Джон Вердон - Зажмурься покрепче Страница 7

Он выкатил велосипед Мадлен из-за трактора, вывез его наружу и прислонил к стенке гаража. Алюминиевая рама показалась на ощупь ледяной, как и гаечные ключи, которые он выбрал из набора на полке.

Дважды с чертыханием ободрав костяшки пальцев о переднюю вилку, он все-таки сумел поправить тросы, регулировавшие положение тормозных колодок. Нужно было заставить колесо двигаться свободно, когда тормоз не зажат, а при зажатом рычаге колодка должна была плотно прилегать к ободу колеса. Результат удовлетворил Гурни только с четвертой попытки. Он вздохнул скорее с облегчением, нежели с удовлетворением, убрал гаечные ключи на место и отправился обратно в дом. Одна рука горела из-за содранной кожи, другая задубела от холода.

Проходя мимо горы бревен, он в очередной раз задумался, имеет ли смысл арендовать дровокол или лучше купить собственный. У обоих вариантов были свои недостатки.

Солнце еще не взошло, а белки уже начали ритуальную атаку на птичьи кормушки, заставляя Гурни задаваться другим вопросом, на который из раза в раз не удавалось найти конструктивный ответ. И опять же оставался вопрос с удобрением спаржи.

Вернувшись на кухню, он сунул руки под теплую струю из-под крана. Как только боль немного утихла, он объявил:

— Я починил тебе тормоза.

— Спасибо, — радостно отозвалась Мадлен, не поднимая глаз от книжки.

Спустя полчаса она переоделась и вышла в сад в сиреневых флисовых штанах, розовой ветровке, красных перчатках и оранжевой вязаной шапке, натянутой на уши. Гурни подумал, что она похожа на детскую раскраску, заполненную цветами заката. Мадлен села на велосипед и медленно, подскакивая на камнях, поехала вдоль луга, а затем исчезла за сараем, где начиналась городская дорога.

Следующий час Гурни перебирал в памяти факты, которые Хардвик сообщил ему про убийство. Его беспокоила какая-то нарочитая театральность фабулы, почти опереточная гротескность преступления.

Ровно в девять утра, как и было условлено, он подошел к окну, чтобы проверить, не приехала ли Вэл Перри.

Вспомнишь о черте — он и появится. Из-за сарая выехал ядовито-зеленый «Порше Турбо» и начал неспешно подниматься по холму. Эта модель стоила порядка 160 тысяч долларов. Негромко урча двигателем, спорткар подъехал к дому и остановился. Гурни про себя отметил, что прибытие гостьи вызывает у него почти неуместное любопытство, и отправился ее встречать.

Из машины вышла высокая стройная женщина в шелковой блузке цвета ванили и черных шелковых брюках. У нее были черные волосы до плеч и короткая челка на манер героини Умы Турман в «Криминальном чтиве». Как Хардвик и предсказывал, она была сногсшибательно хороша. Но напряжение, с которым она держалась, бросалось в глаза не меньше, чем ее красота.

Она огляделась — то ли с любопытством, то ли в поиске чего-то. Гурни решил, что это просто привычка быть настороже.

Гостья подошла к нему с легкой ухмылкой — хотя, возможно, это был ее обычный изгиб губ.

— Мистер Гурни? Я — Вэл Перри. Спасибо, что нашли для меня время, — произнесла она, протягивая руку для приветствия. — Как к вам лучше обращаться? Мистер или детектив?

— Я расстался со званием, когда ушел на пенсию. Зовите меня просто Дэйв.

Они обменялись рукопожатием. У Вэл оказались уверенная хватка и очень пристальный взгляд. Отметив это про себя, Гурни предложил:

— Зайдемте в дом?

Помедлив, она снова оглянулась вокруг и остановила взгляд на террасе.

— Может, лучше сядем вон там?

Предложение его удивило. Солнце уже очертило кромку восточной гряды, а роса на траве почти испарилась, но воздух тем не менее был прохладным.

— Сезонное аффективное расстройство, — объяснила она, улыбнувшись. — Знакомы с таким?

— Еще как, — усмехнулся Гурни. — У самого есть немного.

— У меня, увы, не «немного». Как приходит осень — мне нужно как можно больше быть на воздухе. Иначе я вполне недвусмысленно помышляю о самоубийстве. Так что, если вы не возражаете, давайте все же сядем на улице?

Его ум, никак не изменившийся за время вынужденного застоя после отставки, по привычке подвергал все сомнению. Он начал оценивать, насколько история про расстройство правдоподобна и нет ли других причин, почему Вэл не хочет заходить в дом. Возможно, дело в мании контроля, необходимости подчинять окружающих своей воле даже в мелочах? Или дело в клаустрофобии? А может, в страхе, что в доме могут оказаться записывающие устройства? И тогда — обоснованный это страх или паранойя?

Он отвел ее на террасу, отделявшую французские двери от грядок со спаржей, и указал на пару раскладных стульев по обе стороны небольшого кофейного столика, который Мадлен когда-то купила на аукционе.

— Здесь будет удобно?

— Вполне, — ответила Вэл, слегка отодвинула один из стульев и уселась, даже не отряхнув сиденье.

Значит, ей было не страшно порвать или испачкать свои явно недешевые брюки. Ей также было не жалко своей бежевой кожаной сумочки, которую она бросила на влажную поверхность столика.

Вэл с любопытством посмотрела на Гурни.

— Итак, что вам рассказал Хардвик?

Жесткие нотки в голосе, жесткий блеск в миндалевидных глазах.

— Он рассказал об обстоятельствах, предшествовавших… и последовавших за убийством вашей дочери. И, пока мы не продолжили, позвольте выразить искренние соболезнования.

Сначала она как будто не расслышала. Затем едва заметно кивнула и быстро произнесла:

— Благодарю. Мне приятно ваше сочувствие.

Ее мимика говорила обратное.

— Но я пришла поговорить не о скорби, а о Гекторе Флоресе, — она скривилась, произнося его имя, словно задела больной зуб. — Что вы знаете о нем от Хардвика?

— Что имеются убедительные доказательства его вины. А также что Флорес — неоднозначный человек с неясным прошлым, и его мотив остается загадкой, как и его местонахождение в данный момент.

— Да уж, загадка! — повторила она с какой-то яростью, чуть наклонившись к Гурни и положив руки на мокрый столик. Платиновое обручальное кольцо на ее безымянном пальце выглядело самым обычным, но под ним громоздилось помолвочное, с бриллиантом неправдоподобного размера. — Ладно, вижу, вы в курсе дела, — подытожила она, и Гурни заметил какой-то нездоровый блеск в ее глазах. — До сих пор неизвестно, где эта скотина прячется. Это неприемлемо! Это… невыносимо. Я нанимаю вас, чтобы положить конец этой «загадке».

Он тихо вздохнул.

— Давайте не будем забегать вперед…

— В каком это смысле? — спросила она, надавив на столешницу с такой силой, что костяшки ее пальцев побелели.

Гурни ответил вялым, почти сомнамбулическим тоном — это было его обычной реакцией на чересчур эмоциональных собеседников:

— Я еще не решил, имеет ли мне смысл заниматься расследованием, если ситуация и так под пристальным вниманием полиции.

Ее губы растянулись в брезгливой улыбке.

— Сколько вам надо?

Он покачал головой:

— Вы разве не расслышали, что я сказал?

— Тогда что вам нужно, чтобы взяться за дело? Только скажите.

— Я понятия не имею, что мне нужно, миссис Перри. В настоящий момент у меня слишком мало информации.

Она убрала руки со стола и положила их на колени, сцепив пальцы, и это было похоже на выученную технику самоконтроля.

— Давайте без обиняков. Я хочу, чтобы вы нашли Гектора Флореса. Арестуйте его или убейте, мне все равно. В любом из этих двух вариантов я дам вам все, что вы пожелаете. Все, что вам угодно.

Гурни откинулся на спинку стула и уставился на грядку со спаржей. Чуть поодаль, у поилки с сахарной водой, зависла парочка ярко-красных колибри. Он слышал неровный гул их крылышек — было похоже, что птички воевали за право пировать единолично, хотя, возможно, это был какой-то запоздалый брачный танец. Иногда то, что внешне кажется проявлением агрессии, в действительности имеет совсем другую природу.

Он попытался сконцентрироваться на лице Вэл и разгадать, что скрыто за ее красотой. Что наполняло этот безупречный по форме сосуд? Отчетливее всего проступала ярость — Вэл даже не пыталась ее скрывать. Отчаяние… Горечь. Одиночество, в котором она вряд ли бы призналась, поскольку само понятие подразумевает уязвимость. Острый ум… Импульсивность, упрямство: привычка спонтанно вцепиться, а потом с упрямством не отпускать. И что-то еще. Что-то темное…

Ненависть к себе?

Гурни усилием воли перестал гадать. В какой-то момент начинаешь принимать домыслы за проницательность, и, если увлечься колоритной догадкой, она обязательно собьет тебя с толку.

— Расскажите мне про вашу дочь, — попросил он.

Что-то изменилось в выражении ее лица. Будто ей тоже пришлось сейчас усилием воли оторвать себя от каких-то мыслей.

— Джиллиан была непростой девочкой, — сказала Вэл с интонацией, с которой читают вслух или повторяют многократно рассказанную историю. — Честно говоря, это еще мягко сказано. Только благодаря лекарствам моя дочь оставалась мало-мальски сносной в общении. Она была неуправляемой, самовлюбленной до одури, развращенной, беспринципной, жестокой. Сидела на всем подряд — на оксикодоне, роксикодоне, экстази, крэк-кокаине… Уже в детстве была первоклассной лгуньей. Пугающе точно знала, где у кого больное место и как этим пользоваться. Зверела внезапно и непредсказуемо. Питала нездоровую страсть к таким же нездоровым мужчинам. Причем это все невзирая на годы терапии у лучшего специалиста… — Гурни слушал и думал, что Вэл скорее напоминает садиста, заживо препарирующего чье-то тело, нежели мать, перечисляющую недуги собственного ребенка. — Хардвик вам что-нибудь из этого рассказывал? — спросила она.