Эд Макбейн - Они должны умерерть Страница 5

Фрэнк Эрнандес, третье действующее лицо истории, которая произошла в один из мартовских дней, стоял сейчас у открытого ящика картотеки. Только тогда была весна, а сегодня – жаркий июльский день. На нем были надеты темно-синие брюки и светлая рубашка с короткими рукавами. К груди была пристегнута кобура, из которой торчал «кольт» 38-го калибра. Это был широкоплечий, загорелый мужчина с прямыми темными волосами и карими глазами, в которых отражалась возможность быть оскорбленным, и как результат – он всегда был к этому готов. А как нелегко приходилось работать пуэрториканскому полицейскому в районе, где проживало очень много людей его национальности! Но это вдвойне нелегко, если ты родился и вырос на улицах своего участка. И какие бы конфликты ни происходили между Эрнандесом и его земляками – он и полиция всегда составляли одно целое. Наверное, его нельзя было назвать счастливым человеком.

– Что ты думаешь об истории с твоим приятелем? – спросил Паркер, стоя у бачка.

– Каким приятелем? – поинтересовался Эрнандес.

– Я говорю о Мирандо.

– Он мне не приятель, – ответил Эрнандес.

– А здорово мы охладили вчера его пыл, – Эрнандес наполнил бумажный стаканчик, Паркер отпил из него, затем вытер рукой губы. – Нас пятеро вошло в ту квартиру, а этот сукин сын вытаскивает из рукава свою пушку и целится в нас. Вшивый подонок. Он оставил всех нас в дураках. Читал сегодня? «Мирандо обводит полицейских». Об этом мерзавце пишут все газеты.

– И все же он мне не приятель, – твердо повторил Эрнандес.

– Ну-ну, – Паркер хотел развить свою мысль дальше, но неожиданно перевел разговор на другую тему.

– Что за женщина приходила к тебе? – спросил он.

– Ее зовут миссис Гомес.

– Что ей нужно?

– У ее сына какие-то неприятности. Она хочет, чтобы я с ним поговорил.

– Какого дьявола? Ты что, священник?

Эрнандес пожал плечами.

– И ты что, собираешься пойти? – спросил Паркер.

– Пойду, как только закончу со своими делами.

– Наверное, ты все же священник.

– Наверное, – ответил Эрнандес.

Паркер подошел к вешалке и снял с крючка темно-голубую панаму.

– Я собираюсь отлучиться. А ты, если что-то услышишь, скажешь.

– Ты о чем? – спросил Карелла.

– Все о том же. Об этом подонке Мирандо. Не мог же он раствориться в воздухе? Наверняка, нет. Если бы ты был на его месте, куда бы ты убежал?

– В Россию, – ответил Карелла.

– Знаешь, я все же думаю, что он вернулся. И находится где-то здесь поблизости. После того, как мы его не схватили, навряд ли он будет искать пристанище в Риверхеде. Куда ему остается бежать? Домой. Домой, в 87-й участок. И если он где-то неподалеку, держу пари, здесь каждому известно о нем. Так что, Энди Паркер будет действовать по обстоятельствам. – Подойдя к столу, он открыл верхний ящик, достал оттуда запасную кобуру с револьвером и пристегнул ее у правого кармана.

– Не слишком гни спину, – произнес он уже в проходе. – Думаю, ты и не нуждаешься в этом совете.

Его шаги отозвались эхом в длинном коридоре. Эрнандес смотрел вслед спускающемуся вниз по железным ступенькам Паркеру. Отведя взгляд, он заметил, что Карелла наблюдает тоже, но за кем-то другим. Их взгляды встретились. Никто не сказал ни слова. Молча они принялись за работу.

Ацусена Гомес принадлежала к тем счастливым людям, которые, родившись красивыми, оставались такими всегда, какие бы злые шутки ни выкидывала с ними жизнь. В переводе с испанского ее имя означает «Белая лилия», и оно очень подходит ей, так как кожа этой женщины была белой и гладкой, а лицо, тело как будто вобрали в себя всю изысканную красоту и королевские привилегии этого цветка. Самым примечательным в ней были раскосые карие глаза, придававшие экзотический облик другим божественным чертам ее овального лица. У нее был аккуратный и прямой нос, а у рта пролегла складочка печали – свидетельство каких-то неприятностей в ее жизни. Не прибегая к диете, ей удалось сохранить хорошую фигуру, что служило предметом восхищения многих мужчин в ее родном Пуэрто-Рико. Ей исполнилось сорок два года, и она хорошо знала, каково быть женщиной; она познала счастье и печаль материнства. Ее нельзя было назвать высокой, и, может быть, это был единственный недостаток в ее прекрасном облике. Но сейчас, когда она стояла у кровати своего сына и смотрела на него, она казалась высокой.

– Альфредо?

Она не дождалась ответа. Он лежал, вытянувшись на кровати и уткнувшись лицом в подушку.

– Альфредо?

Он даже не повернул головы.

– Мама, – пробормотал он. – Пожалуйста, не надо.

– Ты должен выслушать меня. То, что я сейчас тебе скажу, очень важно.

– Мне безразлично, что ты скажешь. Я сам знаю, что мне делать, мама.

– Ты должен пойти в церковь, ты это хотел сказать?

– Si.

– Они хотят расправиться с тобой.

Он неожиданно поднялся с кровати. Это был шестнадцатилетний юноша, унаследовавший от своей матери светлую кожу и большие карие глаза. Его щеки уже прорезал редкий пушок. Скорбная складка, такая же, как у матери, пролегла около его рта.

– Я хожу в церковь каждое воскресенье, – сказал он просто. – И сегодня я тоже туда пойду. Они не посмеют остановить меня.

– Они не будут останавливать тебя. Они просто расправятся с тобой. Они так сказали?

– Si.

– Кто сказал так?

– Ребята.

– Какие?

– Мама, это тебя не касается, – жалобно произнес Альфредо. – Это...

– Зачем? Зачем им это надо?

Альфредо не ответил. Не отрывая взгляда от матери, он продолжал молчать.

– Почему, Альфредо?

Неожиданно у него в глазах блеснули слезы. Он чувствовал, что не может совладеть с собой, и быстро отвернулся от матери, чтобы она не видела его слез. Он опять повалился на кровать, спрятав лицо в подушку. Всхлипывая, его плечи вздрагивали, когда до него дотронулась мать.

– Плачь, не стесняйся, – произнесла она.

– Мама, я...

– Это очень полезно – поплакать. Иногда плакал и твой отец. В этом нет никакого греха для мужчин.

– Мама, мама, пожалуйста, ты не понимаешь...

– Я понимаю только то, что ты мой сын, – с железной логикой произнесла миссис Гомес. – Я понимаю, что ты хороший, а те, кто хочет тебе зла, плохие. Миром правит доброта, Альфредо. Но когда ты говоришь, что должен идти в одиннадцать часов в церковь, как ты это обычно делаешь, зная, что тебя подстерегает опасность, вот этого я не понимаю.

Он опять сел на кровать и теперь уже начал кричать:

– Я не имею права быть трусом!

– Ты не имеешь права... быть трусом? – изумилась она.

– Мама, я не должен бояться. Я не имею права быть каким-то ничтожеством. Тебе этого не понять. Пожалуйста, позволь мне делать то, что я обязан сделать.

Стоя у кровати своего сына, мать с изумлением смотрела на него, как будто видела впервые. Сейчас она никак не могла узнать в нем того дитя, которого прижимала к сердцу, который сосал молоко из ее груди. Его лицо, слова, даже глаза казались ей далекими и незнакомыми. Смотря на него, она силой взгляда как бы старалась побыстрее восстановить так мгновенно оборвавшуюся кровную связь.

Наконец, произнесла:

– Сегодня я ходила в полицию.

– Что? – вскрикнул он.

– Si.

– Зачем ты это сделала? Ты думаешь, я нужен полиции? Я, Альфредо Гомес. Разве ты не знаешь полицейских в нашем районе?

– Есть полицейские хорошие и есть плохие. Я ходила к Фрэнку Эрнандесу.

– Он такой же, как и все остальные. Мама, зачем ты это сделала? Почему не остановилась?

– Фрэнк поможет тебе. Он из barrio[5].

– Но учти, он полицейский, детектив. Он...

– Он вырос здесь, среди нас. Он испанец и помогает своим людям. Он поможет и нам.

– И все равно, ты не должна была туда идти, – покачал головой Альфредо.

– Никогда раньше в своей жизни я не была в полицейском участке. Сегодня первый раз. Мой сын в опасности, и я обратилась за помощью. – Помолчав, добавила: – Он пообещал прийти. Я дала ему адрес. Он сказал, что придет и поговорит с тобой.

– Я ничего не скажу ему, – прошептал Альфредо.

– Ты скажешь ему все, что нужно сказать.

– Который час? – неожиданно спросил он.

– У тебя еще есть время.

– Мне нужно одеться, чтобы идти в церковь.

– Не раньше, чем ты поговоришь с Франком Эрнандесом. Он подскажет тебе, что делать. Он знает...

– Он знает, несомненно, это так, – в его голосе насмешка смешалась с горечью и неотвратимой грустью.

– Он знает, что нужно делать, – уверенно произнесла миссис Гомес.

Глава 4

Моряка звали Джефф Талбот. Когда алкогольный туман почти рассеялся, он посмотрел в окно и, глядя на открывшийся вид, очень удивился: каким образом эта местность могла ему понравиться и почему он назвал ее красивой. Даже в яркий солнечный день здесь не было ничего привлекательного. Солнечные лучи можно было сравнить с мощным прожектором, спроектированным на свалку и усиливающим гнетущее впечатление. Щурясь на солнце, моряк вдруг произнес: