Фридрих Незнанский - Кто правит бал Страница 47

— Что ты делаешь сегодня вечером?

— Иду на премьеру.

— Какую? Куда? — Турецкий весьма удивился: кроме многочисленных ресторанов и пивных, ходить в Гармише некуда, но в пивных премьер не дают.

— «Турецкий возвращается-2».

— Займи мне место в партере, а лучше в буфете.

Но в аэропорту в Мюнхене Турецкого постигло жестокое разочарование: никто его не встречал — ни сам Реддвей, ни кто-либо из знакомых сотрудников «Пятого уровня», никто даже не стоял с табличкой «мистер-герр Турецкий». Сделав несколько кругов по залу ожидания, он плюнул на все, обругал себя сентиментальным придурком, скрепя сердце раскошелился на такси и поехал в Гармиш. По дороге он обдумывал тост поязвительнее для обещанной премьеры за всемирно известное американское гостеприимство.

В Гармише творилось нечто невообразимое: на контрольно-пропускном пункте «Пятого уровня» ворота открыты, охраны нет, свет не горит. Он постоял посреди двора, не зная, что вообразить. Их что, расформировали, пока я летел? Рука Москвы?

Турецкий вошел в совершенно темный коридор, пытаясь нащупать у входа выключатель, и вдруг был ослеплен ярчайшей вспышкой и оглушен грохотом взрыва. Свет тут же зажегся сам собой. Он стоял посреди холла, обсыпанный с головы до ног конфетти, с дорожной сумкой в руке, и три десятка человек хохотали над ним как сумасшедшие. Во двор въехала машина, шедшая сзади от самого аэропорта, он сразу ее заприметил, но не придал значения, а выходит — вели. Из машины вылезла счастливо ухмыляющаяся парочка — парень с квадратным подбородком и таким же квадратным лбом и симпатичная стройная девушка, они еще целовались в зале прилетов, и очень натурально у них это получалось. А Реддвей уже шел к нему, улыбаясь, как майская роза, выставив вперед свою медвежью лапу.

Пьянку закатили весьма основательную, в особенности учитывая то обстоятельство, что треть коллектива спиртного в рот не брала. Было это похоже на юбилей известного спортсмена в разгар сезона, впрочем, сравнение чисто умозрительное, на подобных спортивных мероприятиях Турецкий никогда не присутствовал. Ему таки дали произнести тост за хваленое американское гостеприимство, но душевный запал пропал — тост вышел сладеньким, Турецкий запил его стограммовой стопкой виски и потащил Реддвея покурить в его кабинет.

На этот раз в подарок Реддвею, собирателю совковых раритетов, он привез найденные у отчима в подвале дачи валенки с калошами 48-го размера, тяжелые, как гири, и заспиртованный в банке, иначе не долежал бы, зельц с волосами.

Когда американец налюбовался экспонатами, Турецкий в двух словах изложил ему ситуацию со своим нынешним расследованием, в последний момент решив отложить серьезный разговор со всеми деталями до утра. Чего, в самом деле, мозги надрывать на ночь глядя? Реддвей тем не менее проявил живой интерес:

— Твоих двух героев здесь вся полиция ищет. Я так понимаю: это они устроили стрельбу на пивоваренной фабрике при монастыре. Имеются пять человек мертвых в разной степени — русские мафиози примчались отобрать у твоих двоих деньги.

— Погоди, как это — в разной степени?

— Четверо — уже трупы, и один в тяжелом состоянии. Этих двоих засняли камеры наблюдения в той пивной, которую они с братьями русскими разгромили. Есть отпечатки пальцев, но по картотеке они не проходят.

— А это точно те двое? — недоверчиво переспросил Турецкий.

— Из тела Бакштейна извлекли пулю, раз. Из тела полицейского извлекли пулю — два.

— Какого полицейского?

— Радом с местом катастрофы обнаружен труп полицейского, он ехал к месту аварии, а эти молодчики выманили его из машины и застрелили, а машину использовали, чтобы скрыться. Да, так вот, из тела полицейского — два. И наконец, из трупов на пивзаводе тоже много чего извлекли — это три. И везде наследил один и тот же пистолет. Убедительно?

— Вполне, только один маленький вопросик: калибр?

«Если 7,62 — можно отправлять пули в Москву на баллистическую экспертизу», — подумал Турецкий, но Реддвей его разочаровал:

— Тридцать восьмой.

— То есть наш девять миллиметров, жаль.

— Почему жаль? — удивился Реддвей.

— Да я их тут примерял еще на одно дело, ну да ладно, не все еще потеряно. А что с тем счетом?

— Деньги уходят. Из двадцати трех миллионов осталось десять.

— Куда?

— Пока неизвестно.

— А как насчет владельца?

— Глухо, как в танке. — Реддвей заулыбался: — Правильно я сказал?

25

На то, чтобы пройти из МУРа в следственный изолятор при ГУВД, Грязнову потребовалось три минуты. Огромное длинное тело Гвоздя с трудом помещалось на нарах. Грязнов, бросив взгляд на мертвеца, спросил:

— Что с ним?

— Непонятно, — ответил ответственный дежурный по СИЗО, — абсолютно уникальный случай, я такого никогда не встречал. Вчера вечером с ним разговаривал. Здоров был, ни на что не жаловался. Вот и сами посмотрите — кровь ни откуда не течет, пулевых отверстий нет, синяки вроде тоже отсутствуют, как и следы от удавки. Криков из камеры не доносилось. Ампулу с ядом через окно забросить не могли, потому что окон в камере нет. Да и к чему ему травиться-то? Еду вы ему сами принесли, да он и не ел совсем, только бутылку воды выпил.

Грязнов отупело смотрел на Гвоздя, который, казалось, прилег отдохнуть. Сказать действительно было нечего.

— На вскрытие! — скомандовал Грязнов. — Список всех, кто должен был находиться в СИЗО в последние часы, мне на стол. И побыстрее!

Как это было ни глупо, но Грязнову пришлось вернуться в кабинет. Теперь двое суток надо было ждать результатов вскрытия. Смерть в следственном изоляторе ГУВД — само по себе ЧП, а смерть Гвоздя — ЧП вдвойне.

Грязнов долил коньяка в уже остывший кофе. Получилась страшная бурда. Он открыл рот, чтобы позвать секретаршу, и вдруг ни с того ни с сего на него накатило страшное уныние. Грязнов подумал, что все будет не хорошо, совсем не хорошо. Он, Грязнов, тоже умрет когда-нибудь, как умер Гвоздь, пусть не в тюремной камере, какая разница, где и как, но все равно умрет. Его просто больше не будет. Его личное дело сдадут в архив на хранение. А потом и дела не будет. Ничего не останется.

На Грязнова напал озноб. С трудом он опять затолкал кассету в видак и стал смотреть дальше.

…Главный герой, которого Грязнов про себя назвал Лохматым, увидел в парке целующуюся парочку и, незамеченный, ее фотографировал. Возможно, он подошел слишком близко; парочка разъединилась, и женщина направилась бегом к нему, негодующе размахивая руками. Вот камера показывает женщину крупным планом. Женщина красива. Она требует у Лохматого пленку. Лохматый явно польщен вниманием, но набивает себе цену. Пленка его. На ней есть еще ценные кадры, другие. Он не отдаст пленку. Женщина ни с чем уходит назад в парк. Лохматый фотографирует ее вслед…

На следующий день Грязнов позвонил в морг 1-й градской больницы, куда отправили тело Гвоздя.

— Ну, что у вас?

— Пока ничего нет. Внешний осмотр ничего не дал. Никаких отверстий, наколов, гематом или ссадин.

«Ага, — подумал Грязнов, — жопой, наверное, давно гвозди не забивал».

— Так внимательнее смотрите, — резко сказал он, — не может быть, чтобы ничего не было. Должно что-то быть.

— Да нет ничего, говорю же. Сами удивляемся. Сейчас резать будем, — ответила трубка.

Грязнов, поражаясь собственной сообразительности, не отставал:

— А может, они ему в задницу радиоактивный гвоздь засунули? Вы его счетчиком Гейгера проверьте.

Трубка хмыкнула и обещала перезвонить. Грязнов снова воткнул кассету в видеомагнитофон и уставился в свой телевизор.

…Женщина каким-то образом догнала Лохматого у его студии и снова потребовала пленку. Лохматый решил поиграть с женщиной и пригласил ее в свое богемное жилище. Женщине неуютно у Лохматого, она все время думает о пленке и нервничает. Вот Лохматый куда-то вышел, оставив фотоаппарат в комнате. Женщина его хватает и пытается уйти незамеченной. В дверях ее останавливает Лохматый, довольный своей провокацией…

«Что-то тут нечисто, — думал Грязнов, — нечисто. Не повесили, не задушили, не застрелили. Чего же эти со вскрытия не звонят? Им, наверно, тоже ничего не ясно».

Увидев на экране обнаженное женское тело, Грязнов на минуту отвлекся от своих мыслей.

…Женщина думает, что Лохматый хочет ее трахнуть, и решительно раздевается, как бы говоря: «На, возьми, только отдай пленку». Лохматому больше ничего не надо. Он победил. «Я вырежу ваши кадры из негатива», — обещает он и идет в свою фотолабораторию. В лаборатории он, помедлив секунду, меняет пленки и несет женщине обратно точно такую же фотокассету. Она, не подозревая обмана, уходит. Лохматый начинает проявлять пленку, именно те фрагменты, на которых женщина в парке со своим любовником. Негативы он разглядывает в лупу. Вроде бы ничего особенного. Но что-то вызывает у него недоумение. Лохматый печатает несколько больших фотографий и развешивает у себя в студии…