Александр Лавров - Шантаж Страница 4

– Не беспокойтесь, Антонина Валериановна. Миркин все понимает. Мои проблемы – они мои.

Милиционер увел его, и все уставились вслед. Пора откланиваться. Но Прахова не унималась:

– Скажите, он хоть никого не убил? Я теперь буду так бояться…

– Нет, просто спекулировал золотыми изделиями.

– Прискорбно слышать! – она аффектированно закатила глаза.

– Вот здесь в акте попрошу понятых расписаться, – вмешался Токарев.

Сидоров и Прахова расписались.

– Печати нарушать запрещается, ключи сдам под сохранную расписку в ЖЭК.

Знаменский напоследок записал телефон, отдал Си­дорову:

– Если кто будет настойчиво интересоваться Миркиным, не откажите в любезности позвонить.

– Хорошо, – угрюмо пообещал тот.

Прахова тотчас забрала у него бумажку и сунула под аппарат в прихожей.

– Всенепременно!

По отбытии официальных лиц она воззвала к соседу:

– Спекулировал золотыми изделиями! Что вы на это скажете, Серж? Помню, спекулировали керосином и спичками. Потом мануфактурой. Потом тюлем. Потом хо­лодильниками, автомобилями. А теперь уже золотом. Скажите, это и есть прогресс?

Парень пожал плечами и направился в глубь квар­тиры.

– Погодите, Серж!

Но тут слово взяла Настя.

– Так что теперь, Антонина Валериановна, идти в магазин или нет?

Та мигом переключилась на будничные заботы:

– Иди, Настя, иди. Как говорится, жизнь продолжа­ется. Запомни: сначала к Елисееву, вызовешь Александра Иваныча, он обещал что-нибудь отложить. Потом к Фи­липпову – возьмешь пять французских булочек, а если застанешь калачи…

– Это я все знаю. Еще сыр кончается и масла надо прикупить.

– Да-да, фунт сливочного и бутылочку прованского.

– Все?

– С провизией все. Остается гомеопатическая аптека. Лучше всего поезжай на Маросейку…

– Богдана Хмельницкого она давно, – досадливо по­правила Настя, шлепая по коридору.

– Настя, деньги и рецепты на рояле!

Если бы в следующие за тем полчаса Токарев или Знаменский возвратились незримо в покинутую ими квар­тиру – то, возможно, устыдились бы нелестному мне­нию о Праховой, как о пустой и эгоистичной особе. Нет, не осталась Антонина Валериановна равнодушной к судь­бе Бори Миркина. Долго и с искренним огорчением созерцала она опечатанную дверь его комнаты, покачивала в раздумье головой, для верности сняла себе копию с телефона Знаменского (обязательно надо выяснить, куда послать Настю с передачей), даже проверила пульс и давление и приняла успокоительные гомеопатические крупиночки.

Первая беседа с Борей Миркиным тоже не принесла никаких лавров. Никчемный получился разговор.

– Если по правде, гражданин следователь, за доброту сел. Токмо и единственно, – печалился Боря.

– Да ну?

– Скажете, нет? Вот я вам на конкретном примере: брошку вы у меня нашли, да? Шесть лепестков, в середке жемчужинка. Ну вот, скажем, эта брошка. Приносит ее жалостная старушка, одной ногой в могиле. А брошечка-то ажурная, много ль она потянет? Кладу на весы, говорю цену. Старушка, конечно, расстраивается. Я ей объяс­няю, что платим, дескать, по весу, как за золотой лом. А как же, говорит, работа? А жемчужина?! На работу, говорю, у нас прейскуранта нет. А жемчужина, говорю, больно старинная. Жемчуг, гражданин следователь, он стареет, мутится. Слыхали?

– Слыхал.

– Ну вот. Старушка, значит, расстраивается. Я гово­рю: раз жалко, бабуся, так не продавайте вовсе, какая вам нужда продавать? Нет, говорит, хочу внуку велоси­пед купить. И непременно чтоб с мотором, чтоб ехал и трещал. Разве не трогательно, гражданин следователь? Это ведь трогательно! «Непременно чтоб трещал…»

Знаменский улыбнулся:

– Ну, трогательно.

– В чем и соль. Заплатите, говорит, мне побольше, голубчик, очень вас прошу! А как я ей больше заплачу? От государства же я не могу. Только если от себя. Ну и дал, чтобы на велосипед хватило.

– Вопреки законам коммерции? Если бы вы не были уверены, что продадите брошку дороже, думаю, рубля бы не дали!

– Хотите – верьте, хотите – нет, а я человек сенти­ментальный.

Шут его разберет, может, подчас и сентиментальный. По внешности Боре Миркину лет 29-30, по паспорту – 24. Повадка непринужденная, словоохотлив. Но вид болез­ненный. И в худощавом лице некая «достоевщинка». По­рочное, что называется, лицо – и одновременно привле­кательное.

Грехи за ним, конечно, водились. Точнее, грешки. Что-то приобретал без официального оформления. В не­плохом бриллианте убавил каратность. Кому-то рекомен­довал «своих» покупателей.

Знаменский пока посматривал на Борю Миркина добродушно. Но не исключал перспективы зацепить через него что-нибудь серьезное. И перешел на деловой тон:

– Кассир участвовал в ваших операциях?

– Ни боже мой! Деньги из рук в руки – весь сказ.

– Кому сбывали приобретенные вещи?

– Да вы ж знаете.

– То есть подтверждаете показания Кудряшова и Масловой?

– Подтверждаю, куда деваться, – вздохнул Боря.

– Еще покупатели, надеюсь, были?

– В общем-то… нет.

– А в частности?

– Изредка кто-то, сейчас уже не упомню.

Врунишка. А у Пал Палыча козырей нет. Только нара­ботанные практикой приемы допроса.

– Между нами, Миркин, – полушепотом, по секре­ту, – когда у обвиняемого слабая память, это производит отвратительное впечатление.

Боря улыбнулся виновато и обаятельно:

– Не хочется впутывать людей. Они свои кровные платили, а вы, чего доброго, заберете у них всякие колечки как вещест…

Знаменский не дослушал:

– С кем вы должны встретиться сегодня через трид­цать пять минут?

Миркин вздрогнул, физиономия вытянулась, как в кривом зеркале. Любопытное лицо. Хозяин не справляется с его выразительностью.

– Встретиться?.. Ни с кем.

– Неправда.

Знаменский достал из ящика перекидной календарь, прихваченный на обыске.

– На вашем календаре помечено: «11 октября, пят­ница. Пятнадцать десять, под часами». И жирный воскли­цательный знак. Так с кем? Напрягите память.

– А-а… действительно. С одной особой женского пола.

– Можете ее назвать?

– Наташа.

– По фамилии.

– Понятия не имею. Познакомились в метро, назна­чили, а вы вот мне сорвали свидание.

– Кто-нибудь из наших товарищей может подъехать предупредить Наташу. Скажите куда.

Но Боря Миркин уже преодолел смятение.

– Хотите познакомиться с хорошенькой девушкой? Раз она мне не досталась, пусть и вам не достанется.

Теоретически допустима и девушка. Но на 99% – клиент. Естественно, Боря отпирается, лишние эпизоды отягчают вину. И отопрется. Прозвучавший переброс фразами заведомо пустой.

Однако что-то в нем Знаменскому почудилось нелад­ное. Между прочим, глаза у Миркина отродясь были серые, а сейчас резко потемнели. С какой стати?

– Слушайте, Миркин, серьезно – с кем намечалась встреча?

Боря поусмехался тонкими губами, пригладил волосы.

– У меня, видимо, дикция плохая, никак не могу объяснить. Намечалась встреча с Наташей, красивой брю­неткой, страдающей от безденежья.

– Еще раз – посерьезней, Миркин.

– Гражданин следователь, шутка украшает жизнь. Вы не читали сборник «Музыканты шутят»? Однажды к ком­позитору Верди…

Пал Палыч ничего не имел бы против Верди, если бы в тоне Бори не прорезалось вдруг нахальство. А нахаль­ство на допросе требует пресечения.

– Оглянитесь, Миркин! Вы видите, где находитесь?

Тот невольно оглянулся: непрошибаемые голые сте­ны, решетчатое окошечко под потолком.

– Думаете, вас посадили сюда, чтобы анекдоты мне рассказывать?

Миркин сник, но попытался все же удержаться в шутливых рамках:

– Я как-то читал в газетах «Положение о предварительном заключении». Насколько помню, юмор не запре­щался.

«Ну-ну… А пальцы свои худые сцепил так, что кос­тяшки побелели. Что-то ты мне не нравишься».

И Знаменский сказал с нажимом, доверясь интуиции:

– Чем пуще вы изображаете веселье, тем сильнее я подозреваю, что есть что-то, о чем вам не хочется… а то и боязно говорить.

Миркин отозвался нервной ухмылкой.

– Гражданин следователь, давайте не будем трепать друг другу нервы: всякие неопределенные угрозы и про­чее… Застукали вы меня случайно – тряхнули этого дура­ка из «Ангары», он и накапал. А больше у вас ничего особенного нет, и за мной ничего нет, не о чем и толковать. Если желаете, пожалуйста, о погоде, о жизни, об искусстве.

– Хотите «потолковать за жизнь»? Тоже неудобная для вас тема. Три года вы торговали возле Столешникова в газетном киоске. И вдруг стали приемщиком в пункте скупки золота у населения. Как это вдруг переквалифици­ровались? Нетрудно было?

«И во сколько тебе обошлось это место? Чем ты за него заплатил или платишь?»

Ответ последовал с заминкой.

– Рассуждая логически – раз я здесь, стало быть, оказалось трудно. Не справился. Не оправдал доверия.

Всплеск настороженности Пал Палыч облек внешне в форму досадливо-равнодушную:

– Чьего доверия?