Сергей Высоцкий - Третий дубль [сборник "Белая дурь"] Страница 6

— Чушь и глупость! — громко повторил Панин.— А я, дурак, вместо того чтобы заняться версией о рэкетирах, ударился в литературу! Ну о чем я буду спрашивать этих чудиков, которые способны «подшутить над собственной смертью»?! Нечего мне там делать, нечего,— уговаривал себя капитан, а сам уже катил по Пионерской, разглядывая вывески на домах. Не мог он сейчас вернуться в управление. Начальству-то просил передать, что поехал в театр!

5

— Что вы можете рассказать о Леониде Орешникове? — спросил капитан, когда они сели с главным режиссером в мягкие удобные кресла в крошечном, но уютном кабинете.

Данилкин не торопился с ответом. Изучающе смотрел на Панина, словно прикидывал, стоит ли отвечать этому незваному гостю. Главный режиссер был худ и бледен. Капитан знал, что Данилкин и сам занят в спектаклях, и подумал: «Ему и лицо белить не надо, только надеть колпак». Он никак не мог отделаться от ощущения, что все время примеряет к главному режиссеру костюм арлекина.

— А кто такой Леонид Орешников? — наконец нарушил молчание Данилкин, и его опрокинутое лицо стало замкнутым. Ледяной тон главрежа не оставлял сомнений в истинном значении его фразы.

Такого поворота Панин не ожидал.

— Леонид Николаевич Орешников, тысяча девятьсот шестьдесят третьего года рождения, служил в «Театре Арлекинов» с декабря восемьдесят первого по март восемьдесят седьмого под руководством главного режиссера Данилкина…

— Капитан, повторяю еще раз,— голос Данилкина звучал теперь спокойно, даже доброжелательно.— С человеком, которого вы сейчас назвали, я никогда не был знаком и ничего о нем не слышал…

«Ну, сукин сын!» — внутренне вскипел Панин. Он чуть было не ляпнул сгоряча: «Что вы тут театр устраиваете!», но вовремя спохватился и сказал:'

— Валерий Николаевич, я не знаю ваших взаимоотношений с Орешниковым, но хочу предупредить: отвечать на мои вопросы вам все-таки придется. Не здесь, так на Литейном, в служебном кабинете. Человек-то пропал.

— Я еще раз повторяю…— начал было Данилкин.

— Да хватит придуриваться! — не выдержал Панин.— Я к вам пришел по серьезному делу, за помощью, а вы…

— А как с точки зрения законности и демократии — допустимо ли следователю кричать?

— Во-первых, я не следователь,— жестко сказал Панин,— во-вторых, в законе сказано, что отказ свидетеля от дачи показаний карается в уголовном порядке.

— А я свидетель? Чему? Пропаже этого подонка Орешникова?

Данилкин произнес все это так, как будто находился на сцене. Он даже заломил руки, как будто перед ним сидел не доведенный до кипения милицейский капитан, а сотни три восторженных зрителей.

Панин промолчал.

— Вы можете меня зарезать — я сейчас отвечать не буду…

— Придете завтра в десять на Литейный,— быстро сказал капитан, почувствовав слабинку своего визави. Он оторвал от перекидного календаря листок, записал свой телефон, номер кабинета. Положил на стол. Потом взял листок обратно и записал домашний телефон.— Сейчас я поговорю с актерами труппы.

— Говорите,— безразлично махнул рукой Данилкин.

И в разговорах с актерами капитан не преуспел. Он решил не вызывать всех по очереди в кабинетик главного режиссера, а беседовать с людьми где придется — на сцене, в зрительном зале, в фойе. В привычной для них обстановке. Однако театрик оказался таким маленьким, что разговоры проходили на виду у всех. Но Панин мог поклясться, что не это было причиной нежелания собеседников откровенничать. Впечатление создалось такое, как будто актеры дали себе клятву вычеркнуть своего бывшего коллегу из памяти. Капитану даже показалось, что здесь ждали прихода милиции и заранее сговорились молчать. Нет, это не носило характера такой откровенной демонстрации, как с главным режиссером. Но каждую фразу приходилось тянуть клещами. Да и что это были за фразы! Обкатанные, словно галька на пляже Черного моря.

С девушками из кордебалета капитан разговаривал за кулисами в раззолоченном ландо. Сидел на неудобном месте кучера и старался не слишком внимательно рассматривать своих собеседниц,— они только что кончили репетировать и были почти голые — в телесного цвета трико и без лифчиков. Густой запах женского тела витал на сцене — подмышки у танцовщиц темнели разводами пота. Девушки, чувствуя скованность молодого сыщика, обменивались быстрыми насмешливыми взглядами. Но как только Панин начал расспрашивать об Орешникове, вся их игривость улетучилась. Отвечали односложно: да, нет, не знаем, не видели. По их рассказам выходило так, что певец держался особняком, задирал нос и общаться с ним было нелегко.

И только одна из девушек, как показалось капитану, самая красивая, сердито бросила:

— Да что вы, девки, заладили панихиду! Все было о'кей, пока он нам задницу не показал.— Сказала и тут же громко вскрикнула. Панин успел заметить, как ее соседка отдернула руку от спины говорившей. Наверное, ущипнула. Сообразив, что капитан заметил ее вылазку, девица отвернулась и тихо сказала:

— Мы из-за него, подонка, год на хлебе и воде сидели. Почти без зарплаты.

Капитан подумал: «Что ж у них, вся группа на одном человеке держалась?»

Самым разговорчивым оказался администратор — розовощекий упитанный весельчак, которого все называли Аликом. Сидел он точно в таком же кабинетике, как и Данилкин. Все стены заклеены афишами. На одной — улыбающийся Алик собственной персоной, балансирующий на канате из слов «смета» и «расходы», натянутом между двумя башенками. И подпись: «Олег Краснов — смертельный номер в «Театре Арлекинов».

— Ничего коллажик ребята состряпали? — кивнул Алик на афишу.— Все как в жизни! — Он засмеялся и спросил: — Значит, Леней Орешниковым интересуетесь? У нас на его имя табу наложено. Но я человек начитанный, законы уважаю. Вас что, собственно, интересует?

— Почему он ушел из театра?

— Ну… Это ж как дважды два. Рыба ищет…

— Где глубже…— перебил капитан.— Это даже у нас в милиции известно. Работая в театре, Орешников мог выступать на стороне? Участвовать в концертах, например?

— А то! Только для него и сделали исключение. Четыре раза в месяц. Но без гастрольных поездок. У нас и главреж себе этого не позволял. Сколько раз в кино приглашали сниматься — ни-ни. А Ленчику исключение сделали.

— А какие-то размолвки, ссоры с Орешниковым были?

— Упаси Господь, никогда! Жили душа в душу.— Алик замолк на секунду, сморщил лоб.— Ну, во всяком случае, мне так кажется.— Он проглотил в слове «кажется» буквы «ж» и «е», как говорят иногда пижоны. Получилось: «ка'тся».

— Прекрасный коллектив! — Панин одобрительно кивнул и поднялся.— Спасибо за ценную информацию.— Он, не прощаясь, подошел к выходу, но у двери обернулся и спросил: — Не подскажете ли, где я могу найти Данилкину?

Алик смотрел на капитана, как обиженный школьник. Похоже было, что он и вопроса не расслышал.

— Данилкину где мне найти? — повторил Панин.

— Жену главрежа?

Панин ждал.

— Сейчас ее в театре нет. Приболела. Час назад домой уехала.

С помощником режиссера Курносовым капитан беседовал в полутемном зрительном зале. Молодой сухощавый мужчина нехотя, словно через силу, отвечал на вопросы и все чертил что-то фломастером на листе бумаги. Потом, бросив быстрый взгляд на сцену, где Данилкин разговаривал с девушками из кордебалета, показал лист Панину. Там было написано крупными буквами: «Кафе «Север», 16 часов?»

Капитан кивнул.

6

Едва капитан переступил порог своего кабинета, как Зубцов подкинул ему «приятную» новость.

— Пока ты ходил по театрам, начальство тобою сильно интересовалось.

— На то оно и начальство, чтобы подчиненными интересоваться,— легкомысленно сказал Панин и, удобно устроившись в старом массивном кресле, с удовольствием вытянул ноги.

— Зря рассиживаешься. Семеновский уже раз пять тебя спрашивал. Просил зайти.

Капитан посмотрел на часы. Три. Если шеф задержит надолго, на обед не останется времени. «Ну и ладно,— подумал он.— В шестнадцать в «Севере» поем. Блинчики разговору не помеха».

— А у меня званый обед в «Севере»,— сказал он.— Шампанское брют, мороженое с вишневым вареньем…

Мороженое было слабостью капитана. Особенно с орехами или с вишневым вареньем. Мать его очередной невесты ловко использовала эту «слабость», чтобы отговорить дочь выходить замуж за милиционера: «Если мужик сластена, а вместо водки пьет шампанское — человек он пропащий. Сладкий пьяница хуже горького во сто крат».

— Ты бы, Саша, притормозил,— задумчиво глядя на Панина, сказал майор.— Начальство нас балует, пока все идет гладко. А чуть серьезный прокол — каждое лыко в строку поставят. Если не выйдешь на след певца сегодня-завтра, аукнется тебе и рапорт начальника ГАИ, и отсутствие на оперативках, и обед в «Севере».