Станислас-Андре Стееман - Болтливая служанка. Приговорённый умирает в пять. Я убил призрака Страница 8

— Мертвый сезон, я маялся от скуки, — пробормотал Билли, влажным взглядом заранее вымаливая себе прощение. — Бездельничать так бездельничать, и почему бы не заниматься этим под «Вязами»?

Сверху, из-под крыши, донесся звенящий от возбуждения голосок:

— Вэ-Эл! Кто там?.. Случайно не Тони?

— Ответьте, дорогой мэтр! — предложил Лазарь. — Малышка спрашивает вас, она ждет вашего родительского подтверждения!

— Кто там? — не унималась Жоэлла — она свесилась из окна так, что того и гляди могла выпасть. — Случайно не Тони?

— Он самый! — буркнул адвокат, но голос его прозвучал так глухо, что его не услышали даже стоящие рядом.

— Говорите громче! — дружески посоветовал Лазарь. — Представьте себе, что вы на заседании суда присяжных и требуете оправдания невиновного. Подайте голос. Мое почтение, дорогая мадам. (На крыльце только что появилась Диана, по-прежнему с вылезшей оборкой.) Мэтр оказался так добр, что пригласил нас, ваших старых друзей и меня, и мы имели слабость принять приглашение… Очаровательно, живописно, роскошно! — воскликнул он, обводя рукой окружающую местность. — А кто это там воркует? Голуби?

— Цесарка, — уверенно заявила Диана.

VI

— Дорогой, вам нехорошо?

Лежанвье сел в постели и ошалело огляделся вокруг, не узнавая привычной обстановки спальни; далеко не сразу он вспомнил, что уехал из своего дома на авеню Оша в «Вязы».

— Который час? — спросил он заспанным голосом. — Что?.. Что случилось?

Диана, сидя в соседней постели, смотрела на него с беспокойством.

— Вы разговаривали во сне. Вы затрудненно дышали. Вы закричали, и я зажгла свет.

На лбу адвоката выступил холодный пот.

— Я разговаривал во сне? И что же я говорил?

— Я толком не разобрала. Вы говорили слишком быстро и тихо. Похоже, вы выступали с речью то ли за, то ли против кого-то.

— Выступал с речью?..

Ну конечно же! «Процесс» вдруг вспомнился ему в мельчайших подробностях. Лазарь требовал для него смертной казни. У него, Лежанвье, адвоката не было, он защищал себя сам, боялся сказать слишком много или слишком мало, искал взглядом в зале Диану…

— Вы переутомились, дорогой! Вам необходим настоящий отпуск, в Этрета или в Савойе, а не только выезд на уик-энд раз в две недели… Сидите, не двигайтесь. Вы весь мокрый. Я дам вам другую пижаму.

Наступая на кружевную оборку, она направилась к шкафу, и вот тогда-то Лежанвье в свою очередь, причем впервые, поразился тому, как она неважно выглядит. Конечно, отчасти в этом были повинны и первые проблески рассвета, примешивавшиеся к электрическому освещению, — муж редко видит жену в такой час, — но это не могло объяснить всего: выцветшего рта, впалых щек. Судя по всему, Диана тоже провела плохую ночь.

Пошатываясь, она вернулась от шкафа, как с другого конца света.

— Вот вам пижама, дорогой.

В порыве нежности Лежанвье попробовал притянуть ее к себе, но она, высвободившись, одной фразой пресекла его поползновения, и он втайне почувствовал облегчение: усталость Дианы объяснялась самым естественным образом.

— Обещайте разбудить меня, как только услышите, что я снова разговариваю во сне, хорошо?

— Обещаю, дорогой. Если только вы не будете рассказывать что-нибудь по-настоящему забавное.

Диана потушила лампу в изголовье, повернулась на правый бок, и вскоре по ее мерному дыханию Лежанвье понял, что она уснула.

Тогда как сам он, держа глаза широко открытыми и уставясь на бледные щели жалюзи, боролся с усталостью и тревогой, изо всех сил стараясь не заснуть.

Он размышлял, анализировал, строил планы.

VII

— Вэ-Эл, мы с Тони поедем обедать к мамаше Лалуэтт. (Жоэлла.)

— Дорогой мэтр, вы позволите похитить у вас Диану до вечера? (Билли и Дото.)

Вернеру Лежанвье было трудно примириться с тем, что он должен стареть, то бишь: следить за своим давлением, замедлять шаг на подъемах, ограничивать себя в еде и вместе с тем набирать вес, носить длинные кальсоны и вместе с тем мерзнуть, хрипло кашлять и благоразумно отворачиваться, когда Диана пристегивает чулки.

Но совсем уж невыносимо было ему видеть, что его юную дочь с каждым днем все сильнее привораживает этот наглый соблазнитель — убийца и шантажист. Убийца, благодаря ему, Лежанвье, незаслуженно оправданный, и шантажист, благодаря ему же живущий на широкую ногу…

Часами адвокат просиживал в маленькой комнатке первого этажа, куда не долетало ни звука. Ни дать ни взять алхимик в поисках философского камня или современный физик, стремящийся проникнуть мыслью в глубь атома. Но его интересовало другое. Проводя все эти часы наедине с красной тетрадкой и ее рецептами, он ломал голову над одной задачей: как отделаться от убийцы-шантажиста? Без скандала. Без мордобоя. И не прибегая к убийству, одна мысль о котором внушала ему ужас.

Памятуя о том, что он взял привычку разговаривать во сне, Лежанвье засыпал прямо тут, за своим рабочим столом, уронив голову на руки, или же на диванчике, поджав ноги и даже во сне продолжая строить несбыточные планы. В спальню он поднимался лишь под утро, чтобы создать у Дианы впечатление, будто ночь он провел подле нее.

Раза два-три за утро, если не чаще, ему звонили адвокаты Меран и Сильвия Лепаж, спрашивая у него совета или указаний, осведомляясь о его здоровье — они-то знали! — и неизменно высказывая пожелание вскоре увидеть его отдохнувшим и поправившимся. Мэтр Лекутеллье просил отсрочки. Вашэ собирался пересмотреть свои показания. Лежанвье делал пометки, в телеграфном стиле отвечал на некоторые срочные письма на своем «Ремингтоне-беби», отрывал листок календаря, что, впрочем, не мешало ему то и дело спрашивать у Дианы и Жоэллы, какой сегодня день. Их это нервировало, и в их удивленных взглядах он видел себя: стареющего мужа и отца.

В подавленном настроении Лежанвье поднялся, сделал несколько неуверенных шагов. Вот так он выныривал теперь из сна — как пробка из воды. Часы пробили не то одиннадцать, не то полночь — скорее все-таки полночь. Он направился к окну, отодвинул кретоновую занавеску и выглянул наружу. Его внимание привлек свет. Он шел не из деревушки — для этого он был слишком яркий. И не из «Боярышника», соседней виллы, и не из монастыря — слишком близкий. Адвокат опустил занавеску, потом спохватился, кинулся за очками. Теперь, чтобы видеть вдали, ему нужны были линзы.

Свет шел от домика, что высился в глубине парка, от обветшалого охотничьего домика, где плесневели на стенах несколько косматых голов и куда никто никогда не заходил — разве что Жоэлла, когда была еще ребенком, по прихоти своего необузданного воображения превращала его то в осажденный форт, то в заколдованный замок, то в один из Зондских островов…

Не колеблясь ни секунды, Вернер Лежанвье облачился в халат, брошенный на спинку стула, а в прихожей прихватил висевший справа от вешалки электрический фонарь. Снаружи его объял ночной холод, но сейчас его могла бы остановить только выросшая на пути отвесная скала.

До домика оставалось каких-нибудь двадцать метров, когда дверь домика открылась, выпустив женскую фигурку, которая тотчас согнулась на ветру.

«Жоэлла», — подумал адвокат и окликнул ее.

Тщетно. Фигурка исчезла подобно эльфу.

Лежанвье продолжал идти к домику — теперь он знал, кто там скрывается.

Уже плохо сдерживая ярость, он толкнул дверь ногой и с первого же взгляда действительно обнаружил внутри Лазаря — привалившись спиной к камину, тот без всякого удивления смотрел на приближавшегося адвоката: правый глаз полуприкрыт, левая бровь вздернута.

Одной рукой он за оба запястья держал Диану и, негромко что-то говоря, пускал ей в лицо дым от сигары. Диана вырвалась. Атласное белое неглиже разошлось на ее груди, и она выглядела почти голой.

— Что… что вы тут делаете? — сдавленным голосом проговорил Лежанвье.

Было непонятно, к кому из двоих обращен вопрос, так что ответы прозвучали почти одновременно:

— У меня здесь было свидание с Жоэллой. (Лазарь.)

— Я знала, что они тайком здесь встречаются, я застигла их! (Это выкрикнула Диана.) Я отказываюсь быть гостеприимной настолько, чтобы закрывать глаза на подобного рода свидания… Отпустите меня! Вы делаете мне больно.

Лазарь с улыбкой выпустил ее руки.

— Должен признать, для мачехи у госпожи Лежанвье материнский инстинкт развит чрезвычайно. Как я ни тщился убедить ее, что в отношении Жоэллы имею самые честные намерения, она так и норовила выцарапать мне глаза.

Адвокат с трудом перевел дыхание и сделал шаг вперед, помахивая фонарем.

— Мне следовало бы набить вам физиономию.

Лазарь щелчком отбросил сигару в сторону, не дав себе труда ее затушить.