Елена Топильская - Героев не убивают Страница 36

— Вот уроды! Оперативники-то Оковалко не застрелили?

— Они чуть сами не застрелились. Между прочим, Аспидов до сих пор бегает. Сережа, а сколько времени будут наблюдать за Горбунцами?

— Пять дней постоят.

— А если он так и не придет за это время? Ну-ка, дай мне полные данные на родителей.

Сергей подвинул ко мне бумагу, и я, пробежав ее глазами, быстро нашла то, что нужно.

— Ну что, некоторые шансы у нас есть, нам повезло. Вот смотри, у мамы в субботу день рождения. Может, сын придет поздравить?

— Будем надеяться. Я тоже об этом думал. Но пока не лезем туда, да? Не допрашиваем, в прокуратуру не вызываем, сыном не интересуемся, так?

— Конечно, — я кивнула. — Только как бы этого юриста-журналиста шугануть? Чтобы он нам всю музыку не испортил. Ладно, он сейчас на лестнице дежурит, хотя тоже ничего хорошего — спугнет нам клиента запросто, а вот если он будет под ногами болтаться, когда начнем брать?

— Да, это проблема. Я подумаю. Открылась дверь, и появилась Зоя с чрезвычайно деловым видом.

— Маша, распишись. — Она шлепнула передо мной на стол бумагу.

— Что это?

— Приказ прокурора города.

— О чем?

— О том, что Сидор Сидорыч написал свой УПК[5], — встрял неслышно вошедший вслед за Зоей Горчаков.

Я подвинула к себе бумагу с гербом Российской Федерации и прочитала, что отныне обыски, проведенные в рабочее время без санкции прокурора, объявляются незаконными. Подпись С. С. Дремов. Прочитав, я подняла растерянные глаза на Горчакова. Зоя с интересом переводила глаза с него на меня.

— Леша, как это понимать?

Горчаков посмотрел на меня с состраданием:

— Это понимать надо так: что Сидор Сидорыч в отдельно взятом городе Санкт-Петербурге отменяет статью УПК о неотложном обыске, который проводится без санкции прокурора, но о котором следователь обязан доложить прокурору в течение суток. Ну что ты глаза таращишь, Машка? Помнишь, у меня стажер был, Миша Петухов? Он мне принес как-то формулу обвинения согласовывать. Я ему и говорю:

«Миша, ты не правильно диспозицию статьи в постановлении изложил». А он мне: «Я знаю, Алексей Евгеньевич. Просто мне не нравится, как диспозиция этой статьи изложена в законе, я ее улучшил».

— Понятно. А это что? — спросила я, поскольку Зоя хлопнула передо мной на стол еще одну бумажку, и сердце у меня заныло от неприятного предчувствия.

— А это приказ о наказании тебя за незаконный отказ в возбуждении уголовного дела по факту похищения Масловской и за обыски, проведенные без санкции прокурора.

— Что?! Я же закон не нарушала, проводила обыски без санкции только в безотлагательных случаях и прокурору сообщала в течение суток…

— Это ты нам объясняешь? — спросил Горчаков.

— А ты вообще молчи, — разозлилась я. — По совести-то, это твое взыскание.

— Да? — Лешка решил защищаться. — А я, между прочим, у тебя спрашивал, не возражаешь ли ты, если я вынесу постановление от твоего имени? Ты сказала — делай что хочешь.

— Ладно, я поняла, что кругом виновата, — резко сказала я и, выпихнув всех из кабинета, ушла в тюрьму.

С Крушенковым мы договорились, что в субботу я с утра подъеду к ним в Управление, чтобы держать руку на пульсе, если вдруг придет в гости к маме сынок Горбунец.

В следственном изоляторе, как всегда, было столпотворение. Все сегодня было не в масть, все меня бесило, из-за этого дурацкого наказания мне было тошно и хотелось плакать. Потеряв надежду пообщаться со своим клиентом, я попросила пропуск в оперчасть, решив зайти к знакомому оперативнику, Леше Симанову, который когда-то работал в нашем районе и всегда помогал мне с кабинетом. Может, на завтра договорюсь.

Так и с пропуском в оперчасть в изолятор было не пройти; шлюз контрольно-пропускного пункта был забит родственниками арестованных, пришедших на свидание. А поскольку вход в изолятор один, для следователей и для прочих, пришлось битый час топтаться перед дверью. Наконец нас впустили, но выйти из шлюза оказалось не так-то просто, какой-то милиционер, вошедший вместе со мной, полчаса возился, сдавая постовому свой пистолет и пейджер. Сначала он долго не мог понять, чего от него хотят, потом, когда наконец понял, что оружие и средства связи надо сдать, стал спорить:

— Да я не в следственные кабинеты иду, а в спецчасть, зачем сдавать?

— Я человек маленький, — бесстрастно отвечал постовой, — хоть в туалет.

Есть приказ, извольте сдать.

Этот скандальный милиционер у меня уже. сидел в печенках. Я подумала, что сейчас разоружу его сама, но он наконец сломался и стал вытаскивать из кобуры пистолет, а из чехла — пейджер. И еще добрых десять минут они с постовым базарили, чтобы он пистолет разрядил, а пейджер выключил…

— Что ж ты, мать, заранее не предупредила? — посочувствовал Леша Симанов, наливая мне чай. — Ты же видишь, какой сумасшедший дом в следственных.

Давай я тебе на завтра кабинет займу.

— Давай, — согласилась я.

— Черт побери, — пробормотал Симанов, роясь в ящиках стола, потом поднялся и стал рыться в сейфе. — Маш, извини, сахара нет, кончился. Опять Григорец упер. И попросить не у кого, сегодня с обеда никого нет, я один в лавке остался.

— Да брось суетиться, Леша, я пью без сахара.

— Ага, все вы пьете без сахара, а он потом кончается. Горчаков ваш тут заходил чаю попить, положил пять ложек. Я ему говорю — не боишься, что кишки слипнутся? А он отвечает — а я не размешиваю, чтобы несладко было.

В тесный оперской кабинетик заглянула женщина в белом халате.

— Алексей Степанович, вот справка по Кулибабе. — Она бросила на стол бумагу и удалилась.

Симанов уткнулся в справку и хмыкнул:

— Вот как хочешь, так и понимай. Этот Кулибаба, сидючи в камере, просил присвоить ему группу инвалидности, ему отказали, и он в знак протеста объявил голодовку. Вот медицинская справка: вес при поступлении — шестьдесят один килограмм, вес после голодовки — шестьдесят три килограмма.

— Напрашивается версия, что он от голода распух, — грустно сказала я, вертя ложечкой в стакане.

— Скорей всего. А ты чего такая кислая? Проблемы?

— Наказали меня, теперь до Нового года без денег буду сидеть.

— Выговор? — понимающе спросил Симанов.

Я кивнула.

— Ну и плюнь. Ничего смертельного. Ты же знаешь: ну, накажут, но ведь не уволят. Ну, уволят, но ведь не посадят. Ну, посадят, но ведь не расстреляют.

У нас мораторий.

Поболтав с Симановым и несколько развеявшись, я отметила пропуск и пошла к выходу. На последнем КПП опять стояла очередь, человек в двадцать. Я пристроилась в хвост и стала вспоминать про семинар в Англии, лениво разглядывая тех везунчиков, кто стоял впереди, имея шансы покинуть пределы изолятора в ближайшее время. И среди везунчиков заметила мужественную спину, оперуполномоченного ФСБ Юрия Андреевича Царицына. Подивившись, что это он делает в обычном изоляторе, когда у них есть свой, я уже хотела подойти к нему, но тут двери шлюза открылись, запустили очередную пятерку выходящих, куда попал и Царицын, что отрезало мне всякую возможность с ним пообщаться. А когда, пройдя через КПП, я вышла на улицу, Царицын, наверное, уже подъезжал к главку.

Время до субботы пролетело незаметно. Идя утром на троллейбусную остановку, я изнывала от нетерпения и от противоречивых чувств: с одной стороны, мне страстно хотелось, чтобы блудный сын пришел наконец в наблюдаемый адрес, а с другой стороны, если он придет и его зацепят, есть вероятность, что воскресенье будет загублено напрочь, придется работать, и я не попаду в лагерь к Хрюндику, которого не видела уже неделю.

С собой я тащила несколько неотписанных постановлений, в тайной надежде, что сработает старая примета — если на дежурство берешь работу, то поработать не удастся, придется всю смену ездить. Может, и сегодня писанине помешает удачное стечение обстоятельств, и мы зацепим обожженного киллера, а может, все сложится так хорошо, что и задержать можно будет сразу…

Оба чекиста уже ждали меня, на совесть подготовившись к моему приходу.

Стол ломился. Конфеты, бутерброды с колбасой, фрукты. Чай, кофе, лимонад.

Обозрев все это великолепие, я сказала:

— Да-а, «вы мне чашечку кофе налейте, я у вас тут долго сидеть буду…»

Достойно ответить мне не успели, зазвонил телефон. Царицын схватил трубку, выслушал то, что ему говорили, и нажал на кнопку громкой связи, чтобы мы тоже слышали разговор. Докладывали сотрудники наружной службы: все в порядке, они под адресом, в квартире все, кроме объекта, завтракают, едят яичницу, на хозяйке шелковый халат, хозяин в пижаме, ребенок в спортивном костюме, животные в доме, кота зовут Барсик, собак Джек и Майя.

— Ребята, все это хорошо, — шепотом сказала я, — а черный ход в квартире есть?

Царицын повторил мой вопрос, возникла пауза, после чего прозвучал неуверенный ответ: «Наверное, нет, вопрос уточняется». Положив трубку, Царицын развел руки;