Зиновий Юрьев - Кукла в бидоне Страница 8

Председатель, кряхтя, вылез из-за заваленного бумажками стола, с минуту смотрел на Сережу каким-то отсутствующим взглядом, потом неловко погладил его по голове и пробормотал:

«Ну давай, давай, мужичок, старайся…»

Потом мать объяснила, что оба сына председателя, погибшие на войне, имели, говорят, способность к математике… Да, но и ему, Сергею, не пришлось стать математиком. Сколько случайностей, просто удивительно…

Он демобилизовался и возвращался из части к себе на Ярославщину. Сначала нужно оглядеться, а потом уже и решать, что и как дальше.

Он сидел на отполированной до блеска бессчетными телами скамейке в зале для транзитных пассажиров Ярославского вокзала в Москве и ждал поезда. Впервые за три года службы он никуда не торопился, не боялся просрочить увольнительную, ни перед кем не отчитывался. И это ощущение полной свободы, неподотчетности, какой-то расшнурованности было непривычно и даже стесняло его. Наверное, так чувствует себя лошадь, с которой в один прекрасный день вдруг снимают хомут, хлопают по крупу и говорят: отдыхай.

Напротив, через проход, здоровенный подвыпивший парень приставал к девушке. Девушка испуганно отодвигалась, но рядом с ней, опустив голову на грудь, спала, подрагивая, пожилая женщина.

— Значит, образованная, — ухмылялся парень, наваливаясь на девушку плечом.

Та не отвечала, лишь крепче прижимала к себе авоську, раздувшуюся от трех батонов и множества кульков, словно искала в ней защиту.

— Значит, образованная, говоришь, — с тупой обидой повторял парень. — Уж и дотронуться нельзя.

Он попытался ее обнять, положив руку на плечо, но девушка вскочила.

— Брезгуешь, значит, — злобно выдохнул парень и дернул соседку за руку.

Она упала на скамейку и, должно быть, ударилась головой о высокую спинку, потому что на глазах у нее выступили слезы.

Сергей не решал, ввязываться ему или не ввязываться. Он вдруг сообразил, что стоит почему-то прямо перед парнем, сжав кулаки, а тот презрительно-оценивающим взглядом меряет его невысокую фигуру.

— Ну-ка, брысь отседова, — не зло, даже с некоторым состраданием сказал парень.

— Оставь девушку, — весь дрожа от ненависти к этой тупой злобной морде, к этому воплощению наглой издевающейся силы и бесстыдства, прошипел Сергей.

— Ишь ты, — радостно изумился парень и встал. Он был на полголовы выше Сергея и весил, наверное, килограммов на тридцать больше. — Сознательный, значит…

Он выбросил вперед правую руку, целясь в лицо Сергея, но бесчисленные часы занятий самбо, автоматизм, намертво вошедший в Сергея за эти годы в парашютно-десантных частях, сделали свое дело. Он резко уклонился от удара и одновременно сделал подсечку. Парень очутился на полу. Заплакал проснувшийся ребенок, спавшая женщина испуганно замигала со сна, девушка не спускала с Сергея широко открытых глаз.

— Самбист? — деловито спросил кто-то Сергея из-за спины. Он обернулся. Старшина милиции подмигнул ему и добавил: — Помоги-ка его проводить…

— Так-так, — потер руки в комнате милиции немолодой старший лейтенант и отпил глоток чая из стакана в подстаканнике. — Выходит, демобилизованный; выходит, самбист; выходит, едешь домой. Так-так. Образование?

— Десять классов.

— Картина ясна, — сказал старший лейтенант и решительно отодвинул от себя стакан в подстаканнике. — Никуда ты не уедешь.

— Почему? — испугался Сергей.

— Да потому, что ты будешь служить в милиции.

— Что-о?

— А то, — рассмеялся старший лейтенант, — не прощу себе, если выпущу из рук такого парня. Понял?

— Так точно! — автоматически выпалил Сергей. То ли все было слишком неожиданно, то ли он еще не пришел в себя от волнения, то ли рефлекс повиновения, выработанный за годы в армии, сыграл свою роль, но решал уже все старший лейтенант.

— Садись, попьем чайку, поговорим…

Через неделю, съездив домой, Сергей уже был милиционером. Звания своего нового он не стеснялся, потому что подсознательно всегда видел себя между той девушкой с испуганными глазами и здоровенным верзилой в облачке сладковатого перегара. Но оставалось какое-то чувство предательства и перед Анной Павловной, его старой учительницей, и перед собой, и перед математикой. Он набрал кучу учебников и почти все свободное время занимался.

…Билет на вступительных экзаменах по математике в МГУ он тащил при одном экзаменаторе, а пока дожидался своей очереди отвечать, пришел другой, худощавый человек лет сорока—сорока пяти, в очках с толстыми стеклами. Оглядев экзаменующихся и заметив милицейскую форму, он подошел к Сергею и шепотом спросил:

— Кого вы ждете, товарищ?

— Как — кого? — удивился Сергей. — Очереди своей.

— Какой очереди? — переспросил экзаменатор и громко хрустнул суставами пальцев.

— Экзамен сдавать.

— А где же ваши записки? — спросил человек, посмотрев на чистый стол перед Сергеем.

— А я… — смутился Сергей, — так…

— Что «так»?

— В уме.

Экзаменатор не спеша снял очки, подслеповато помигал, причем глаза его оказались совсем не такими, какими были за толстыми стеклами, а добрее и беспомощнее, протер очки носовым платком и сказал:

— Молодой человек, вы, часом, не смеетесь надо мной?

— Да что вы! — Сергей никак не мог понять, что именно так поразило этого человека. Анна Павловна, правда, говорила ему, что он здорово держит все в уме, но этот московский профессор…

— Отвечайте, и немедленно! — взвизгнул человек. — К доске!

Все еще недоумевая, Сергей начал отвечать. Экзаменатор сидел молча, глядя прямо ему в глаза.

— Ну-с, а если так? — спросил профессор и изменил условия задачи.

— Тогда так, — сказал Сергей и снова начал отвечать.

Говорить ему было легко, потому что мысленно он видел перед собой огромный чертеж и ему нужно было лишь как бы читать раскрытую страницу.

— Как вас зовут? — почему-то шепотом спросил профессор, очевидно забыв, что перед ним лежал экзаменационный листок Сергея.

— Сержант Шубин Сергей Родионович.

— Надо запомнить, — снова прошептал экзаменатор и вдруг тонко выкрикнул: — Позвольте поздравить вас, сержант Шубин Сергей Родионович! Вы… вы даже не понимаете…

…Старший лейтенант все понял, пожал ему руку, усадил перед собой и заставил раза три пересказывать сцену на экзамене. Потом сказал:

— Ну, с богом, Шубин, учись. Но нас не забывай, в случае чего — прямо ко мне. — Он вздохнул. — Значит, учиться?

— Учиться, товарищ старший лейтенант.

В конце первого семестра Шубин узнал, что умер его отчим, мать больна и не может работать в колхозе.

«Но как-нибудь мы с Колей перебьемся, ты не волнуйся, учись, сынок», — сообщала мать. Письмо было написано детским почерком брата на листке в косую линейку, вырванном из тетради.

Отговаривали Сергея всем факультетом. Но нужно было помогать матери и брату, и он слишком хорошо знал, что значат слова «как-нибудь перебьемся».

Как-нибудь они, конечно, перебьются, но он не мог не видеть постоянно в своем воображении маленького брата и мать, терпеливо и безропотно ждущих, пока он сможет помочь им. А сможет ли вообще мать дождаться? Еще четыре года назад врач в районной больнице сказал, что почки у нее никуда не годятся, и отчим страшно разволновался, а она лишь пожала плечами и сказала: «Бабы — они живучие».

Так он оказался в школе милиции, откуда мог посылать домой почти всю свою довольно высокую стипендию.

Иногда, конечно, бывает жаль, что так все получилось. Но теперь, пожалуй, он не променял бы свою профессию ни на какую другую в мире, даже если иногда и хочется плюнуть на все.

…Он поднялся пешком на пятый этаж — лифт, как всегда, не работал — и тихонько открыл дверь. Вера еще не спала. Она сидела на кухне и проверяла тетрадки.

— Опять? — вздохнула она и смешно сморщила нос.

— Опять, — тяжко вздохнул Сергей.

— Дело?

— Оно. Поесть-то милиционеру дали бы, гражданочка.

— Пищеблок закрыт на учет. Яичницу будешь?

— Давай. Что нового?

— Мишка двойку получил. За домашнее задание. Задали написать десять палочек, десять крючочков и сколько хочешь ноликов. Он написал нолик и объяснил учительнице: «Вы, говорит, сказали, сколько хочешь ноликов. А я хотел только один».

— Логично, — сказал Сергей. — А мог бы и не написать ни одного. Тоже вошло бы в категорию «сколько хочешь». У человека научный склад ума, ничего не поделаешь.

— Я ему за научный склад ума уже выдала.

— Вот так губят будущих Галуа и Лобачевских, не говоря уже об Эйнштейнах. Смех смехом, но он же не понимает, за что ему поставили двойку, а раз не понимает, смысла в ней не густо.

— Ну, побыл бы ты учителем… Ешь яичницу.

Сергей ел, разговаривал, но в этом участвовала лишь малая часть его сознания. Большая была занята сценой, которая несколько часов назад разыгралась на улице Правды напротив Строевого переулка.