Фредерик Дар - Слепые тоже видят Страница 5

Но я, кажется, отвлекся.

Бог свидетель, сейчас не время отвлекаться, учитывая тот факт, что дорога, идущая по дамбе, имеет всего метра три в ширину. Я задаюсь вопросом, как на такой дороге можно, например, кого-то обогнать. Или просто разъехаться. Слабый должен, наверное, подвинуться, и — нырнуть прямиком в болото, которое вообще-то смотрится не очень притягательно. Поверхность болота будто покрыта ржавчиной, а местами попадаются раздражающие глаз зеленые пятна, похожие на разлившийся мазут. Это клоака в чистом виде (если можно так выразиться). Грязь на тысячи и тысячи гектаров. Солнце постоянно кипятит это варево, как на медленном огне, а в испарениях роятся мириады назойливых насекомых.

Парень, сидящий за рулем нашего джипа, здоровый рыжий обалдуй, небритый, немытый и воняет так, что кажется, будто ты попал в стойло с тридцатью шестью козлами. Ребятам с таким потоотделением никак нельзя спускаться ниже сороковой параллели (проходящей, как известно, по Средиземному морю), иначе во всем мире будет не продохнуть. Я даже не знаю, какой запах шибает в нос сильней: от болота или от Вики (так зовут моего шофера). Если бы у меня было хоть что-нибудь подходящее, я запихнул бы в ноздри…

Между прочим, это точно: не продается ни черта, чтобы затыкать нос. Мы защищаем себя от звуков, от света, от чего угодно, но только не от запахов. В области обоняния мы работаем только в одном направлении: создаем приятные запахи. Изобретательность парфюмеров Герлена или Шанели позволит вам припудрить ваш носик, но вот как победить затхлый запах? Применить дезодорант? Неравная борьба. Битва между цветочным и ночным горшком. Единственное радикальное средство перебить вонючие запахи — нейтрализовать обоняние. А для этого нужно применить максимум смекалки. Вот, например, евнухам тоже приходится нюхать всякую мерзость, и тогда они бегут подышать в гарем. Помогает — проверено! Я больше чем уверен, что по нашей планете бродят сыновья евнухов. И мне кажется, что некоторых я узнаю…

Мы уже несколько часов едем по пыльной дороге под палящим солнцем, вдыхая смрадные запахи. И конца-края не видно…

Вики поет по-голландски, а что ему делать, если он от рождения голландец. Его голос действует на мои нервы угнетающе. Музыкальными способностями он явно никогда не выделялся, а трясучая дорога придает его голосу адское дребезжание. Так что с большим удовольствием я слушал бы даже себя, а его придушил и выбросил в болото. Мы слишком мягки со своими ближними. Уж очень мы их холим и лелеем. Христианство размягчило нас, господа. Но подождите, увидите, что будет потом… В тот день, когда папа Павел VI сольется с «Дженерал моторс», мы наконец начнем замечать, что природа вступает в свои права.

После бесконечных часов на ужасной дороге и адского долготерпения я вижу на горизонте темную полосу высоких холмов массива Фиглиманджара.

Я понимаю состояние измученной матросни из окружения Христофора Колумба, когда небритый просоленный впередсмотрящий, свесившись из бочки на мачте, заорал благим матом: «Земля!» Видеть конец кошмара — истинное вдохновение. Даже если ты знаешь, что от солнца все равно никуда не спрятаться. Горланя свою простонародную песенку о ветряных мельницах и кучах тюльпанов, Вики лихо пришпоривает, и скоро мы выбираемся из проклятого всеми богами вонючего болота Кельмердуй. Уф! Больше не могу!

Честно говоря, на первый взгляд этот алмаз не заслуживает такой тщательно спланированной операции, да еще в полной тайне. Просто кусок скалы. Камень. Даже не такой уж и большой, объемом всего-то с маленький автомобильчик (с которым плохо обошлась машина побольше). Он весь скрыт под толстой грязно-коричневой оболочкой. Отскребли лишь несколько квадратных сантиметров площади, чтобы определить природу кристалла. Затем царапину густо замазали глиной…

Несколько здоровенных, с лохматыми головами ребят бдительно охраняют камень, покуривая в тени палаток. Их старший, полковник Ла Морд’у Дар вразвалочку направляется в мою сторону. Ему недостает одного глаза, руки, обоих ушей и правил приличия. Он квадратной формы, как робот, и у него самая очаровательная коровья морда, какую я когда-либо видел.

— Так это ты тот самый хмырь, которого нам пришлось ждать? — хмуро приветствует он меня. — И что в тебе такого особенного, мальчик, кроме того, что у тебя холеные ручки бюрократа и ослепительные зубы? Ты умеешь вышивать гладью или заплетать косички девочкам?

Его компания подыхает со смеху. Они обожают дурацкие шуточки в духе своего начальника. Дух, это как сыр: он должен быть на всякий вкус (возьмем, например, мои книги). Есть нежный дух, есть сильный дух, есть соленый, а есть чесночный. Есть божественный дух, есть святой дух, а есть дух лестничной клетки и сортирный дух. А еще существует боевой дух… И теперь вы видите еще дух полковника Ла Морд’у Дара. Этот полковник, должно быть, раньше служил сержантом во французской армии.

Подобный прием может, конечно, обескуражить кого угодно, но только не Сан-Антонио.

— Ты хоть сам-то понимаешь, что выглядишь вороньим пугалом с надутыми щеками и в камзоле с галунами, купленном на барахолке у торговца тряпьем? — по-отечески мягко пеняю я ему. — Скажи, вояка, когда тебе приходится надевать очки, ты дужки на затылке скрепляешь пластырем? Уши-то ты, видать, нечаянно обрезал во время бритья с похмелюги, или кто-то пошутил, подложив тебе лезвия в фуражку?

Полковник Ла Морд’у Дар со злости корчит такую отвратительную рожу, что ее увеличенной фотографии вполне хватило бы не только, чтобы остановить наступление немцев еще на границе с Францией, но и обратить их в бегство.

Люди такого типа, как он, не теряют время на излишнюю болтовню. Чуть что не так, лезут в драку.

Я это прекрасно знаю. Поэтому уклоняюсь от удара, и очень вовремя, поскольку он своим единственным кулаком метил мне прямо в репу.

Мой точный выпад заставляет ущербного полковника плюхнуться на массивный зад. Вся операция занимает не больше двух секунд. Он, похоже, испытывает головокружение, какое бывает у людей поутру с бодуна, когда желчь застилает глаза, а вселенная вращается со скоростью циркулярной пилы.

Ла Морд’у Дар хватается за кобуру револьвера. Но только мой-то уже у меня в руке.

— Ты ведь не хочешь покинуть нас во цвете лет, пока у тебя еще цел один глаз, чтобы пялиться на девочек, и одна грабля, чтобы лазить им в лифчик? А, кукольный полковник?

Он, похоже, отказывается от дальнейших боевых действий. Его команда, моментально посерьезнев, помалкивает. Я обвожу ласковым взором всех присутствующих.

— Скажите, вы, профессиональная армия, нам ведь платят не за то, чтобы мы играли в ковбоев и индейцев. Что это за манеры сразу лезть в драку, не сказав даже «здрасьте». Я не хочу никому проблем! Я делаю свое дело, и мне вполне достаточно солнечного удара и комаров размером с грифа, чтобы развлекаться от души.

Я убираю револьвер в кобуру.

— Меня зовут Сан-Антонио, — добавляю я. — Нам предстоит выполнить тяжелую работу. Надо воспользоваться ночной прохладой, чтобы перевезти этот проклятый минерал. После той дороги, по которой я только что проехал, человеческая природа требует хорошего отдыха со сном, но я хочу вам признаться, что, несмотря на ручки бюрократа и белые зубы, моя природа требует действия.

И тут вдруг эти господа приняли меня за своего.

Все, включая Ла Морд’у Дара.

Мы решаем двигаться колонной в следующем порядке: впереди джип с одноглазым полковником, затем следует бронетранспортер с вооруженными боевиками, за ним — грузовик с алмазом, в котором еду я, и замыкает колонну второй бронетранспортер.

Вокруг черная густота ночи. Сквозь разрывы облаков виден светлый шлейф Млечного Пути. Воздух раскален, и дышать нисколько не легче, чем днем. Смрадный запах болот все так же шибает в ноздри. Шофер большого армейского грузовика — парень лет тридцати, веселый и даже симпатичный. У него широкий подбородок в форме солдатского сапога, нос, похожий на ручку горшка, и большие изогнутые брови. За рулем он сидит в одних трусах. Малый весьма общителен и рад, что мы можем немного поболтать о Франции. Он просит рассказать о Париже, предместьях, о последних новшествах на окраинах. Он хочет услышать о Монпарнасе, Дефансе, потом спрашивает, что происходит в Сарселле, Курнев… Роро (так зовут моего шофера) не может вернуться. Тому есть причины, и серьезные… Хозяин одного табачного киоска оказался слишком несговорчивым и держался за свои деньги больше, чем за свою жизнь. Мир набит подобными дураками. Роро бросился удирать, и ему повезло, поскольку он успел прыгнуть в Гавре на пароход чуть раньше, чем его приметы были разосланы полицией. Несколько часов решили его судьбу… Затем был Сенегал, Берег Слоновой Кости, ну а после уж и вовсе немыслимые страны, где хорошо платят лишь тем, у кого избыток физической силы и недостаток моральных принципов. Одно за другим (выражение, постоянно употребляемое им в разговоре). Все было бы в принципе хорошо, да только его постоянно гнетет тоска по Парижу. После нескольких лет скитаний воспоминания о доме сильно бередят ему душу. Он с грустью вспоминает о свежих хрустящих булочках, шипящих кофейных автоматах в бистро, веселом гаме парижских кафе и даже запахе автобусов. О маленьких магазинчиках на окраине, мусорщиках, радостных криках встретившихся на улице старых друзей, разговорах типа «Ну как ты, старый шакал?». У него горечь в голосе, у Роро. Он говорит, что жизнь — идиотская штука…