Аркадий Адамов - Петля Страница 65

— Ну, так вот, — говорит он. — С утра сижу у вас тут в канцелярии и в архиве. Спина заболела. Курить тоже нельзя.

— Ты вообще-то обедал? — не выдерживаю я.

— Обязательно, — кивает Дагир. — И даже успел еще кое-какие справки навести через Москву.

— Ого! Значит, нашел?

— Обязательно. Имя — Павел. Это верно. А фамилия — Постников. Место жительства — Горький.

— Ну да?

— Конечно. Сам выбирал. Родители у него там. Мать.

— Что значит — сам выбирал?

— О! — Дагир многозначительно поднимает палец. — Вот об этом я и звонил в Москву. Парень-то судимый. По части второй статьи двести шесть.

— Да-а… Злостное хулиганство?

— Обязательно. И еще побег.

— Вот это подарочек, — задумчиво говорю я. — А Вера бедная ничего, конечно, не знала. Ну что ж. Завтра лечу в Горький.

Глава 9

В ГОСТЯХ У ТЕНИ

В Горьком все белым-бело от снега и царит собачий холод. Семнадцать градусов ниже нуля. Если учесть, что всего три или четыре часа назад в Тепловодске температура была плюс пять, то перепад получается существенный. А тут еще метель, которая закрутила, не успел наш самолет приземлиться. И нам еще повезло, мы, оказывается, попали в «окно» между двумя метелями. Только поэтому Горький нас и принял, а все самолеты до нас и, видимо, еще долго после нас будут отсылаться бог знает в какие города.

Да и наш полет был не из самых спокойных, особенно в конце. Самолет швыряло из стороны в сторону как щепку среди темных, рваных туч. Кроме того, он поминутно куда-то проваливался с такой стремительностью, что у самых стойких тошнота подступала к горлу и мутилось в голове.

Из самолета по вздрагивающему трапу мы спускаемся медленно и осторожно, чувствуя необычную слабость в ногах и легкое головокружение. И тут же нас захлестывает ледяной ветер такой силы, что мы судорожно хватаемся за перильца трапа. От такого ветра да еще и мороза мой плащ спасти не в состоянии. Ну, мог ли я подумать, что меня вдруг занесет сюда?!

Слава богу, здесь меня тоже встречают. Дагир вчера вечером связался по телефону с Москвой. А Кузьмич двинул сообщение дальше. Наши товарищи всюду привыкли не только сами колесить по стране, но и встречать гостей со всех концов. Одним словом, уголовный розыск. Разве есть более мобильная и динамичная сила?

Встречают меня Слава Волков и Гарик Смирнов, молодые инспектора уголовного розыска, сами еще толком не знающие, зачем я свалился на их голову.

Мы не успеваем добраться до машины, как начинает крутить метель, порывы ветра со свистом швыряют в лицо тучи острых, как стекло, снежинок. Все бело становится вокруг. За снежной пеленой исчезают дома, еле видны машины, стоящие на площади, как тени, мелькают вокруг люди. Да и пар от собственного дыхания мешает что-либо видеть. Холод пробирается даже под пальто, которое привезли на аэродром для меня мои коллеги, начинают коченеть руки и ноги. Ну и погодка. Повезло же мне, ничего не скажешь.

Бросаем мой роскошный курортный чемодан в багажник и сами забираемся в теплое нутро машины. Через стекло снежная круговерть вокруг кажется и вовсе бешеной. Нашему водителю сейчас придется несладко.

— Трогай, — говорит ему Слава, он отдувается, расстегивает пальто и оборачивается ко мне. — Ну, привез ты нам погодку. Не было еще у нас такого морозца.

— И такой метели, — вставляет Гарик.

— Это уж вы мне приготовили, чтобы не злоупотреблял гостеприимством, — отшучиваюсь я. — А я бы мог вам привезти пять градусов тепла, если бы попросили.

— Знать бы, что приедешь, заказали бы, будь спокоен.

Машина между тем, с трудом высвечивая дорогу желтыми противотуманными фарами, медленно движется по шоссе. Изредка сбоку проплывают, как в замедленной киносъемке, силуэты встречных машин.

Говорим мы обо всем, кроме главного — цели моего приезда сюда.

Сквозь снежную пелену за стеклом машины начинают проступать неясные силуэты высоких зданий. Больше становится встречных и попутных машин.

— Ну, вот и город, — сообщает Слава. — Скоро будем на месте.

В самом деле, метель как будто стихает, зажатая, рассеченная каменными коридорами улиц. Снег заметно редеет, уже видны шеренги домов, в большинстве новых, светлых, высоких: на широких тротуарах с черными силуэтами молодых деревьев мелькают фигуры прохожих, а рядом с нами по бесконечному проспекту льется поток машин, автобусов и троллейбусов.

Впереди вспыхнул красный глаз светофора. Поток машин, нетерпеливо урча, замирает. А я склоняюсь к окну, силясь разглядеть, побыстрее ухватить хоть что-то в этом новом для меня городе.

Громадный все-таки он. Шутка ли, третий по величине город России, рабочая цитадель, так сказать.

Проезжаем по обширной площади, мимо старинного кремля, совсем не похожего на наш, московский, мимо памятника Ленину, а потом и Чкалову на высоком берегу над заснеженной Волгой. Снова ныряем в лабиринт суетливых, деловых и уже не таких широких улиц старой, видимо, части города, с бесчисленными небольшими магазинами и конторами в кряжистых, давней кладки, когда-то, наверное, купеческих двух- и трехэтажных домах. А вскоре мы вновь неожиданно выезжаем к высокому волжскому откосу и через минуту оказываемся перед новой гостиницей, величаво и одиноко вознесшейся над заснеженной красавицей рекой. В редкой снежной мгле скрывается далекая заречная часть города. Только перед нами уже Ока, поясняют мне ребята, Волга ушла чуть в сторону и немного правее. За мостом видна стрелка, где сливаются обе реки. Я на минуту представляю себе, какая красота открывается с этого места летом.

После коротких формальностей у окошка администратора мы поднимаемся на шестой этаж и в длинном коридоре находим нужный номер. Гарик не без торжественности щелкает ключом и распахивает дверь.

Я с большим удовольствием убеждаюсь, что ребята, оказывается, успели тут побывать до меня. На столе приготовлена всякая снедь и даже некая бутылочка «с мороза» тоже.

Мы раздеваемся и шумно рассаживаемся у стола.

— Ну, за твой приезд, — говорит Слава.

— Господи, — вздыхаю я, — как хорошо среди здоровых людей оказаться! Вам бы ту водичку попить.

Утолив первый голод и закурив, мы делаем перерыв и принимаемся составлять план моих действий в Горьком.

Между прочим, Слава Волков оказывается начальником отделения в уголовном розыске областного управления, а Гарик Смирнов — из городского отдела уголовного розыска, он-то в первую очередь и призван мне помогать здесь. Слава типичный волжанин, белобрысый, широкоплечий, приземистый, чуть медлительный, даже, кажется, мечтательный и по всем правилам «окающий». А Гарик поджарый, подвижной, черноглазый и курчавый. В компании он, наверное, первый весельчак и певун. Однако сейчас Гарик так же строг и сосредоточен, как и Слава.

Я подробно рассказываю о смерти Веры, о ней самой, о ее отношениях с Павлом и о нашем пути к нему, длинном, петлистом и небезошибочном. Но теперь уже, судя по всему, ошибки не предвидится, и путь свой мы тут, в Горьком, должны закончить.

— Итак, первое, что мне требуется, — это исчерпывающие сведения о Павле Постникове, — говорю я и невольно смотрю на часы. — Все, что известно, включая, конечно, и судимость, и побег, и все его художества тут, в городе. Завтра с утра хотелось бы начать работу.

— Начнешь, — подтверждает Гарик. — Все тебе подготовим. — И, помедлив, задумчиво добавляет: — И все-таки что-то меня жмет в этой версии. Сам не знаю что.

Мне знаком этот инстинкт опытного оперативника. Он складывается из многих знаний: людей, жизненных обстоятельств, всяких выдумок и былей, судеб и происшествий. И вот как-то незаметно все эти знания, вдруг разбуженные внезапно возникшей перед человеком задачей, новой, непонятной ему пока жизненной ситуацией, — знания эти начинают как бы примеряться к ней, прикладываться, проверять ее на достоверность, начинают сопоставлять ее с чем-то уже однажды бывшим. И тут неожиданно какие-то углы, выступы, подробности этой новой ситуации не укладываются, выпирают из возможной и достоверной схемы, подсказанной опытом и чутьем. Ты и сам пока не можешь сказать, что именно в этой новой ситуации недостоверно и подозрительно. Ты пока только ощущаешь некое неудобство, и оно тебе не дает покоя, вот и все.

А слова Гарика падают на мои собственные неясные еще ощущения, на какую-то тревожную струну, которую я все время стараюсь приглушить. И я вдруг вспоминаю странную птичью трель, услышанную мною однажды из густой листвы: «С-с-кью-вить!.. С-с-кью-вить!..» И свое ощущение какой-то непонятной тревоги.

С этим беспокойным ощущением я и засыпаю в тот вечер.

Утром я иду в управление.

Шумные, суетливые и узкие улицы центра во многом, мне кажется, сохранили свой старый нижегородский облик. Много домов с полуколоннами, портиками, балюстрадами и балконами на плечах у наяд и атлантов, с узкими окнами в густом переплете рам и причудливыми обводами и выступами — архитектура начала века.