Виктор Пронин - Банда 3 Страница 8

— И тем не менее...

— Да, — ответил Пафнутьев с легким раздражением. Чем-то не понравились ему слова Андрея, была в них какая-то торжествующая назидательность, будто Андрей хотел поправить его или уличить в непонимании чего-то. Он взглянул на парня, но тот сидел, невозмутимо глядя прямо перед собой. — А второй ранен... Это нападение никому не выгодно. И Леонард в полной растерянности, ничего понять не может, мечется, делает ошибки... Ни фига не понимаю! Они же вроде помирились...

— Кто помирился? — спросил Андрей.

— Банды.

— Откуда вы знаете?

— Доложили, — ответил Пафнутьев, и опять ему не понравился вопрос. Андрей не должен был спрашивать об этом, он понимает, что ответа быть не может, а если я отвечу, то это будет моя ошибка. И все-таки спросил... Будто сомневается, что мне действительно об этом известно. — Кстати, что-то тебя утром не было...

На место происшествия пешком пришлось добираться.

— На заправке простоял. С бензином непросто, Павел Николаевич...

— Значит, вечером заправляться надо.

— Учту, — усмехнулся Андрей. — Куда едем?

— Домой, — вздохнул Пафнутьев. — В прокуратуре уже нечего делать.

Андрей включил дворники, и они сразу, одним махом сдвинули в сторону слой мокрого снега с лобового стекла. Перед Пафнутьевым открылась улица, прохожие, огни машин. Андрей легонько тронул машину с места, и они тут же влились в неспешное движение транспорта.

— Ни фига не понимаю, — в очередной раз пробормотал Пафнутьев и, откинув голову, закрыл глаза. Не нравился он себе в этот день. Похвастаться совершенно нечем. Правда, Анцыферова опять за руку схватил, но этого ему вовсе не хотелось. На Андрея вот ворчать начал.. Нехорошо.

— Ты уж не имей на меня зуб, — не открывая глаз, Пафнутьев похлопал Андрея по коленке.

— Ладно... Замнем для ясности. Пафнутьев по голосу понял, что парень улыбается. И стало легче. Отпустило.

— А знаешь... Давай к Халандовскому, — неожиданно для самого себя сказал он. — Давно не виделись, надо пообщаться.

— Вика подождет?

И опять слова Андрея не понравились Пафнутьеву. Был в них укор, была усмешка, не то снисходительная, не то осуждающая. Андрей вообще не имел права говорить об этом. И снова в Пафнутьеве зашевелилось недовольство, легкое раздражение. Он ничего не ответил, не изменил позы, все так же сидел, откинув голову на спинку кресла и закрыв глаза. Андрей искоса взглянул на него раз, другой. То ли решил, что задремал Пафнутьев, то ли понадеялся, что тот не расслышал его вопроса. В машине установилась тишина, причем какая-то недоброжелательная. Словно оба договорились не продолжать разговор, чтобы не обострить его, не довести себя до слов резких и несправедливых.

— Я, кажется, что-то лишнее брякнул, — произнес наконец Андрей. — Вы тоже не имейте на меня зуб, Павел Николаевич...

— Ладно... Проехали, — отозвался Пафнутьев.

Изменился в последнее время Халандовский, сильно изменился. Ушла из него спокойная и бесшабашная уверенность, что все закончится прекрасно, что всегда у него будет полный холодильник, влиятельные друзья и отличное самочувствие. После всех потрясений, связанных с осуждением городского прокурора, когда он вынужден был выступить чуть ли не главным обвинителем на судебном процессе, Халандовский вдруг осознал, что не все в мире так хорошо, как прежде, не так уютно и беспечно, как ему казалось. Похудел Халандовский, как-то опал. Сменил костюмы, поскольку прежние стали велики, с лица сошло благодушное выражение человека, который всегда готов к хорошему застолью, к приятной беседе, к волнующей встрече. Теперь в его глазах частенько можно было заметить настороженность, он и оглядывался с опаской, и выражался осторожнее. И манеры изменились — ушли куда-то величавые замедленные движения, когда он свободно и раскованно рассуждал о сильных мира сего, всем зная место, обо всех судя снисходительно и улыбчиво.

И это ушло.

Магазин свой он сохранил, и девочек тоже сберег — как и прежде, за прилавками стояли благодушные, полные женщины, здоровые и румяные. Но изменились и они. Человек, отлучившийся на полгода и снова заглянувший в магазин, конечно, сразу бы заметил перемены. Меньше улыбались женщины, а если кому-то и удавалось вызвать в них улыбку, какой-то вымученной она оказывалась, как продажная любовь в конце смены.

У них не случалось скандалов, их никто не упрекал в недовесах или обсчетах. Пришли новые покупатели, они не пересчитывали копейки сдачи, они не глядя совали в карманы: тысячи, десятки тысяч, которые отсчитывала им кассирша. Но и это не радовало продавцов. Глядя на Халандовского, осунувшегося и немногословного, они понимали — идет война, идет жестокая, часто кровавая война на выживание.

Иногда в магазин наведывались молчаливые и какие-то замедленные ребята. Ничего не покупая, не подходя даже к витринам, они смотрели, как покупали другие, какие деньги платили, сколько. Потом отправлялись в кабинет к директору, а через некоторое время выходили от него, и была в их выражениях сытость. Понимали женщины — за данью приходили, опять кассу выгребали. И не было в мире сил, которые бы остановили их, призвали бы к порядку, — Ушли счастливые, проклятые советские времена, когда Халандовскому достаточно было позвонить Пафнутьеву, чтобы раз и навсегда избавиться от этих побирушек с пистолетами в карманах, когда он мог, еще мог отправить на скамью подсудимых прокурора города, просто пожаловаться в милицию. То, что брал с него Голдобов, мир праху его, было смешно, и сейчас он вспоминал об этом, как о собственной безмятежной юности, как о первой трепетной и невинной любви.

Пафнутьев позвонил Халандовскому прямо из машины.

— Аркаша? Это я... Еду к тебе. Не возражаешь?

— Откуда звонишь?

—  — Из машины.

— За десять минут доберешься?

— Около того.

— Хорошо... Входная дверь будет открыта.

— Но я знаю код, — не понял Пафнутьев последних слов Халандовского.

— Жильцы меняют его каждую неделю.

— Зачем? — удивился Пафнутьев.

— А ты не знаешь?

— Догадываюсь вообще-то, — смутился Пафнутьев. — Ты один?

— К твоему приезду буду один.

— Я не помешал?

— Жду, — ответил Халандовский и положил трубку.

Когда машина въезжала во двор, Пафнутьев увидел, как из подъезда Халандовского быстро вышла женщина в серой волчьей шубе, которые последнее время в бесконечном количестве завозили из Кореи. Полгорода уже ходило в этих шубах — рыжих, серых, коричневых, огненно-красных. Верх у этих шуб был мохнатый, а полы, сшитые из полосок, напоминали косо уложенные паркетины. Женщина шла навстречу, пряча лицо от снега, от яркого света фар. Но на секунду открыла лицо, и Пафнутьев узнал ее — красавица-кассирша из собственного магазина посетила Халандовского в этот снежный вечер. Значит, не так уж и одинок его друг, значит, не столь уж и беспросветно его существование. Пафнутьев дал знак Андрею остановиться и, когда женщина поравнялась с машиной, открыл дверцу.

— Простите, может быть, вас подвезти?

— Спасибо, мне недалеко.

— Тогда тем более мне приятно оказать вам услугу. — Пафнутьев вышел из машины и приглашающе оставил дверь открытой.

— Ну что же, — кассирша узнала Пафнутьева, но называть его по имени не стала — как-то усвоили все в последнее время, что чем меньше слов, чем меньше выплескиваешь свои знания в разговоре, тем лучше, безопаснее, тем дольше проживешь. — Вам зачтется, — сказала она с улыбкой.

— Очень на это надеюсь, — поклонился Пафнутьев. — Меня ждать не надо, — сказал он Андрею, — Сам доберусь.

Бронированная входная дверь действительно оказалась открытой. Войдя, Пафнутьев увидел несколько замков, приваренных к ней изнутри. Едва дверь стала на свое место, как все они дружно щелкнули. Теперь зайти в подъезд без ведома хозяев можно было разве что с помощью мощного взрыва. Поднявшись на третий этаж, Пафнутьев опять наткнулся на бронированную дверь без единого выступа, без ручек и защелок. Гладкий стальной лист сантиметровой толщины закрывал вход в квартиру Халандовского. Лишь на уровне человеческого лица было просверлено небольшое отверстие для глазка, да в стороне, прямо на стене едва просматривался забрызганный известкой звонок.

То ли сильно разбогател Аркаша, то ли сильно перетрухал, — усмешливо подумал Пафнутьев, но, оглянувшись, увидел, что и все остальные двери на площадке тоже забраны мощными стальными листами. Знал Пафнутьев, что крупнейший цех машиностроительного завода перешел на изготовление таких вот бронированных дверей, которые каждую квартиру превращали в неприступный сейф. Цех, который год назад выпускал сельхозоборудование, теперь не успевал поставлять двери для города и, похоже, процветал, кормил весь завод.

Пафнутьев не успел нажать кнопку звонка — дверь бесшумно открылась, и он увидел на пороге Халандовского. Печального, мохнатого, улыбающегося.