Евгений Сартинов - Июльская горячка = Неуловимый [СИ] Страница 46

— Что ты моего мужа позоришь?! — закричала Люда, пытаясь, не вставая с табурета, стукнуть участкового ладонью по спине.

— А кто же он тогда есть? — засмеялся Демин. — Наркоман он и есть. Эй, Ворошилов, как тебя там, Сашка, что ли? Сделай доброе дело первый раз в жизни, найди гитару.

Парень изобразил, было, на лице обиду, но после тихо сказанных Лялей пары фраз кивнул и покинул квартиру.

— Нет, Ляля, я вот при всех вас прошу, если это золото появится, дайте мне знать, хорошо? — перешел к основному делу Колодников.

— Да ну что ты говоришь, Андрей! — всплеснула руками Ляля. — Я же все понимаю! Это же совсем нелюдь какой-то, женщин душить и насиловать! А завтра он на мою Людку нападет, спаси господи? Или на внучку! Зачем нам его укрывать?!

Менты выпили уже по второй, когда появился Ворошилов с гитарой в руках. Пашка, брат Люды, тут же взял ее, пробежался пальцами по струнам, недовольно мотнул головой, взял со стола нож, которым Люда резала холодец, и подсунул его под деку. После этого он побренчал, подкручивая колки, а затем запел хрипловатым, вибрирующим, чисто цыганским голосом. Голос его не был силен или красив, но он брал чем-то другим, какой-то затаенной болью души.

Мама, я уехал в край далекийПо этапу на край земли.Ты прости за все своего сына,Замоли ты все его грехи…

Молчанов слушал и удивлялся. Он никогда не думал, что у цыган тоже могут быть такие вот, тюремные песни. Он-то думал, что они поют только про степь да волю. Пашка спел две песни, а затем на кухню просто ворвался еще один Лялин сын. Он был не такой черный, как его брат, высокий, стройный, с роскошными черными усами и открытым, даже красивым лицом.

— О, Лешка пришел! — обрадовался Колодников. — На, Леша, выпей и сыграй нам что-нибудь.

Опрокинув рюмку, Лешка закусывать не стал, а сел на табуретку напротив Молчанова и запел:

Прощай, моя любимая сторонка,Прощай, моя любимая жена!Меня увозят в край далекий пароходом,Откуда возвращают не всегда…

Голос у Лешки оказался еще лучше, чем у брата. А уж когда после поднесенной рюмки запела Люда, у Молчанова перехватило дыхание. Вырывавшийся из ее худенького тела голос заполнил всю комнату — ему было мало этого помещения. Она пела тоже что-то о тюремной цыганской доле, о воле, о сердце матери. Когда она закончила, Колодников протянул ей рюмку и умоляющим голосом попросил:

— Люда, спой что-нибудь чисто цыганское! На своем, цыганском, спой!

— Да вот еще! — отмахнулась та и притянула к себе проникшую на кухню девчонку лет шести. К ее появлению на свет Ворошилов вряд ли имел какое-то отношение. Слишком смуглой, черноглазой и черноволосой была эта дочь степей.

Концерт продолжался. Снова пел Лешка, потом он передал гитару брату. Тут Владимир заметил еще одну, сначала незаметную ему разницу между братьями. Пашка играл лучше Лешки, но при этом он был левша. Беря ту же самую гитару, он переворачивал ее наоборот, так что струны меняли свой порядок, и басы оказывались снизу. Как это у него получалось, участковый понять не мог. В детстве он сам немножко пробовал играть на гитаре, но смог освоить только три аккорда.

— Слушай, как это у тебя получается? — не выдержал и спросил он Пашку. — Ты же наоборот играешь? Вас кто-то этому учил?

— Нет, — засмеялся Лешка, — кто учить будет, просто смотрели, как отец играет, и все.

— Да ты что, знаешь у Пашки какая практика, — хмыкнул Демин. — Всеми ночами зэкам играл, от отбоя до подъема. Ты второй раз, Паша, сколько лет сидел, восемь?

— Да, — кивнул тот. Отдав в очередной раз гитару, он теперь лузгал семечки. — Больше садиться не хочу.

— Я его сажал, — с довольной улыбкой сообщил Владимиру Демин, — с Андрюхой вон. И Лешку тоже.

— Ага, — засмеялся Лещка. — Было дело.

Теперь Молчанов уже ничего не понимал в этих странных отношениях. Менты и их бывшие и будущие арестанты сидели на одной кухне, пили водку, пели, смеялись над шутками друг друга. Между тем бутылка кончилась, Колодников достал деньги и отдал их маячившему на пороге Ворошилову. Минут через пять тот принес необходимый всем ингредиент веселья, и праздник продолжился.

— И часто у вас тут такие вечеринки? — спросил захмелевший, разомлевший душой Молчанов у сидевшего напротив Лешки.

— Бывает, — белозубо улыбнулся тот, — ну любим мы это дело, — признался он. — Как начнем — и весь вечер песни, пляски допоздна.

Тем временем Люда сдалась под напором Колодникова и перешла от тюремной лирики к цыганским песням, заунывным и печальным. Через полчаса уже понявший весь расклад Молчанов послал Ворошилова за «подкреплением». В конце этого импровизированного концерта Люда сказала:

— А теперь будет петь моя дочь!

Девчонка еще сильней прижалась к матери, но под аккомпанемент дядьки вступила в нужном месте. Пела она еще по-детски, старательно выговаривая слова, но уже чувствовался и музыкальный слух, и перешедшая по наследству от матери сила голоса.

Эта песня окончательно добила Колодникова.

— У тебя деньги есть? — тихо спросил он Демина. Тот пьяно качнул головой и ватными пальцами достал бумажник. Андрей вытащил из него сотенную и повел в коридор девчонку.

— Андрей, не балуй ребенка! Не балуй! — сердито закричала сначала мать, а потом и бабка юной певицы.

Но тот только отмахнулся от них, отдал деньги и начал мучить диск телефонного аппарата. Еще бренчал на гитаре Лешка, а Колодников заглянул на кухню и махнул ментам рукой:

— Поехали. Юрка уже, кажется, то золото в ломбарде нашел.

Молчанов так и ушел в полном недоумении. Он так и не понял, как же вести себя с этими цыганами. Да и вообще, что у него теперь за такая странная работа, то ли сажать цыган за продажу наркотиков в тюрьму, то ли пить с ними водку? А может, и то и другое?

Глава 40

У Юрия ушло минут пятнадцать на то, чтобы узнать адреса всех ломбардов, их в городе оказалось восемь. Но удача повернулась лицом к Юрию буквально в первой же легальной скупке золота. Небольшая комната на первом этаже панельного дома на памяти Юрия была и кафе-мороженым, и телеателье, и магазином. Теперь в ней расположился ломбард.

Они лежали на витрине рядом: цепочка с кулоном в виде полумесяца, золотые массивные серьги в виде узорных шариков и небольшая дамская печатка с красивой узорной, арабской вязью.

— Давно принесли вам этот набор? — спросил Юрий у приемщика и продавца в одном лице, толстого молодого парня с лоснящейся от самодовольства рожей, в белой рубашке и черной кожаной жилетке.

— Давно, — ответил продавец, и по наглому его тону лейтенант понял, что тот врет.

— Как давно? — настаивал Астафьев.

— А почему я вам должен отвечать?

Астафьев разозлился. Барыга прекрасно видел, что он подъехал к магазину на служебной машине со всеми атрибутами: мигалкой, надписью на боку. Юрий все же достал свои корочки, но, как и предполагал, они не произвели на его собеседника никакого впечатления. Доставая документы, Юрий, к своему удивлению, в кармане обнаружил и студенческий билет убитой девушки. Очевидно, во время всей той суматохи он сунул его в карман, да и забыл приобщить к вещественным доказательствам.

— Эти украшения похожи на те, что сегодня утром сняли с тела убитой за городом девушки, — пояснил он.

— Эти вещи у нас появились месяц назад, принес их уважаемый человек, наш постоянный клиент, и рассказывать о нем я не обязан, — вежливо и вместе с тем нахально ответил торговец.

— Можно увидеть хозяина ломбарда? — теряя терпение, спросил Юрий.

— Я хозяин ломбарда, — отрезал наглец.

Астафьев кинул взгляд на приклеенную к стене лицензию на право торговли и убедился, что толстяк не врет.

— Я все равно заберу эти вещи с санкцией прокурора, и вам придется отвечать на все мои вопросы.

— Хорошо, привозите санкции на изъятие, тогда поговорим, — легко согласился скупщик краденого. По смешинкам в его глазах Юрий представил дальнейшее развитие действия.

"Припрячет это золото, а может, просто выпишет документы более ранним числом, и концов здесь потом не найдешь. Как говорит моя продвинутая Юленька, полная жопа!"

Астафьев разозлился, он не понимал, что ему делать. Это был след, единственный след «грибника», и он мог запросто исчезнуть.

"Дать ему по роже и реквизировать все?" — размышлял он. И вдруг неожиданно понял, чем может пронять эту толстозадую сволочь.

— Хорошо, — сказал, душевно вздохнув, Юрий, — не хотите по-хорошему, будет по-плохому.

Он не спеша вытащил из нагрудного кармана студенческий билет Венеры и, открыв его, сунул под нос опешившему торгашу.

— Ты все прочитал? — спросил Юрий. — И все понял? Нет? Тогда поясню. Это дочь самого Радика Нурмухаметова, вора в законе, больше известного под кличкой Нукзар. Дочка его на сто метров отошла от дачи любимого папочки в Толовом, и какая-то сволочь ее задушила, изнасиловала и сняла золото. Он сейчас здесь, у нас в Кривове, примчался с Железногорска, тело девушки в нашем морге. Сейчас уеду отсюда, встречусь с ним и расскажу, что есть один человек, который точно знает убийцу его дочери. Знает, но почему-то не хочет говорить. Как? Тебя такой сценарий устраивает?