Виталий Смирнов - Последний шанс Страница 8

Масленников сел на стул и протянул ей служебное удостоверение. Она молча всмотрелась в него, и на щеках ее явственнее обозначились поблескивающие следы слез.

— Значит, вы по поводу… — она мужественно старалась бороться со своей, как считала она, слабостью и с тем, что делало ей честь, как считал Сергей.

— Простите, я веду себя непрофессионально, — сказала она.

— Ну, почему же, — возразил он. — Разве душа медика обязательно должна быть черствой, бесчувственной? Я думаю, скорее наоборот.

Она подняла на него благодарный взгляд выразительных карих глаз.

— Спасибо. Но мне, видимо, все-таки следует сменить профессию. Я никак не могу равнодушно встречаться со смертью даже, в общем-то, чужого человека. Представьте: ты к нему подходишь, выполняешь назначения, делаешь уколы. Он тебе чужой и все-таки уже не чужой. А потом он умирает. Почему? Может, я в чем-то виновата? Может быть, нужно было сделать что-то другое или не так? Это очень тяжело — думать, что ты хоть чем-то виновата в чужой смерти…

— Но в смерти Пустаевой вы уж совсем не повинны, — постарался успокоить ее Сергей, — Ведь ее просто убили. При чем здесь вы?

— Если бы так, — глухо сказала она. — Если бы так… А сердце мне шепчет: нет, нет, — не так…

«Типичная представительница русской интеллигенции — «самоедка», — подумал Сергей. — За всем дурным, что происходит вокруг них, такие всегда найдут причину считать себя сопричастной дурному…»

— Видите ли, — повторила «самоедка», видимо, на что-то решившаяся, — все дело в роковом стечении обстоятельств. Ровно полгода назад умерла она, и ровно через полгода убили ее. Роковое, роковое стечение обстоятельств…

— Кто «она»? — не выдержал Сергей.

— Ольга Николаевна Задорова… — ответила медсестра. — Я отлично помню, Елена Ионовна обрадовалась ее смерти. Это казалось чудовищным. Она сказала тогда: «Наконец-то…» Но как сказала? Каков был тон, смысл, выражение лица! Как будто она торжествовала! Это так кощунственно, что я не поверила тогда сама себе. «Этого всего нет, — сказала я себе, — ты, Инна, ошибаешься. Тебе просто показалось, померещилось», — вот как я подумала тогда. А теперь, вспоминая прошлое, я вижу ее улыбку и злой огонь в глазах. Нет, я не ошибалась тогда, мне не показалось. Я действительно видела, что смерть Ольги Николаевны обрадовала ее. И вот ровно через полгода пришла расплата. Вы думаете, это человеческие козни? Нет, это ее поразил рок.

— Но ведь рукой человеческой, — вставил Сергей. — Может быть, это Задоров?

— Владимир Степанович, во-первых, ничего такого не знает, а во-вторых, если бы и знал — перетерпел.

Хождение по квартирам, как и предвидел Сергей, оказалось скучным и однообразно-бесперспективным делом, — никто, вроде бы, не видел и не слышал. Кое-кто, правда, уточнял: «Говорите, от полуночи до двух? Мы в это время спим, лейтенант…» И все. Дом, к тому же, был «благополучным», жили в нем, главным образом, трудяги, гульбищ не устраивали, а гульбище Сергею сейчас могло бы помочь. Во время вечеринок кто-то мог выйти на балкон освежиться, кто-то пошептаться, кто-то… Но нет, ничего такого не было, к сожалению…

Теперь ему предстояло наведаться в последнюю, двухкомнатную, на пятом этаже. Без всякого энтузиазма он нажал на кнопку звонка, минутку постоял в ожидании, потом из-за двери раздалось традиционное: «Кто там?» (Люди стали неохотно распахивать двери просто так…), и после необходимых объяснений перед ним предстала сухонькая, приземистая старушка.

Увидев перед собой молодого и сильного парня, она, кажется, немного оробела, но Сергей, имевший природный дар сходу завоевывать доверие, успокоил ее, и она провела его в комнату.

Да, она в ту ночь не спала, ждала задержавшегося сына. Да, сидела на балконе и ждала его. Да, близко к полуночи или заполночь около их дома остановилась машина, подъехавшая со стороны проспекта. Какая? Марок она не знает, но — легковая. Из нее вышел человек с палочкой. Пошел дальше. Машина погасила огни и осталась на месте.

Сын ее должен был возвращаться с той стороны, куда ушел этот, с палочкой, и она продолжала ждать. Сколько времени она так сидела на балконе — не знает, но потом возвратился этот, с палочкой. Около машины он что-то вынул из кармана, бросил на панель, наступил ногой. После этого он сел в машину, и они уехали. А вскорости появился и сынок…

Это уже было определенно кое-что: высокий, видный, с палочкой… Сергей считал себя вознагражденным за часы нудного хождения по чужим квартирам.

А в это время Инна Яковлевна, вдруг что-то вспомнив, опять схватила пухлую историю болезни Задоровой и стала лихорадочно листать ее страницы: аккуратно подшитые и подклеенные результаты анализов, заключения врачей-специалистов, записи Пустаевой. Наконец она нашла то, что искала: назначения Елены Ионовны уже в самом конце болезни Задоровой. Вот оно: целанид, целанид… Но где же страфантин? Она же назначала ей страфантин! И она, Инна, делала ей тогда эти инъекции. Где же назначение страфантина?

Записи о назначении страфантина в истории болезни не было. И тогда ужасное подозрение охватило душу молодой женщины. Она подошла к книжному шкафу, в котором они с Пустаевой хранили справочную литературу и истории болезней своих пациентов. Сразу же нашла двухтомное издание «Лекарственные средства» и, поспешно листая страницы, отыскала наконец злосчастный страфантин.

Первым, что бросилось ей в глаза, было: «С. после лечения сердечными гликозидами типа целанид, назначать после перерыва в 10–12 дней».

«После перерыва… А ведь вчера еще я ей вводила целанид, а на следующий день, по указанию Пустаевой, — страфантин. И ни слова об этом в истории болезни. Это, как уничтожение следов преступления…»

У Инны задрожали руки. «Так вот почему состояние больной тогда резко ухудшилось; она перестала есть, ее мучила рвота, пугающая аритмия, она таяла на глазах, с трудом стала подниматься с постели… Вот, значит, почему? Передозировка… Да, да… Та самая передозировка сердечными гликозидами, которая могла даже привести к простой остановке сердца… Вот оно — чувство вины, моими руками…»

Инна разрыдалась.

Эпизоды

Александр Степанович Шапкин распахнул окно своего кабинета. Уже наступила ночь. В раскинувшемся небе мирно мерцали звезды.

Потянуло прохладой и терпким запахом хвои от близкой сосновой рощи.

Он всмотрелся в заоконное царство. Его собственный, лично оплачиваемый фонарь у ворот дачи был погашен, и все вокруг нее погрузилось в таинственную полутьму — природа отдыхала после по-летнему жаркого дня.

Стоя у окна, отдыхал и он.

Он знал, что хотя перед ним лебезят и заискивают, но многие завидуют и ненавидят его. И ему приходится жить в постоянном напряжении, быть все время начеку. Вот и сегодня он распорядился, чтобы в комнате первого этажа ночевали двое телохранителей. Интересно, чем они сейчас занимаются? Поди, оба дрыхнут, проклятые, а ведь им он доверил свою безопасность…

Тишину нарушил телефонный звонок.

Александр Степанович даже вздрогнул от неожиданности. Что-то похожее на страх на мгновение овладело им. «Такой поздний звонок не к добру…» Он торопливо поднял трубку.

Звонила Верочка. Она была явно взволнована.

— Это я, Александр Степанович. К нам приходил следователь Бубнов. И учинил мне допрос. Предупредил об ответственности за дачу ложных показаний и потребовал, чтобы я рассказала, чем занимались вы последние пять дней и особенно в ночь на двадцать второе мая. Он явно в чем-то вас подозревает. И я… я сказала ему, что мы были с вами…

— Так… — уронил Шапкин. — И это все?

— Все, — виновато ответила Верочка.

— Тогда не унывай и спи спокойно.

Верочка положила трубку. А Шапкин задумался. «Интересно, на кого он работает? Не мог же он вот так просто, сам. Впрочем, это не важно. Сталин тот только судил таких дураков. Неправедно, но судил. А Шапкин будет просто карать. Как это отразится на делах? Думаю, положительно. Каждый сверчок пусть знает свой шесток. Нет, господа, свободное общество — это не разгул анархии. И потом эта связь с Верочкой может дойти до Ниночки…»

Александр Степанович потянулся к телефону.

— Михель, это я. Захвати кого-нибудь из своих парней и мигом ко мне.

Шапкин посмотрел на часы: интересно, сколько потребуется времени Михелю на выполнение приказания?..

Сон бежал от Нины Алексеевны. Правда, временами она погружалась в зыбкое небытие, но тут же ее посещало чудовищное видение, и она просыпалась в холодном поту.

Разбитая и измученная, она опустила ноги на ковер. Села. Не зажигая света нащупала тапочки.

В спальне мужа было тихо и темно. Видимо, он еще работал в своем кабинете.

Она накинула на себя легкий халатик, подошла к балконной двери, откинула тяжелую штору и, не скрипнув дверью, вышла на воздух.