Александра Маринина - Шестерки умирают первыми Страница 4

Платонов сел в глубокое мягкое кресло и закрыл глаза. Он слушал шаги Лены и пытался по ним представить себе, что она в данный момент делает. Из комнаты – в кухню. Остановилась, хлопнула дверцей холодильника, чиркнула спичкой. Чуть слышно что-то звякнуло. Он безошибочно определил, что Лена достала из холодильника кастрюлю и поставила ее на огонь, потом сняла крышку и на всякий случай проверила содержимое. У нее было шесть совершенно одинаковых маленьких кастрюль, красных в белый горошек, которые ей ужасно нравились, поэтому Лена складывала в них все, что только возможно. Несколько раз поначалу случалось, что она ставила на огонь вынутую из холодильника кастрюлю с супом, а через несколько минут оказывалось, что вместо супа греется квашеная капуста. Теперь Лена всегда проверяла кастрюли, но почему-то не сразу, а после того, как поставит их на огонь. Логику ее действий Платонов понять не мог, но считал эту странность несущественной.

Скрипнула дверца духовки, что-то громыхнуло – Лена достала сковороду. Снова дверца холодильника, звяканье приборов в резко открытом выдвижном ящике рабочего стола, потом многообещающее шипенье. Платонов понял, что из холодильника достали масло, а из ящика – нож, и сейчас Лена пожарит ему какое-нибудь необыкновенно вкусное мясо. Он с закрытыми глазами представлял себе ее пухленькую фигурку в свободном свитере, снующую от плиты к столу, ее сосредоточенно наморщенный носик, длинные темно-шоколадные волосы, перехваченные простенькой ленточкой. Слух у Платонова был превосходный, и такого рода «подслушивание» доставляло ему огромное удовольствие, потому что заставляло работать и логическое мышление, и память, и фантазию.

Прислушиваясь к доносящимся из кухни звукам, он почувствовал, что его немного отпустило. Боль от мысли о смерти Тарасова была по-прежнему сильной, но ощущение безысходности притупилось.

После ужина Лена свернулась калачиком на полу, положив голову Платонову на колени.

– Я же вижу, у тебя неприятности, – тихонько произнесла она. – Почему ты мне никогда ничего не рассказываешь? Ты по-прежнему считаешь меня ребенком, да?

– Не в этом дело, Аленушка, – ласково ответил он, пропуская сквозь пальцы ее длинные шелковистые волосы. – Просто тебе незачем это знать.

– Но почему?

– Мы с тобой тысячу раз это обсуждали, – терпеливо сказал Дмитрий. – Я работаю в Главном управлении по борьбе с организованной преступностью. Ты представляешь себе, что такое организованная преступность? Книжки читаешь?

– И газеты тоже, – усмехнулась Лена. – Ты меня стращать собрался?

– Собрался, – подтвердил он. – И не стращать, а объяснять, что это на самом деле все очень непросто и очень опасно. А у тебя вообще положение сложное вдвойне. О наших с тобой отношениях знает, по-моему, вся Москва, за исключением моей жены. Стало быть, захотев оказать на меня воздействие, в первую очередь схватятся за тебя. А у тебя, помимо меня, дурака никчемного, еще и брат любимый, который тоже работает не абы где, а в Главном управлении по борьбе с экономическими преступлениями. Соответственно, если он кому-то понадобится, то опять-таки возьмутся за тебя. Ты живешь одна, справиться с тобой – проще пареной репы.

– Логики не вижу. Допустим, ты меня убедил, что моя жизнь в опасности. Но это никак не объясняет твоего нежелания делиться со мной своими неприятностями.

– Но ты согласна, что благодаря Сергею и мне над тобой висит постоянная угроза?

– Допустим.

– Так не пойдет. Согласна или нет?

– Ну, согласна.

– А теперь подумай вот над чем. Если над тобой, человеком вполне мирным и занимающимся музыкой, висит постоянная опасность, то в какой обстановке существуем мы с твоим братом? Мы двадцать четыре часа в сутки ходим по лезвию бритвы и, добираясь поздно вечером домой, тихонько благодарим судьбу за еще один прожитый день. Но мы с Серегой – мужики сильные, опытные, битые. Мы свои силы оцениваем реально и опасность не преуменьшаем, но и не преувеличиваем. А если мы с ним будем про все свои проблемы докладывать тебе, то представь, во что превратится твоя жизнь. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Не очень.

– Тогда маленький пример. Мама ведет ребенка удалять зуб. «Я совсем не боюсь, – говорит ей малыш. – Это же, наверное, не больно». А мама идет ни жива ни мертва. И хотя ей в детстве тоже удаляли молочные зубки и она прекрасно помнит, что это абсолютно не больно, ей кажется, что ее малыш садится не в зубоврачебное кресло, а прямо на электрический стул. Ей кажется, что ему причинят непереносимые страдания. Короче, маме эта процедура стоит в сто раз больше здоровья и нервных клеток, чем ребенку. Теперь понятно?

– Теперь понятно, – кивнула Лена. Голова ее по-прежнему лежала у него на коленях, поэтому кивок был обозначен тем, что девушка потерлась щекой о его брюки. – Несмотря на то что ты старше меня на пятнадцать лет, ты боишься, что я буду воспринимать тебя с точки зрения матери. Ты не передергиваешь, Платонов?

– А женщины всегда нас так воспринимают, – усмехнулся он. – Об этом много написано, особенно в прозе ХIХ века. Да и сейчас нет-нет да и мелькнет. Вот хоть у Эдуарда Тополя, например.

– Ты что, Тополя читаешь? – возмутилась Лена. Она резко откинулась назад и теперь сидела на ковре, сверкая негодующим взглядом.

– А в чем дело? – весело поинтересовался Дмитрий. Конечно, он прекрасно знал, в чем дело, но ему нравилось дразнить Алену. У нее был невероятно строгий вкус и высокие требования ко всему, что касалось искусства, будь то музыка или литература, кино или живопись.

– Ты еще спрашиваешь, в чем дело! Я же запретила тебе читать его книги. Это дешевка, это конъюнктурная чернуха-порнуха, это…

Она задохнулась от возмущения и не смогла найти нужных слов, только яростно сверкала темными большими глазами.

Дмитрий смотрел на нее и умилялся. Она все еще полагает, что один человек может что-то запретить другому и этот запрет будет эффективным. Типичное материнское мышление. Когда один человек говорит: «Я запрещаю», у другого может быть только две реакции. Либо «Ну и запрещай. А я все равно буду это делать, и даже скрывать от тебя не стану», либо «Я все равно буду делать, только постараюсь, чтобы ты не узнал». Не родился еще человек, который в ответ на запрещение искренне подумал бы: «Ни за что не буду больше так делать».

– А мне нравится, – поддел он Лену. – По-моему, прекрасный писатель, напрасно ты его ругаешь.

– Ты… – Она вдруг расхохоталась. – Мерзавец ты, Платонов! Подловил меня все-таки. Ладно, сдаюсь, ты прав. Если я способна так завестись только оттого, что мы не сошлись в литературных вкусах, то из-за твоих неприятностей я и в самом деле с ума сойду. Чего тебе принести? Выпить хочешь?

Она легко поднялась с пола и потянулась к застекленной секции большой мебельной стенки, где стояли рюмки и фужеры.

– А что у тебя есть? – поинтересовался Платонов.

– Что ты приносил, то и есть. Я же сама спиртное не покупаю. Водка еще осталась, коньяк, ликер персиковый и какое-то вино, кажется, мадера. Налить?

– Водку не хочу, – помотал головой Дмитрий. – Хотя надо бы выпить. За помин души только водку можно. Ладно, налей, только чуть-чуть.

Лена молча налила в маленькую стопку водку, принесла из кухни тарелку с немудреной закуской и поставила все это на столик перед креслом, в котором сидел Платонов.

– Кто-нибудь умер? – спросила она почти шепотом.

– Да, милая. Умер замечательный человек, удивительный, человек такой доброты и душевной чистоты, каких я никогда не встречал. Пусть земля ему будет пухом!

Он залпом выпил водку, закусывать не стал, снова откинулся в кресле и прикрыл глаза.

– Он – твой друг? – спросила Лена, отодвигая пустую стопку подальше от края стола и снова усаживаясь на пол.

– Ну, можно и так сказать. Хотя нет, пожалуй, другом его нельзя было назвать.

– Почему?

– Потому что мы почти ничего не знали друг о друге. Вот спроси меня, как он познакомился со своей женой, какую еду он любит, видит ли цветные сны – а я этого не знаю. Друзья обычно знают такие вещи, а я про него ничего такого не знал. И он про меня тоже.

– Что же вас связывало?

– Это трудно объяснить, Аленушка. Мы могли месяцами не видеться и даже не перезваниваться, но, когда встречались, у меня появлялось удивительное ощущение, что рядом со мной находится человек, который никогда меня не предаст. Никогда. Что бы ни случилось. Обычно так воспринимаешь очень близкого и давнего друга, а он не был моим другом. Просто он был… Нет, я не умею это сказать. Ощущение очень яркое, выпуклое, даже осязаемое, а слов подобрать не могу. Мне будет трудно без него.

– Но почему? – настойчиво спрашивала Лена, которая во всем любила логичность и законченность. – Если вы так редко виделись и не были друзьями, то почему тебе будет без него трудно? В чем именно ты не сможешь без него обойтись?