Сергей Майоров - Запасной инстинкт Страница 8

Матвеич как под гипнозом продолжал подниматься по лестнице.

Вот она, полоска света в подъезде. Матвеич сам ввинчивал лампочки и следил, чтобы их не крали.

Сперва он заметил ноги. Они подергивались и слегка елозили по полу. Округлевшими от ужаса глазами бомж увидел густую лужу крови, расплывавшуюся под этими ногами.

«Спрячься!» — взмолилось нутро Матвеича.

Но он сделал шаг вперед и, когда ему открылась вся картина, остолбенел, уже не в силах более двигаться.

Его благодетель Верник лежал на спине и, уже будучи мертвым, в агонии сучил ногами. Лица Андрея видно не было, потому что на его животе сидел кто-то, закрывая спиной всю картину. Что именно происходило, обезумевший Матвеич не знал, точнее — не хотел думать об этом.

Внезапно человек, сидящий на Вернике, замер, помедлил, а потом резко обернулся.

На Матвеича смотрели почти желтые глаза, подернутые пеленой безумия. С перекошенного рта вязкой ниткой свешивалась слюна. Пот везде…

Человек, сидящий на Вернике, встал и сделал шаг навстречу бомжу.

Но тот не смотрел на него. Матвеич как замороженный уперся взглядом в пустые окровавленные глазницы, в которых некогда светились вечным пьяным весельем зрачки Верника.

Неизвестный тип, шамкая ртом как наркоман в состоянии депрессии, сделал еще шаг вперед. На его лице появилась улыбка.

Где-то на втором или третьем этаже хлопнула входная дверь, и раздался стук ведра о бетонный пол. Матвеич взмолился о том, чтобы тот спаситель скорее нес бы вниз свое помойное ведро. Ну, давай же!..

Неизвестный тип услышал то же самое, что и бомж, стер с лица улыбку, быстрым шагом прошел мимо Матвеича и растворился в темноте улицы.

Когда тот оказался рядом, бывший слесарь почувствовал, как его обдало знакомым, но непонятным и страшным запахом.

Он вспоминал этот запах еще три часа, уже сидя в кабинете районных оперативников и тупо глядя в трещину, рассекавшую стену их кабинета. Его спрашивали, зачем он убил Верника, а Матвеич молчал и вспоминал…

Прозрение пришло неожиданно. Он распознал запах лишь тогда, когда в кабинет зашел некто по фамилии Никитин в сопровождении двоих крепких парней.

Так пахнет только что выкопанная яма.

— Водка есть? — спросил Никитин, разглядывая мужика, сидящего на стуле в состоянии анабиоза.

— У меня только местная. Будете? — молоденький оперативник с уважением разглядывал уверенного в себе представителя ГУВД.

— Да не мне, — поморщился Саша. — Ему налей полстакана. Иначе мы в гляделки до утра играть будем.

Матвеич медленно выпил водку как воду и поставил стакан на край стола. Ничего пока не изменилось. Пять ментов продолжали стоять над бомжем из пятого подъезда дома на улице Сакко и Ванцетти.

Внезапно Саморуков шагнул к нему и наотмашь ударил ладонью по щеке. Голова мужика качнулась в сторону, но когда она вернулась в исходное положение, в глазах Матвеича уже зажглись искорки разума.

— Отошел? — с сочувствием поинтересовался безжалостный Мишка.

По глубокому выдоху бомжа все поняли, что он отошел.

— Что произошло? — Никитин придвинул стул и по-ковбойски сел на него верхом напротив слесаря.

— Да что случилось! — воскликнул один из молодых оперативников. — Завалил он Верника!

Стариков повернулся к районным операм и приказал:

— Вышли.

— В смысле? — спросил один из них, прекрасно понимая, что им сказали.

— Я велел выйти, — еще тише, но уже с угрозой проговорил Игорь.

Когда за ними закрылась дверь, Александр снова спросил:

— Что произошло?

— Как выглядел? Лет пятьдесят, наверное, седина есть. Рожа такая гадкая, мерзкая. Перекошенная какая-то. Слюни текут. Ростом вот с него будет. — Матвеич показал пальцем со сломанным ногтем на Старикова. — Гад буду, как вспомню — жить не хочется. Глаза как у желтушника…

Глаза как у желтушника…

— Во что был одет?

— То ли плащ, то ли куртка, измятый весь. Только верхнюю одежду запомнил. Может, и не обратил бы внимания, да полы так странно торчали в разные стороны, словно картонные. Грязная, наверное, одежда-то.

Саморуков хотел было спросить, видел ли бомж какое-нибудь оружие в руках убийцы, но глянул в сторону Никитина и осекся. На лице начальника отдела выступила испарина.

Саша почувствовал, как начинает чуть учащаться пульс на висках, достал из кармана платок и спросил:

— Брови белесые, бесцветные, губы тонкие? Подбородок острый? Верхняя губа чуть выдается над нижней?..

Матвеич вскинул на Никитина удивленный взгляд.

— Точно.

Опера, привыкшие ко всяким закидонам своего шефа, не вмешивались и молча разместились, как на насестах, на столах районных оперативников.

— Лет пятьдесят, говоришь?.. — Саша задумался. — Точно, так и есть. Все правильно.

Немного поговорив с районными оперативниками, Никитин велел притормозить Матвеича до утра, установить его личность, прошлое и после отпустить на все четыре стороны. Садясь за руль, он снова вспомнил события тридцатилетней давности.

— Надо заехать или нет? — уже почти кричал в машине Стариков, прикоснувшись рукой к плечу Никитина.

Александр очнулся от забытья, развернулся с переднего сиденья к Старикову.

— Прости, Игорь.

Стариков вздохнул.

— Саша, я говорю, давай в психушку заедем к этому Русенкову. Душа у меня что-то не на месте. Такое впечатление, что он не больной вовсе. Я, скорее всего, шнягу гоню, потому что такое маловероятно, но мне кажется, будто мужик что-то сказать хочет и боится.

Никитин посмотрел на часы.

— Хорошо. Черников будет в ГУВД через час, так что, я думаю, успеем.

Двадцать минут спустя машина оперов остановилась у входа в лечебницу, прямо перед запрещающим знаком с пояснением: «Кроме машин ЦПЛ».

— Вы? — откровенно удивился главврач, увидев входящего Старикова. — Нашли что-то интересное в карточках?

— Нет, мы по другому поводу. Нам хотелось бы побеседовать с Русенковым.

Врач удивился еще больше.

— Больной на процедурах. А зачем он вам?

— Вам же сказали, побеседовать, — уточнил Саморуков.

— Нет проблем. Кабинет психолога по-прежнему свободен. Вы помните дорогу?..

Русенков смотрел в стену невидящим взглядом и твердил о том, что она погубит свою жизнь. Главврач пытался сделать все возможное, чтобы переключить бывшего мурманского полицейского на другую тему, но тот оставался неумолим.

— Нам бы обвенчаться.

Врач повернулся к Никитину, безошибочно угадав в нем старшего, и спросил:

— Он вам еще нужен?

Стариков и Саморуков обреченно вздохнули и встали, ожидая того же от Александра.

Но тот, едва подрагивая ресницами, застопорил взгляд на лице Русенкова и заявил:

— Я еще поговорю с ним.

Врач, а следом и опера покинули кабинет.

— Будет толк? — спросил Стариков Мишку.

— Я вообще не понимаю, какого черта мы сюда приперлись. Ты тоже, психолог!..

— Как вас зовут?

Русенков продолжал смотреть в стену.

— Я знаю, что вы — не сумасшедший. Что вас здесь держит?

— Далось ей это венчание.

— Чего вы боитесь?

Молчание.

— Вы сказали: «Ищущий да обрящет». Что вы имели в виду? — Никитин снова посмотрел на часы. — Знаете, у медиков есть такой профессиональный принцип: никогда не подвергай сомнению диагноз, поставленный коллегой. У нас, ментов, если вы понимаете, о чем я говорю, тоже есть принцип: всем, чем можешь, помоги коллеге, идущему по следу преступника. Если вы забыли этот принцип, тогда нам на самом деле разговаривать не о чем. — Саша встал и пошел к двери.

— Метагексоэпам-два, — раздалось за его спиной.

Никитин резко обернулся и чуть не утонул в глубине осмысленного взгляда Русенкова.

— Что вы сказали? — Он шагнул к больному и повторил вопрос.

Русенков поднял совершенно разумный взгляд на сыщика.

Дверь распахнулась, вошел главврач.

Никитин изумился той перемене, которая произошла в этот момент в облике Русенкова. Тот же стеклянный взгляд, бессмысленные, как у Пьеро, приподнятые вверх брови.

— Извините, ему пора отдыхать. Он из категории тех, кому не рекомендуется заниматься логическими размышлениями. Скажу простым языком, без медицинских терминов. Русенков — человек не для бесед.

— Нам бы обвенчаться.

Следуя по коридору за Никитиным, главврач поинтересовался:

— Он вам что-нибудь сказал?

— Вы же сами утверждали, что этот человек не для бесед. Им бы обвенчаться.

— В вас произошла какая-то перемена, поэтому и спрашиваю. Я же психиатр.

Никитин остановился, усмехнулся и проговорил:

— У любого, кто не связан профессиональной деятельностью с психически больными людьми, в душе будут перемены. Я ведь только что разговаривал с психом. Прощайте.