Виктор Пронин - Медвежий угол Страница 7

— Так, — протянул Панюшкин озадаченно. — Значит, все-таки любит...

— Вы так думаете? — оживился Заветный.

— Тут и думать нечего. Ясней не бывает.

Выйдя из мастерских, оставив за спиной сумрачность, холод, сквозняки, лязг металла и раздраженные человеческие голоса, оставив за спиной едкий запах отработанного горючего и поминутно глохнущий мотор тягача, Панюшкин неожиданно столкнулся с Колчановым.

— О! — воскликнул Панюшкин. — Я вижу, служитель истины не знает покоя?

— Какой покой, — вздохнул Колчанов. — Покой нам только снится — кто-то, по слухам, произнес такие слова, не знаю, правда, кто и по какому поводу... Да, Николай Петрович, вы уж простите меня, ради бога, за самоуправство. Короче, попросил я участкового пригласить в контору нескольких человек, с которыми мне нужно маленько потолковать. Если вы не против, мы расположимся в кабинете. Рабочий день все равно к концу идет...

— Отчего же! Интересно будет посмотреть на работу профессионала... А дело, которым вы занимаетесь, для себя я уже расследовал.

— Может, мне и возиться не стоит?

— Не иронизируйте, — усмехнулся Панюшкин, пряча лицо от холодного ветра. — Я обязан знать все, что происходит тут у нас.

— Кто же преступник? — Колчанов не мог сдержать любопытства.

— Не поверите. Ищите, потом сверим результаты.

Некоторое время они шли молча, похрустывая снегом, отвернув лица от ветра, молча пересекли двор конторы, вошли в кабинет Панюшкина.

— Другими словами, — медленно проговорил Колчанов, исподлобья глядя на Панюшкина, — вы хотите сказать, что Большаков, который лежит в больнице, не сам свалился?

— Помогли ему, — горестно подтвердил Панюшкин.

Колчанов, набычившись, несколько мгновений смотрел на начальника строительства, но, видимо решив не настаивать, прошелся по комнате, посмотрел в окно и наконец остановился у карты, на которой пунктиром была изображена нитка будущего нефтепровода, на две трети закрашенная красным карандашом.

— Насколько я понимаю, — Колчанов показал закрашенную часть, — это уложенные трубы?

— Совершенно верно.

— А этот участок еще нужно уложить?

— Точно, — улыбнулся Панюшкин.

— Тяжело?

— Тяжело. Самая тяжелая моя стройка.

— А в чем наибольшая трудность?

— Да все одно к одному, — Панюшкин махнул рукой. — Люди... Вечная наша проблема.

— Да, я смотрю, контингент у вас тут... — Колчанов замолчал, предоставив Панюшкину самому закончить фразу.

— О! — воскликнул начальник почти восторженно. — Народ очень разношерстный. В самом начале, когда предполагалось, что стройка будет закончена этаким кавалерийским наскоком, задача создания долговременного коллектива не ставилась. Считалось, что мы вполне можем обойтись сезонниками. Конечно, водолазы, механики, инженерная служба — это наши кадры, управленческие. Остальные — народ случайный. Многих зарплата привлекает, иных экзотика. Люди здесь обитают самостоятельные, независимые. К бумажкам да звонким словам почтения не дюже много. Сумеешь убедить, переломить, доказать — останется работать, отлично будет работать. Начнешь криком брать, власть показывать — уедет. Хорошо еще, если заявление оставит, расчет получит. У нас вон до сих пор в сейфе валяется несколько трудовых книжек, даже запросов не шлют.

— Ишь ты!

— Пролив трудный... Научные экспедиции еще не добрались до этих мест, а у метеорологов только общие данные о режиме, течениях, сменах приливов и отливов. Представляете, все время меняется скорость течения, направление течения — вода в Проливе ходит взад-вперед! Еще — дно не оттаивает полностью даже в середине лета. Хотя масса воды не промерзает до дна, но там образуются линзы вечной мерзлоты... Понимаете?

— В общих чертах.

— А детально и не нужно. Тут вот в чем трудность — нам не просто нужно уложить трубу на дно, нам нужно ее в дно зарыть. А как ее, дуру, зароешь, когда скрепера скользят по мерзлому дну, даже царапин не оставляя! Господи, а тайфуны, бураны, циклоны! Во время хорошего урагана вся масса воды Пролива приходит в движение. Двадцать пять метров глубина, а вода кипит, как в кастрюле! Был случай — мы не успели трубы зарыть в дно, а тут тайфун...

— И что же?

— Ничего. От труб ничего не осталось. Металлолом. Прямо под водой резали и выволакивали, резали и выволакивали, резали и выволакивали. — Панюшкин, вспомнив прошедший тайфун, механически повторял эту фразу.

Колчанов постоял у схемы, зябко передернул плечами.

— Николай Петрович, что же вас заставляет сидеть здесь который год? Зарплата? Такую же вы могли бы получать и в другом месте, более обжитом... Должность? То же самое... Слава?

— Какая слава! — Панюшкин горько рассмеялся. — Тут ославишься — всю жизнь не проикаешься!

— Может, вы... — Колчанов понизил голос, — романтик?

— Нет, я не романтик, — Панюшкин покачал головой. — И отношение у меня к этому понятию... неважное. Стоит за ним что-то наивное, кратковременное. Энтузиазм, не подкрепленный достаточным количеством информации. Более того — энтузиазм, пренебрегающий информацией, будто главное в нем самом, в энтузиазме. Ничего, дескать, что мало знаем, ничего, что невежественны и неопытны, зато у нас главное: мы молоды и полны желания что-то там сделать. Причем не просто сделать, а с непременным условием, чтоб песня об этом была! — Панюшкин с каждым словом говорил все резче. — Романтика — это так... цветение весеннего сада до заморозков, до града, до засухи и нашествия всяких паразитов!

— Ну, на этот счет может быть и другое мнение. Мне лично нравится цветение весеннего сада, — улыбнулся следователь.

— Мне тоже, — быстро сказал Панюшкин. — Смотрится приятно. Но в весенний сад нужно приходить сытым, одетым и обутым. Подкрепиться в нем нечем. На романтику я смотрю как на чисто производственный фактор, который не вызывает у меня восхищения, потому что это ненадежный, неуправляемый, непредсказуемый фактор. К нам сюда приезжают иногда этакие... жаждущие романтических впечатлений. Ах, говорят они, неужели эта узкая полоска земли на горизонте и есть Материк?! Надо же! — говорят они, глотая комки в горле. Их лица становятся задумчивыми, значительными, почти скорбными. И они до глубокой ночи колотят пальцами по струнам пошарпанных гитар, поют о чем-то возвышенном и трогательном, доводя себя чуть ли не до слез... А утром их не поднимешь на работу. Романтики! — Панюшкин фыркнул по-кошачьи и с досадой хлопнул ладонью по столу. — Видел. Встречался. Знаю. Им коровники в Подмосковье строить, чтоб можно было вечерними электричками на Арбат возвращаться. О, как они поют в электричках! Какая у них мужественная щетина! Какие экзотические названия намалеваны на их спинах масляной краской! Суздаль, Новгород, Кижи!

— Ну хорошо, а вас что здесь держит, Николай Петрович?

— Дело. Работа. Ответственность. Очень сухие, скучные вещи. Не убедительно?

— Нет, — Колчанов с сомнением покрутил головой. — Дело — оно везде дело. А вы здесь. Насколько я понимаю, уж вы-то, Николай Петрович, старый строительный волк, имеете право выбора. И выбрали этот медвежий угол, этот забытый богом и людьми край. Или проштрафились? И искупаете, так сказать, вину?

— Что вы! Разве можно наказать человека работой? Наказать можно отлучением от работы. Ведь это кощунство — наказывать самым ценным, чем только обладает человек: способностью производить осмысленные, целенаправленные действия. Сделать работу бесполезной, ненужной — вот страшное наказание. Это — высшая мера. И, насколько мне известно, в вашем ведомстве, товарищ следователь, преступников от работы не отлучают.

— Но какой же вы неисправимый романтик, Николай Петрович!

— Оставим это, — Панюшкин обиженно поджал губы. — Кого вы пригласили сюда?

— Хочу поговорить с вашей секретаршей. Нина Осадчая — так ее зовут? У нее последнее время жил человек, который подозревается в покушении на убийство. Так? Горецкий у нее жил? Они не расписаны?

— Кого вы еще пригласили? — спросил Панюшкин невозмутимо.

— Югалдину. Анну Югалдину. Как я понял, драка в пивнушке, или в магазине, назовите его как вам удобнее, произошла из-за нее? Один сказал о ней что-то обидное, второму это не понравилось, третий на ней жениться собрался, а в результате я здесь.

— Если бы я услышал о Югалдиной то, что сказал Горецкий, то поступил бы точно так же, как поступил Алексей Самолетов. И, надеюсь, вы, товарищ Колчанов, тоже поступили бы так же. Действительно, случилась драка между двумя парнями. Но она в сути своей имеет, этого нельзя отрицать, благородные мотивы — один сказал о девушке пошлость, второй счел своим долгом защитить ее честь. Но сделал это неумело, неловко, а в результате пострадал.

Панюшкин подошел к окну, долго смотрел на закатное солнце, и лицо его, освещенное красным светом, будто пожарищем, было печальным, словно там, в этом пожаре за окном, сгорало что-то очень дорогое для него, а он никак не мог вмешаться, ничего не мог спасти.