Фредерик Дар - Стандинг, или Правила хорошего тона в изложении главного инспектора полиции Александра-Бенуа Берюрье (Курс лекций). Страница 41

При этих словах у Толстого в брюхе что-то заколыхалось. По нему пробегает легкая дрожь подобно тому, как под порывами ветра озерная гладь покрывается рябью.

— Когда я был малолеткой, моя училка повторяла «надо есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть». Только когда мы неожиданно заявлялись в школу в час тридцать после первой смены, во дворе пахло холодным мясом с петрушкой или жареным мясом, или рагу из кролика по-деревенски. Эта милочка не служила в полиции, где питаются гормонами и колбасой в целлофановой оболочке. Она жарила и парила на медленном огне что-то вкусненькое и солидное. Я помню соте из козленка, запах которого два дня стоял в классе и от которого вся моя тетрадь была забрызгана слюной.

Даже наш кюре со своей кафедры проповедовал кулинарные рецепты. А это значит, что сама церковь не осуждает жратву. Вспомните папу Иоанна XXIII с его брюшком, похожим на бурдюк с Мазерати. Можно было подумать, что он прятал тиару под своей сутаной! Такую трудовую мозоль не наживешь таинством небесным. Святой дух, как показывает практика, делает животики только дамам. Women only[22]! Как говорят англичане. Итак, я утверждаю, что учить пацанов есть — это основа их воспитания. Мужчина, который любит и умеет хорошо пожрать, никогда не будет плохим человеком. За столом человек становится добрее. Стол облагораживает душу.

Толстый медленно облизывает своим языком для склеивания канцелярских пакетов большого формата свои чревоугодливые губы, беспорядочно слизывая нескончаемый хоровод из вкусных и обильных обедов. Он — живая статуя солидного питания, его пылающий здоровьем результат, его гордый побочный продукт.

— Благодаря жратве я и женился, — выдает он свою тайну. В то время, когда я познакомился с Бертой, иными словами мадам Берюрье, я жил в Исси-ле-Мулине, где я снимал холостяцкую квартиру. Я тогда был простым полицейским. Берти работала официанткой в одном ресторанчике недалеко от мэрии.

Его Величество делает снисходительную гримасу.

— Только это между нами, разумеется, — шепчет Смущенный. — Теперь, когда у меня свое мнение об улице и когда я уже главный инспектор, почти, вероятно, будущий комиссар, лучше не затрагивать эту тему. Стандинг заключается также и в том, чтобы забыть неудачное начало карьеры либо говорить об этом в шутливом тоне. Моя благоверная не любит, когда я напоминаю ей о ее предыдущем.

В глазах его появляется влага.

— Хотя надо было видеть, как она вас обслуживала: разные закуски, поросячье ребрышко со спагетти, взбитые сливки и графинчики вина с берегов Роны!

Настоящая маленькая волшебная фея. Четыре полные тарелки сразу носила она на одной руке, согнув в локте руку, как будто это поднос. Она ходила от стола к столу, разгружая направо и налево, и при этом лапанье клиентов ее не смущало. Она не уронила ни одного блюда. Она еще и шутки успевала отпускать. В этой профессии важно иметь живость ума. Допустим, какой-то ханыга уронил на пол вилку. Берта не была лицемеркой, она не говорила ему в духе «Недвигайтесьяеевамсейчасзаменю»! Нет! Она поднимала ее, вытирала ее уголком своего кокетливого белого фартучка и говорила незнакомому господину: «Я бы вам все равно принесла эту же вилку, поэтому незачем лишний раз тащиться на кухню с этой вилкой!» Такие каламбуры снимали напряжение с посетителей. Или, предположим такое: какой-нибудь скандалист начинал ворчать, что зеленый горошек прокис. Тогда Берта, доводя свое напряжение до 220 вольт, отвечала: «А почему бы вам не затолкать его в зад, если вы не можете глотать, монсеньер?» Зал взрывался хохотом, а ворчун рубал прокисший горошек и больше не пикал. Вы представляете? Она мне очень нравилась, эта молоденькая девушка. Сейчас она несколько раздалась вширь, и ей пришлось даже ехать в Брид-ле-Бэн, чтобы попытаться сбросить несколько килограммов, но в то время, по поводу которого стоит вопрос, Берта была девчонкой высшего класса. У нее все принадлежности были на месте: барабанные тормоза, телескопическая вилка, дорожные сумки, хорошо закрепленные на багажнике. В общем, главный выигрыш! Плохо только, что она работала у торговца углем и вином, который был усатым, старым и вдовцом. Это был палаша Ипполит. Его старуху сбил маршрутный автобус N 20, когда она однажды утром болталась в районе Сен-Лаго. Это прямо у выхода из Римского двора, возле решетки. С той поры он стал упорно бегать за нижними юбками Берты. От такого задка, как у мадам моей жены, обязательно обостряются чувства, а в голове возникает целая панорама миражей, даже у мужика с ревматическими ногами.

Берта не была недотрогой, но она тем не менее и слышать не хотела, чтобы доставить ему удовольствие. Однако, если бы она смогла энергично взяться за дело, то сделала бы себе карьеру в макаронно-сырных делах. Для этого ей надо было тащить его прямиком в мэрию, этого усатого, тем более, что она находилась в двух шагах. И считай ресторан «Друзья-приятели» был бы целиком ее, разве не так? Только Берта была честолюбивая женщина, она чувствовала, что ей на повороте судьбы уготована высшая участь. Все, что она позволяла Ипполиту, это дать легонько пошлепать себя по мягкому месту по утрам, перед мытьем посуды, чтобы этот уважаемый человек окончательно проснулся! Добродетель не мешает пониманию. Я с первого взгляда усек, что мисс Берта была субъектом именно для меня. Странности жизни заключаются в том, что людей, которые делают вашу жизнь, вы распознаете на ходу. Это что-то наподобие напоминания о будущем, понимаете ли. Я был ретивый, как конь, в своей блестящей форме полицейского с серебряными пуговицами и с белой дубинкой на боку. Я, в общем, и сейчас мужик ничего, а восемнадцать лет назад я был просто неотразим. Бабы пятились при моем появлении, а когда я регулировал движение на перекрестке улиц Ришара и Ленуара, они устраивали дикие пробки до самой площади Бастилии. Игривые бабенки за рулем сразу давили по тормозам, завороженные моим бархатным взглядом и моей казацкой выправкой.

А некоторые, самые развратные, специально напрашивались на составление протокола о нарушении правил движения, чтобы поболтать со мной и понюхать, как пахнет мой китель. Я это к тому, чтобы объяснить вам, что Берта, как и остальные, испытала весеннее смятение чувств, когда увидела меня в первый раз в ресторане «Друзья-приятели», где я приземлился, в парадной полицейской форме, при усах, распущенных для поцелуев взасос впотьмах. В своей форме я не мог позволить себе хлопать ее по седалищу, как другие клиенты, поэтому мне пришлось набирать очки сочинением мадригалов. Именно это и спасло меня. Эта милая официантка приняла меня за самого что ни на есть светского человека. Это еще одно подтверждение того, что хорошие манеры — основа счастья. Я с ней разговаривал тонкими намеками типа: «Самое лучшее в моем рагу из телятины под белым соусом, мое солнышко, — это ваш очаровательный большой палец, который вы окунули в соус». В общем, я с ней говорил томным языком. Это было похоже на ласку, от которой пробегает по коже озноб. Среди своих посетителей, таксистов и зачиханных коммивояжеров, она моментально распознала парня из элиты. Такие вещи не обманывают. Мы уточнили наши отношения однажды вечером. Я рассчитывался, и у меня оторвалась пуговица. У меня всегда были нелады с пуговицами. В то время, когда я холостяковал, пришить пуговицу для меня было примерно то же самое, что исполнить цирковой номер. Я специально выбирал английские иголки (у них самое широкое ушко), и все же вдеть нитку а иголку было для меня все равно что игра в бильбоке! А кроме всего прочего, пришивать в одиночку у меня особой охоты не было. Я пришивал намертво. Когда я застегивался, пуговица держалась, как гайка, но зато рвалась петля. Обо всем этом я и рассказал Берте. «Послушайте, господин полицейский, — говорит она мне, — завтра я после обеда свободна, приходите ко мне на чай и приносите все ваше рванье. Я вам все починю. Я знаю, что такое одинокий мужчина».

Она жила в конце улицы Карл Маркс Бразер, в квартире над рыбной лавкой. Поэтому в ней постоянно стоял стойкий запах рыбы, особенно летом, когда едва выбравшись из невода, рыба-хек, почувствовав волю, начинает источать свои ароматы. А чай у Берты — это были четыре сардельки в белом вине, которые она стянула из личного продуктового шкафа Ипполита. Настоящие лионские сардельки: толстые, сочные, с крупинками сала внутри и лопнувшей шкуркой, из которой сочился сок. Пока она поджаривала сардельки, она объяснила, что кухня — ее хобби. Она глубоко презирала усатого повара из своего ресторанчика, этого нечистоплотного старого пьянчужку, который варил спагетти, годившееся разве что на клей для афиш, и совсем не умел жарить мясо. Единственное, на что был способен старый пень, — это сварить телятину, да иногда приготовить заварной крем, когда он пек пирожное.

Берюрье набожно складывает руки.