Кирилл Казанцев - Дурдом Страница 5

– Обхожу поднадзорных. Тех, которые проходили стационарное лечение, лежали в психиатрических лечебницах.

– А при чем тут я?! В лечебницу меня затолкали злопыхатели! Вышел оттуда благодаря протестам Союза театральных деятелей, комиссии по правам человека, Хельсинкской группы и лично посла Соединенных Штатов Америки. Понимаете – Соединенных Штатов! А ты кто такой?!

– Уж не посол, конечно. Поэтому предпочитаю всех психов проверять сам, а не доверяться Хельсинкской группе, – мне надоело разводить дипломатию. Моя некогда стальная нервная система в последнее время стремительно ржавела.

– Что?! Да ты сам псих! А их я ненавижу! Это мое кредо!

– Да, отбросы Вселенной, – кивнул я, вспомнив высказывания самого Грасского.

– Вот именно! – режиссер заводился. – А отбросы утилизируют. Они исчезают!.. А сейчас двигай отсюда. Не то «Голос Америки» натравлю. Вон его корреспондент, – он кивнул на скучного очкастого субъекта, что-то ищущего в вырезе незнакомки, открывавшей мне дверь…

Тот самый разговор об «отбросах» выплыл в моей памяти через несколько дней. Я тогда как раз понял, что в Москве в последние полгода исчезают психбольные!

Первым я обнаружил исчезновение сумасшедшего изобретателя, трудившегося над эликсиром молодости и пастой для выпадения зубов. Потом выяснил, что пропал «Черепашка-ниндзя». Затем установил, что куда-то исчез родной брат великого американского гангстера Лакки Лучиано.

Меня кольнуло дурное предчувствие. Интуиция подсказывала – тут что-то есть, а она меня редко подводит. Я совместил данные оперативно-разыскного отдела ГУВД, занимающегося розыском без вести пропавших, с картотекой подучетников… За последнее время их испарилось более полусотни. И сей факт, похоже, никого не волновал… Первая мысль была – орудует банда, ставящая целью завладение квартирами психбольных. Но оказалось, что никто квартирами их завладевать не собирался.

К начальству со своими выводами я не спешил. Нужна тщательная проверка. Необходимы еще факты, чтобы не быть поднятым на смех. Нужно еще поработать с «контингентом» – если в этой среде правда что-то не в порядке, то я обязательно наткнусь на это что-то.

Я так и поступил. И оказался прав.

В тот день, отведав Кларину яичницу, я двинул продолжать отрабатывать очередных подучетников. На очереди у меня был Шлагбаум (это фамилия, а не кличка и не продукт бреда). Кто же мог предположить, что после этой встречи все пойдет вверх тормашками!

Мне открыл дверь худощавый собранный господин лет сорока, с длинными волосами. На его носу приютились круглые очки-велосипед, бывшие модными пятьдесят – сто лет назад.

– Заходите, – порывисто воскликнул он, втащил меня за рукав в комнату, выглянул на лестничную площадку, огляделся и осторожно закрыл дверь. – Я ждал вас, товарищ…

Комната была обставлена скудно и бедно. В ней среди бумажного мусора возвышались три грубых стула и не менее грубый корявый стол, на котором располагалась древняя машинка «Ундервуд». Рядом с машинкой были навалены стопки испечатанных листков. Длинные кривые полки ломились от груд беспорядочно набросанных книг и журналов. Раскладушка была аккуратно застлана серым одеялом – такие выдают в каптерке в военно-строительных частях и дисциплинарных батальонах. На выкрашенной в болотно-зеленый цвет стене висел детекторный приемник. Зато в углу стояли роскошный телевизор «Панасоник» и видеомагнитофон «Сони-трилоджик», а также СД-проигрыватель.

Я прошел в комнату, огляделся.

– Вы с ума сошли! – Шлагбаум схватил меня за рукав и резко вытащил в коридор, оставив там в полной растерянности.

Он метнулся в комнату, задернул плотные шторы, после чего там стало темно, как в фотолаборатории. Затем зажег тусклую желтую лампочку в самодельной настольной лампе.

– Теперь можете проходить… Как вы неосторожны. В Лондоне совсем забыли о конспирации?

– Почему в Лондоне? – поинтересовался я.

– Ах, вы не из Лондона. Цюрих? Париж?

Я пожал плечами и издал маловразумительное восклицание, которое можно было расценить как согласие.

– Ах, Париж, – закатил глаза Шлагбаум. – Я был там много раз. С Мартовым мы издавали там газету «Новое слово». Это были хорошие времена. Мы были молоды и наивны.

Он вздохнул и неожиданно схватил обеими руками мою кисть, встряхнул в горячем дружеском приветствии. Пальцы у него были тонкие, как прутики, крепкие и цепкие, как крючья монтерской кошки.

– Я уважаю ваш поступок, товарищ! – возбужденно воскликнул он.

– Ну…

– Не скромничайте, – он отпустил мою руку и забегал по комнате, сопровождая свою горячую речь яростной жестикуляцией. – Горлопаны, безответственные демагоги и соглашатели на уютных конспиративных квартирах на Западе в узком кругу дерут глотки о благе народа, хотя они страшно далеки от этого самого народа. Время слов кануло в Лету. На дворе время действия! Действия жестокого, решительного! – он вскипал моментально и мгновенно охлаждался. Неожиданно спокойно он осведомился: – Вы, наверное, ничего с дороги не ели?

– Спасибо, я не голоден.

– Не скромничайте. Хотя бы отведайте чайку. Нашего. Сибирского.

Шлагбаум исчез на кухне, а я примостился на стуле, с которого переложил на стол пачку отпечатанных на «Ундервуде» страниц.

Минут пятнадцать он шуршал там, гремел посудой, передвигал какие-то тяжести. Мне стало скучно, и я начал рассматривать книги. Они все без исключения были посвящены политике. Труды Маркса – Энгельса, Ленина, Плеханова, Каутского, Гитлера, Черчилля. Труды деятелей времен нынешних. Воспоминания бывшего председателя весьма серьезного ведомства – «Как я продал КГБ». «Исповедь на трезвую голову» – это перо деятеля повыше. Валерия Стародомская – «Моя борьба». «Юридическое обеспечение банно-прачечного дела в Узбекистане» – творение бывшего петербургского мэра. «Банда Чубатого. Серия – преступники века», ордена Трудового Красного Знамени издательство ЦК КПРФ… Я взял лежащий около пишущей машинки отпечатанный лист. «Воззвание к трудовому народу».

Шлагбаум появился с подносом, на котором красовались тарелка с черствым черным хлебом и задубелым сыром, сахарница с желтым кусковым сахаром и две здоровенные оловянные кружки, в которых дымилась чернильная жидкость, отдаленно напоминающая чай.

Шлагбаум пил из кружки маленькими глотками, ел сахар вприкуску, с хрустом перемалывая его мощными челюстями. Я принюхался к содержимому кружки и, поморщившись, отхлебнул чуток. Так и есть – чистейший чифирь.

Шлагбаум довольно захихикал, глядя на мину на моем лице.

– Подзабыли в Парижах наш революционный напиток. Я пристрастился к чайку в первую сибирскую ссылку в Верхоленске. Дело «Южно-Русского рабочего союза». Помните?

– Что-то припоминаю, – неопределенно пожал я плечами.

Действительно, что-то знакомое, но что – я вспомнить не мог.

– Вас тогда еще не было на свете… Впрочем, прочь воспоминания! К делу. На чем я остановился? А, настало время действовать. Меняются времена. Меняются подходы. Ульянов – этот «профессиональный эксплуататор русского рабочего движения», как я писал о нем еще в одиннадцатом году, слишком много внимания уделял пропаганде и агитации. Эсеры делали ставку на террор и насилие. Вчерашний день! Каменные топоры и луки со стрелами! С буржуазией надо бороться ее собственными методами!

Он вскочил и заметался по комнате, он искрился энергией, как замкнувшая высоковольтная линия электропередачи.

– Народ – пролетариат, колхозное крестьянство и трудовое фермерство – прозябает в холоде и нищете. Пора позабыть старые распри. Деньги – вот адская машина революционера нашего времени! К чему брать с боем почту, телеграф и банки? К чему завоевывать газеты и телевидение? Их можно скупить!

Надо признать, некоторая логика в его словах была. Они возбудили во мне профессиональный интерес. Где, интересно, он собирается взять деньги на почту, телеграф и банки?

– Откуда взять деньги, спросите вы, – он будто прочел мои мысли. – Экспроприация экспроприаторов. Буржуазия сама должна передать нам орудия, которыми будет выкопана ее могила!

Еще интереснее. Моя любимая тема – экспроприация. Эх, если бы поконкретнее.

– Моисей Днепрогесович… – начал я.

– Не скромничайте. В узком кругу можете называть меня настоящим именем.

– Простите, а как?

– Вы шутите? Конечно, Лев Давидович. Фамилия моего отца, скромного колониста из Херсонской области, была Бронштейн. Позже я приобрел вторую – партийную – фамилию. В насмешку я позаимствовал ее у старшего надзирателя Одесской тюрьмы, куда в первый раз отправил меня ненавистный самодержавный режим. Я стал Львом Троцким!

– А-а-а, – несколько растерянно протянул я.

Вспомнилась пространная справка на Шлагбаума. «Приступообразная прогридиентная шизофрения. Паранойяльный синдром, выражающийся в бреде реформаторства. Отождествляет себя, как правило, с известными в прошлом политическими деятелями, всегда в оппозиции к режиму. Умеет заводить толпу и воздействовать на массы. Обладает ярко выраженными организаторскими способностями, порой готов на конструктивные действия ради реализации своих бредоподобных фантазий. Активен. Демократия и свобода слова – наиболее благоприятная среда для протекания его болезни и реализации болезненных устремлений».