Фредерик Дар - Большая Берта Страница 8

— Вызывали, господин комиссар?

Я сказал «голос»? Пардон, оговорился. Разве можно назвать «голосом» это булькающее бормотание, насморочное блеяние, лишенное всякого намека на интонацию? Право, не знаю, как у меня вырвалось. Я легко преступаю границы. Увлекшись, тонкую ниточку назову канатом, а ручеек — бурным потоком. У некоторых щедрая рука, я щедр на слова. Минималисты терпеть не могут моих выходок. Я окружен врагами, знакомыми и незнакомыми. Пусть. Узы вражды не разорвать! Ненавистники не в силах расстаться со мной, но проклятья взбадривают, в то время как похвалы нагоняют скуку. К тому же в поцелуе частенько больше микробов, чем в плевке.

Отлично, поехали дальше. Вперед! Я уже сказал, что бормотание, жалкое мычание, проржавевший насквозь голос раздался у нас из-под ног…

Разумеется, он принадлежал Пинюшу.

Вот и он, тощий, анемичный, застиранный, дряхлый. Обрубок, ошметок, траченный молью лоскут. Тень! Микроорганизм! Невидимка! Его глаза? Две щелки со следами засохшего гноя. Рот? Узкий лаз в мышиную норку, которому не дает обрушиться мелкий частокол зубов. Щеки? Два вогнутых листика кактуса. А подбородка вовсе не существует. Вместо него обрезок, скос, почти неразличимый. На лоб упорно падает жирная прядка волос, столь же жидкая, как и усы. Уши прижаты к черепу. Но украшением этому обломку крушения, башней на древних развалинах служит нос. Он выпирает, извивается, загибается, он бесконечен. Нелепый нарост, неизвестно для чего предназначенный и ни к чему не годный. Загадочная ошибка природы! А цвет! Зеленый, белый, иногда розовый на кончике. Если приглядеться, то можно обнаружить и желтизну, порой даже синеву! Сердце разрывается, как глянешь на этот нос! К тому же он протекает. Невольно задумаешься, человеку ли он принадлежит? Нет ответа.

Пока я размышлял над явлением Пино, он повторил, бросив на меня взгляд быстрый, но от того не менее колкий:

— Вызывали, господин комиссар?

— С чего ты вдруг принялся выкать? — осведомился я, подражая высокомерному тону его старухи.

Пино с подозрительной осторожностью преодолевал последние ступеньки.

— После того, что вы со мной сделали, господин комиссар, я намерен превратить наши отношения в сугубо официальные, — заявил недомерок.

Блеск! Нет, так не пойдет! Остатки моего терпения подходят к концу, сейчас я взорвусь, как написал некий обветшалый лауреат многих литературных премий.

— Значит, я виноват в том, что ты отправился в загул, а супружнице наплел, будто работаешь со мной? Отвечай, старый хрыч!

Пино отряхнул брюки, поскольку, выбираясь на террасу, ему все-таки пришлось опуститься на колено для поддержания равновесия.

— Позвольте заметить, — проблеял он, — что я не люблю, когда мне предъявляют обвинения в неблаговидном поведении в присутствии третьих лиц. — Он указал на Нини. — Месье может составить обо мне не слишком лестное мнение.

«Месье» смотрела на него, вытаращив глаза. Приняв любопытство за сочувствие, Пино принялся, не теряя времени, изливать душу:

— Видите ли, дорогой месье, я не только полицейский, но и актер. Любитель, конечно, но не без таланта. Я имел честь играть с людьми, впоследствии ставшими яркими знаменитостями. С того незабываемого времени в моем сердце воцарился культ актерской профессии, посему я принимаю живое участие в судьбе дебютанток, помогая раскрыться молодому дарованию. И вот недавно мои опыт и вкус опять оказались востребованными. Дочь нашей консьержки, восхитительная девушка тридцати двух лет, она будет совершенно неподражаема в ролях проказливых инженю. Моя достойная супруга не одобряет увлечение театром, вот и пришлось пойти на хитрость, дабы сохранить мир в семье. Я позвонил матери комиссара Сан-Антонио и попросил передать сыну…

— Эй, банан, я не заходил домой, — перебил я.

Хватило одной фразы, чтобы Пино резко переменил курс.

— Не заходил?.. Ну ладно… Вот и я подумал… Честно говоря, я страшно удивился. Ты не стесняешься нас поносить, обзывать, даже унижать в рабочее время, но вероломство не в твоем характере. Тем не менее фундамент моего брака дал трещину.

Он поклонился Нини.

— Не знаю, женаты ли вы, дорогой месье, и в любом случае ничего не ведаю о вашей супруге, но позвольте сказать, что у моей благоверной характер не из легких. В ее оправдание должен сообщить, что замечательная во всех иных отношениях женщина страдает астмой и язвой желудка. Ничто так не укрепляет боевой дух, как хороший гастрит.

Я похлопал его по плечу.

— Пойди позвони Матиасу, несчастный, — приказал я, — и вели ему бежать сюда сломя голову и во всеоружии. Телефон найдешь в спальне внизу.

Его лицо осветилось ангельской улыбкой. Лишь у полугодовалого младенца можно увидеть подобное выражение незамутненного счастья.

— Внизу много молодых прекрасных дам, — заявил наставник дебютанток, — среди них наверняка есть актрисы или те, кто мечтает попасть на сцену!

Как, они все еще не расползлись, эти кобры очковые? Ждут, чтоб им карету подали?

Развеселившись, Пинюш предпринял опасный спуск. Старая перечница! Башмак стоптанный! Только и думает, как бы ущипнуть смазливую девицу, но ни за что в этом не признается, лицемер проклятый! Вот еще один случай брачной асфиксии, когда не обойтись без кислородной подушки на стороне… Бедные шалопаи, запрягли вас в упряжку и тащитесь вы по разбитой колее быта! Несете бремя супружества, словно чугунный крест!

Во время спектакля, устроенного Пино, Берюрье разбирал шпалерник. Внизу угрожающе темнел колодец двора.

— Так ты знаешь этого типа, Толстяк? — вернулся я к прерванному разговору.

— Подцепил его однажды, пару лет назад.

— Ничего себе нравы! — встряла Нини. — И вы еще осмеливаетесь нападать на нас!

— Любезнейшая, — ответил я, — на профессиональном полицейском жаргоне «подцепить» означает всего-навсего арестовать.

Берю встрепенулся. Бросив полуразобранную ограду, он повернулся к нам.

— «Любезнейшая»? — произнес он, уставившись на пингвиниху. — Ты хочешь сказать, что месье на самом деле мадам?

— Для государства и системы социального страхования — да! — подтвердил я. — Но в реальной жизни имеются сомнения.

— Вот потеха! — хохотнул Берю. — То-то я смотрю… Для мужика у него чересчур короткие волосы.

Глава третья

ТРАХ!

Александр-Бенуа держал речь!

Попросту разговаривать Берю не умеет. Ведь говорить означает вступать в контакт, строить мосты понимания. Толстяк же разливается, брызжет слюной, обрушивая на слушателей поток фраз. Он вещал о Владимире. Фамилию жертвы припомнить не мог. Кажется, она оканчивалась на «ски». Поляк! Или русский… Берю не знал… С этим человеком он столкнулся случайно.[10] Три года назад во время отпуска помог корешам из «дикой» бригады, той, что по особым поручениям. Речь шла о поимке банды фальшивомонетчиков. Владимир фигурировал в списке как художник. У него на квартире нашли планшетки с изображением билетов по пять сотен монет. Владимир сумел доказать, что некий режиссер сделал ему заказ для съемок фильма. Сомнение толкуется в пользу подозреваемого, и Владимира отпустили.

— Мне не терпится втащить малого обратно, — сказал я. — Иди ищи лассо.

Толстяк исчез.

Я снова остался один на один с Нини. Ее агрессивность сошла на нет. Под впечатлением от случившегося бравая мадам погрузилась в мрачные раздумья. Она медленно прохаживалась по террасе.

— В какой области работает ваша обожаемая Ребекка? — спросил я.

— Реклама. Фирма «Нео-Промо».

— Она часто выходит из дома?

— Немногим чаще, чем я. Мы не любим шума…

— Этакие скромные домоседки, любительницы домашнего уюта, — иронично перебил я. — Однако она не заставила себя упрашивать, когда я пригласил ее поужинать.

— На то у нее были причины.

— И вы о них осведомлены?

— Она сказала, что должна вместе с сестрой и зятем встретиться с каким-то важным деятелем. По поводу племянника-прохвоста.

— И вы взревновали?

Нини вынула из кармана рубашки сигару в металлической коробочке и прикурила, не дожидаясь, пока я поднесу ей зажигалку.

— Наша личная жизнь вас не касается, — отрезала «старший товарищ» Ребекки.

— Когда в двух шагах оказывается труп убитого человека, ваша личная жизнь со скоростью звука становится достоянием публики. Это отвратительно, но ничего не поделаешь. Мне необходимо, кроме всего прочего, хорошенько познакомиться с вашим обычным образом жизни. Прежде чем искать убийцу, я должен понять, почему Владимир оказался именно здесь. Это первостепенная задача. Согласно вашим показаниям, вы лично никогда не видели убитого, а Ребекка знала его лишь в лицо. Что ж, прекрасно. Однако вчера вечером ваша прелестная подружка обнаруживает труп над вашей спальней и ведет себя по меньшей мере странно. Вместо того чтобы позвать на помощь, она хранит молчание по поводу чудовищной находки, как уже завтра на рассвете напишут журналисты. Она оставляет мертвеца гнить на крыше, а сама весьма робко и неуверенно ходит кругами вокруг полиции. Неужто она не сознавала серьезности происшедшего или надеялась, что само собой рассосется? По крайней мере, ее игривое поведение в отделе уголовных расследований наводит на такую мысль. Вы сами находите ее действия нормальными?