Виль Липатов - И это все о нем Страница 54

Вот это и была та неожиданная сторона дела, когда приходилось удивленно ахать.

— Ко мне приходил Тогурский поп, — неторопливо продолжал Голубинь. — Будучи очень умный и насмешливый человек, поп не упустил такую возможность, чтобы не выразить соболезнование. Поп имел большой праздник, когда товарищ Реутов, читающий антирелигиозные лекции, был скомпрометирован. Нет гарантия, что поп не выразит соболезнование райисполкому!

Голубинь мелкими шажками вернулся к столу, сделав такой жест, какой делает человек, когда собирается еще говорить, сел на место.

— Прошлое трудно исправлять, — сказал он. — Однако мы обязаны с позиции прошлого смотреть на будущее, делать коррективы в подходе к делам…

Женька сел прямо.

— После избрания на пост секретаря наш протеже будет иметь возможность расширить круг последствий необдуманных поступки, — сказал Голубинь с улыбкой и поправился: — Надо, наверное, сказать так: необдуманных поступков!.. Должность комсомольского секретаря — ответственная должность! Поэтому я хочу задать вопрос: обдумал ли наш протеже все стороны своей будущей работа?

И Женька Столетов опять увидел на лице парторга непредугаданное выражение: глаза Голубиня должны были выражать желание узнать, понимает ли будущий секретарь ожидаемые трудности, а на самом деле они были печальны и нерешительны. Сделав такое наблюдение, Женька вздохнул, прикрыв ладонями свои острые колени, задвинулся в угол дивана.

— Я не набиваюсь в секретари, — сказал он. — Есть Лузгин, Маслов, Соня Лунина… — Женька усмехнулся. — Зачем, собственно, меня пригласили?

Голубинь взял со стола три цветных карандаша — синий, красный, зеленый, — катая их в пальцах, сказал:

— Нам известно о желании большинства комсомольцев избрать вас секретарем.

Женька медленно поднялся с дивана.

— В школе есть смешная формула, — сказал он. — Там после очередной нотации принято спрашивать: — «Ну, что ты понял, Столетов?»

Голубинь улыбнулся:

— Так что вы поняли, Столетов?

— Я понял, что кончилась школа.

— Тогда мы имеет возможность пойти на собрание.

Они еще несколько секунд посидели молча, как перед дальней дорогой, затем одновременно встали.

Три часа сорок шесть минут показывал прохоровский сверхточный хронометр, когда Кирилл закончил рассказ о комсомольском собрании. Кирилл Бойченко курил уже третью сигарету, но внешне был по-прежнему спокоен, полон свежей энергии, одним словом, оставался таким же, каким вошел в кабинет.

— Против Столетова голосовало всего четыре человека, — сказал он. — Меня обрадовало, что эти четверо были отпетыми бузотерами и лентяями… — Он сделал небольшую паузу. — На второй ваш вопрос, Александр Матвеевич, ответить труднее. Вы спросили: «Что известно райкому комсомола о конфликте Гасилов — комсомольская организация лесопункта?»

Кирилл Бойченко встал со стула, подойдя к окну, оперся спиной о наличник и посмотрел на Прохорова исподлобья.

— Райком не изучал конфликт, — медленно произнес он. — Дело в том, что многие в райкоме комсомола считали Столетова несерьезным человеком, а когда был получен протокол, в котором черным по белому стояло: «Собрание решило: усилить спортивную работу, не иметь ни одного комсомольца без комсомольского поручения и снять с должности мастера Гасилова», в райкоме комсомола долго веселились…

Кирилл спиной прикрывал половину окна, но Прохоров видел, как по Оби медленно двигался небольшой буксирный пароход, названный хорошо — «Лунный».

— Я тоже слишком поздно понял, — сказал Бойченко, — что за детскостью и внешним легкомыслием Евгения Столетова скрывалось настоящее, серьезное, подлинное… Поэтому, вместо того чтобы вникнуть в главное, мы были заняты мелочами — разбором всяческих казусов, происходящих в организации Сосновского лесопункта.

Прохоров удивленно посмотрел на Бойченко:

— О каких казусах идет речь? Мне о них ничего не известно…

— Это естественно, — ответил Бойченко. — Мы старались не подрывать авторитет Столетова и работали с ним незаметно для окружающих…

Прохоров тоже встал, скрестив руки на груди, насупился. «Интересное кино получается, — сердито подумал он. — С человеком, жизнь которого я изучаю до тонкостей, оказывается, происходили казусы такого масштаба, что в них вмешивался райком комсомола, а я ничего об этом не знаю!»

— Кирилл, — слишком, пожалуй, громко попросил Прохоров, — вы мне должны рассказать об этом…

— Пожалуйста! — пожав плечами, ответил Бойченко. — Вскоре после отчетно-выборного собрания из комсомола был исключен Сергей Барышев, а бюро райкома не нашло в протоколе серьезных мотивов для исключения… Еще через месяц в райком поступило анонимное письмо о том, что Евгений Столетов морально разлагается — живет одновременно с тремя женщинами… Последней каплей, переполнившей чашу, было известие о забастовке наоборот. О ней мы узнали из письма того самого Сергея Барышева, который был исключен из комсомола. Я немедленно выехал в Сосновку… — Кирилл остановился. — Я приехал утром, когда Евгений Столетов уже был… Его уже не было в живых…

Они долго молчали, потом Прохоров спросил:

— Что это значит — забастовка наоборот?

— Не знаю, — тихо ответил Бойченко. — Смерть Столетова помешала расследованию…

Кирилл Бойченко определенно нравился Прохорову. В нем не было и капли фальши, он не играл в руководящего работника, был откровенен, когда признался, что слишком поздно понял Евгения Столетова, и стоял он возле окна хорошо — ни веселый, ни грустный, ни настороженный.

Прохоров вышел из-за стола, протянул Бойченко руку.

— Спасибо вам за откровенный разговор, — сказал он. — До свидания, Кирилл!

Глядя на широкую, сильную и прямую спину уходящего Бойченко, капитан Прохоров думал о том, что это тоже хорошо — черный костюм из тонкой шерсти, узконосые туфли, белая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей и распущенным узлом галстук. Затем Прохоров сел за стол, откинулся на спинку стула, думающе прищурился… Исключение из комсомола Барышева, распутная жизнь и, наконец, забастовка наоборот. Что это значит, а? Не связано ли это с тем, отчего друзья Столетова замолкают в ту же секунду, как только речь заходит о событиях на лесосеке двадцать второго мая? Забастовка наоборот — что скрывается за этими двумя словами?… Углубленный в размышления, Прохоров вздрогнул, когда на крыльце раздались тяжелые шаги и заскрипели половицы, а потом в дверь громко постучали.

— Входите, пожалуйста!

Дверь широко распахнулась, и в кабинет вошли маленький Никита Суворов и его огромная жена Мария Федоровна.

Она могучей рукой держала мужа за воротник, отчего казалось, что Никита висит в воздухе. Позабыв поздороваться, Мария Федоровна зашипела рассерженной гусыней:

— Признавайся, идол, говори правду, а не то… Я не знаю, что с тобою сделаю, если ты не поможешь поймать убивца Столетова…

Заметив, что муж не пытается вырваться, она сняла руку с его воротника и подошла к столу, за которым сидел Прохоров.

— Никита готовый подписать все бумаги, — трудно проговорила она. — Я ведь чего испугалась, когда вы приходили в контору? Я думала, что вы Никиту в смертоубийстве подозреваете, а он, черт свинячий, оказывается, не хочет указать на того человека, который Евгению смерть причинил… — Мария Федоровна шлепнула ладонью по столу. — Да ведь Столетовы нам как родные. Кто тебя от смерти спас, Никита, когда у тебя перитонит произошел? Мать Столетова. Кто нашего Андрейку от скарлатины лечил? Дед Столетова. Товарищ милиционер, доставайте ваши бумаги, Никита их подписывать готовый!

Прохоров не выдержал, улыбнулся, так как Никита стоял с таким лицом, словно его собрались вести на лобное место: маленький да еще съежившийся, он казался подростком рядом с Марией Федоровной.

— Товарищ милиционер, — в третий раз повторила Мария Федоровна, — доставайте ваши бумаги, он готовый их подписывать.

Взяв себя в руки, Прохоров с официальным видом вынул из стола протокол беседы с Никитой Гурьевичем Суворовым, положив на него шариковую ручку, строго произнес:

— Протокол вы подпишете потом, Никита Гурьевич. А сначала вы должны написать объяснение, в котором скажете, что никакой драки на берегу озера Круглого не было. Если вы не возражаете, я продиктую то, что следует написать…

Шагами лунатика Никита подошел к столу, осторожно опустился на стул, замедленным движением взял шариковую ручку. Лицо у него было несчастное, испуганное, робкое, но Мария Федоровна была непреклонна:

— Пиши, идолище, пиши!

Прохоров сел на подоконник, секундочку подумав, начал диктовать:

— Я, Никита Гурьевич Суворов, вечером двадцать второго мая этого года…