобы из престижного района Парижа.

Если не сказать в 16-ом веке до Рождества Христова, или до нашей эры (для атеистов).

Настоящий музей.

Нет, скорее свалка. Все разбито, изношено, протерто. Хаос! Каменная кладка кое-где разошлась, низкие двери покрыты древними рисунками как в ресторане, но стены толще, чем дамбы в Голландии, грязь, плесень, какая-то несуразно огромная мебель непонятного назначения и стиля…

Передняя представляет собой низкий зал, сырой и пустой. Четыре ступеньки ведут вниз к двери, где готическими буквами выведено: «Бюро», другие восемь ступенек ведут на площадку.

Дверь в кабинет заперта на ключ. Вы, наверное, сами знаете, но я вам еще раз докажу, что для меня подобные преграды — как кучка кала на асфальте.

Толстяк ласкает псину, здоровую охотничью собаку с рыжими и белыми пятнами, с ушами, как орхидеи, и длинной мордой.

Пес добродушно лает, видя в нас еще больших животных, чем он сам.

— Эй! Сиамские близнецы, не разбудите весь квартал спозаранку! Обнюхивайтесь потише, пожалуйста.

Они, не расцепляя объятий, спускаются на площадку, которая раньше, еще во времена, когда баварский князь был избираемой должностью, служила, очевидно, пивным залом. Берю пробует на вкус остатки собачьей жратвы из миски и в благодарность за разрешение достает псу из своего замусленного бумажника кусочек колбасы настолько сухой, что ее можно сравнить разве что с засушенным на память тараканом. Махнув на них рукой, я принимаюсь за дело.

Открыв дверь и бросив взгляд внутрь, я ощущаю охватившую меня тоску. То, что я вижу перед собой, порядком назвать нельзя! «Архив» посредника имеет тот вид, когда не знаешь, с какой стороны хвататься. Стопки бумаг валяются на полу. Папки торчат из многочисленных ящиков. Огромный шкаф без дверок набит под завязку всякими документами с готическими надписями по корешку, что для меня, теплокровного латинянина, похоже на сосульки с крыши.

Бог мой, лавина бумаг! Целой бригаде дипломированных архивариусов и бухгалтеров-экспертов понадобится тридцать два года и два месяца, чтобы разобрать и сложить по порядку это желтеющее бумажное море. Нечего надеяться раскопать что-то в этих Гималаях. Отец Карла Штайгера и его дед, вероятно, были нотариусами или вроде того, и все они сохраняли свои архивы. Добавьте сюда еще свитки с древними надписями о наследстве доисторических предков. Скопление бумаг началось, похоже, еще во времена царствования Генриха Льва. Могу поспорить, что если начать снизу, то можно обнаружить памятники кельтской письменности! Меня охватывает страх. Нечего и думать… Что можно найти в этом Карфагене?