Фредерик Дар - Потому что красивый Страница 6

Отполировав свои мандибулы, он втыкает их на место. Затем смотрит на нас.

— Не хотелось бы выглядеть, хвастуном, — провозглашает он, — но мне кажется, что погодка ничего, не так ли?

— Меня заботит одна вещь, — вздыхает Мартин Брахам. — Почему решили меня убрать после стольких лет… упражнений? До сих пор ни у кого не появлялось такой нелепой идеи, ибо, по правде говоря, я более полезен, чем пагубен.

Я качаю головой.

— Невозможно пролить свет на это, господин Брахам, я не знаю мотива подобного решения. Может быть, чтобы помешать выполнить вам последний контракт?

Он размышляет.

— Да, может быть, — допускает Маэстро.

— Личность, которую вы должны уничтожить, не затрагивает интересов Франции?

— Я не знаю.

Это заставляет вдруг меня подпрыгнуть.

— Как, вы не знаете?

— Впечатляет, но, между тем, это правда, дорогой. Предусмотрено, что тот или та, кто должен умереть в результате моего вмешательства, будет указан мне в последний момент. Этот последний момент будет и его последним, разумеется.

— И кто вам его укажет?

— Верьте или нет, но я больше ничего не знаю. Я должен остановиться в «Святом Николасе» и ждать. Вот я и жду.

— И вы согласились на такие условия? Эта схема, вообще-то, совершенно против ваших привычек. У вас научный подход к убийству, Мартин Брахам. Вы скрупулезно готовите ваши преступления и одновременно алиби. Поспешность может вам дорого обойтись, не правда ли?

Он пожимает плечами.

— Сумма соответствует требованиям. И потом, я не прочь закончить мою странную карьеру мастерским делом, Сан-Антонио. Впрочем, я создаю столько комбинаций применительно к таким разным обстоятельствам, что речь не идет о чистой импровизации.

Он незаметно посматривает на часы.

— Извините, господа, я обедаю всегда в одно и то же время. До скорого свиданья, господа.

Мартин Брахам прощается с нами общим жестом.

— Да, кстати! — говорит он. — Так когда вы хотите меня убить, друзья.

Я делаю недовольную гримасу:

— Как только сможем, месье Брахам. Как только сможем…

Он грозит мне указательным пальцем.

— И поизобретательнее, ладно?

— Сделаем что сможем, — обещает Берю. — Мы не новички.

Лава четыре

— Я вас не поздравляю!

Ощущение, как при массаже морды в парикмахерской. Клац, хрясь. Старик велик и щедр! Легко выступать, сидя в министерской бюрологе, оборудованной в псевдостиле Людовика XV и отделанной панелями фальшивого красного дерева.

Я не издаю ни звука. Он, естественно, беспокоится и начинает орать «алло» все более судорожно. Выждав достаточно долго и не желая, чтобы у него лопнули подтяжки, я холодно выдыхаю: «Прекрасно вас слышу».

— А, хорошо, почему же вы молчите?

— Что говорить, господин директор? Вы считаете меня неспособным, что ж тут прибавить?

Я не считаю вас неспособным…

Он должен сейчас позеленеть, как доллар, наш безволосенький. Не очень-то он любит, когда лягаются.

— Каковы ваши указания? — прерываю я.

— Те же самые! — провозглашает он. — Маэстро должен быть обезврежен как можно скорее. Я потом объясню вам причины такого решения и вы все поймете, но сейчас это абсолютный секрет!

Короткая пауза.

Он продолжает диалог более выверенным тоном:

— Он утверждает, что ничего не знает о личности пациента, вы говорите?

— И он выглядит искренним. Это, в своем роде, обаятельный человек.

— Жаль, что «в своем роде», Сан-Антонио. Будьте особенно осторожны, ибо его угрозы не шуточны. Повторяйте себе все время, что, начиная с этого момента, одному из вас двоих не быть. Действуйте без колебаний, так как он колебаться не будет. Надеюсь получить от вас вскоре утешительные новости.

На этом он отключается. Километры Атлантики, изгиб Африки, Испания и две трети Франции плюхаются между нами. Р-раз! Одним щелчком в трубке!

— Буря в стакане воды? — ворчит Ужасный, посыпая раны солью.

— Папаша брюзжит, потому что Маэстро нас раскрыл.

— Чего он привязался? — прерывает Александр-Бенуа. — Когда-нибудь я заткну ему глотку, этой липучке. Протираешь тут штаны за красивые глаза. А он вечно недоволен. Это так отвратительно — быть добросовестным. Ладно, парень, не делай козьей морды. Старик ворчун, но в глубине души не такой уж плохой легавый.

— Плевать мне на Старика. Ситуация меня беспокоит, вот что. Хладнокровно пришить мужика — это не мой стиль. Он, дирехтун, нас за потрошителей держит, что ли?

— Ну, ты же знал, зачем сюда приехал!

— План предусматривал вариант «Б», но на крайний случай. И так как теперь Маэстро в курсе…

— Ты рассусоливаешь, как будто речь идет об аббате Петре! Дерьмовщина, подумаешь, наемный убийца, укокошивший столько народу, сколько не покоится на всем монмартрском кладбище!

— Но Маэстро тоже человек!

— Хорошо, оставь его мне. Я за ассенизацию планеты. Интринсиктицидная бомба! ДДТ! Я деполлюцирую. Добавим чуть-чуть сульфатика, и можно будет дышать. Ах, ты и твои сомнения! Ты не размажешь и клопа! Бешеная собака прыгает на тебя с оскаленными клыками величиной с карандаш, а ты тянешь руку, чтобы ее погладить. Черт, дайте мне карт-бланш!

— Он долго у тебя белым не останется, — хохмю я.

Облокачиваюсь на перила террасы моей комнаты. Замечаю Мартина Брахама, сидящего на том же месте, что и утром, около кортов. Он читает все ту же книгу в красной обложке и курит сигару длиной в восемнадцать сантиметров. Беру бинокль, чтобы получше рассмотреть Маэстро. Элегантные манеры. Красота. Благородные жесты. Можно догадаться, что он еще силен и полон энергии.

Варвар тоже выползает на террасу и забирает у меня бинокуляры.

— Ух ты, удобно он там устроился, была бы у меня винтовка с оптикой, я бы ему приложил оливку к височку так же, как в Далласе, — вздыхает приятель.

— Слетятся птички, дружище.

— А если с глушителем?

— А траектория пули, ты забыл?

Он пожимает носорожьими плечами.

— Да знаю я, знаю, — неохотно соглашается он. — Как мы его теперь укнокаем, когда он настороже? Задушим, как крысу, или попросту дубинкой?

И затем неожиданно:

— А, вон я вижу нашего Шарика, и это дает мне идею.

Он излагает свой план.

За неимением лучшего сойдет и этот. Я соглашаюсь. Чем мы рискуем, если попробуем?

Маман почти не появляется в обеденном зале. Фрюштюк она заказывает в номер, чтобы не оставлять Антуана. Поклюет так что-нибудь на манер пикника: ветчина, сырочек, яблочко. По ковру она перемещается, как призрак. Сон детеныша для нее священен. Туанет, с этой точки зрения, регулярист. В спальне он утрет нос Берю. Нанизывает свои двенадцать часиков подряд без посадки! Иногда немного буянит по утрам из-за гула грузового лифта за стеной. Фелиция быстро подсовывает ему бутылку сладкой воды с соской, и разбойник снова становится сонным ангелочком.

Подхожу к нашим апартаментам и слышу журчание приглушенных голосов — это необычно. Вхожу и сердце захватывает. Кого застаю я оживленно беседующими? Мою доблестную женоматерь и Мартина Брахама.

Они обсуждают проблемы ухода за младенцами. Брахам объясняет моей старушке важность наличия сыра в детском меню.

Опустив руки, я цепенею. Маэстро улыбается мне. Маман с жаром сообщает, что любезный сосед принес антуановский носочек, валявшийся в коридоре. В глазах у Маэстро будто прыгают пузырьки шампанского. Создается ощущение улыбки на его красивом лице, несмотря на задумчивый вид. Занимаемся болтологией еще некоторое время, после чего он делает мне незаметный жест выйти вместе с ним. Провожаю его в коридор.

— Какого черта вы прицепились к моей матери? — взрываюсь я.

Он закуривает сигарету, вынутую из золотого портсигара.

— Догадайтесь сами, мой юный друг.

Он произносит это, упирая на слово «юный», будто дает почувствовать, что я ему едва по щиколотку. Мир прекрасно организован, несмотря ни на что: старики гордятся тем, что они старые, молодые — тем, что молодые! Браво, продолжайте, чудаки, я не против!

— Рекогносцировка местности? — предполагаю я.

Он качает головой.

— Зачем, когда ваши апартаменты в точности, как мои?

— Тогда положить адскую машину под мою кровать?

— Это же не времена алжирской войны.

Мартин берет меня за руку, но не фамильярно, а напротив, очень элегантно, как делает светский человек, желая сообщить что-то конфиденциально.

— Проводите меня до моей комнаты, — тихо говорит он.

— Зачем?

— Жест доброй воли!

Двигаемся длинным коридором, застланным запятнанным монотонным ковром.

Достигнув своей двери, Брахам вынимает ключ и протягивает его мне.

— Будьте любезны, — мурлычет он, — войдите и скажите вашему увальню, чтобы он убрался из моей комнаты. Не думаете ли вы, что я позволю напасть на себя кретину, устроившему засаду за занавеской моего душа? Мне кажется, дорогой Сан-Антонио, вы меня недооцениваете.