Охота на тень - Камилла Гребе Страница 8

— Хильма и Вальдемар — мои приёмные родители, — отозвалась Бритт-Мари, и сама удивилась, с какой лёгкостью она это сказала. Как будто быть приёмным ребенком — самая обыденная вещь на свете.

Если Бьёрн и был удивлён, сейчас он этого не показывал.

— Ясно, — отозвался он.

— Папа умер несколько лет назад.

Бьёрн промычал что-то невнятное в ответ, подхватил пустую бутылку и одной рукой отправил её в мусорку, стоявшую поодаль. Бутылка перелетела через пункт назначения, и Бьёрн подавил разочарованный вздох, но не предпринял попытки подобрать её.

— А твоя мать? Она здесь живёт? — спросил он.

— Нет, после папиной смерти она перебралась в Хёганэс.

Бритт-Мари задумалась о своей маме и прикрыла глаза, подставив лицо лучам солнца.

Прошло уже больше десяти лет с тех пор, как Бритт-Мари узнала о том, что родители её удочерили. Несмотря на то, что она продолжала любить мать так же сильно, невозможно было отрицать тот факт, что в их отношениях что-то изменилось, когда Бритт-Мари узнала правду об Элси. Бритт-Мари казалось, что больше она не могла положиться ни на кого и ни на что.

Словно в мире не осталось ничего по-настоящему незыблемого, постоянного.

Отголоски этого открытия теперь звучали в отношениях Бритт-Мари с матерью. Бритт-Мари больше не могла вести с ней такие же долгие доверительные разговоры, как бывало до, ибо правда — или скорее ложь — заставила их отдалиться друг от друга.

Это не изменилось, даже когда мама заболела.

Пару лет назад ей диагностировали рак груди, и несмотря на то, что врачам удалось сдержать прогрессирование болезни, исход всё ещё оставался неясным. Бритт-Мари переживала за неё и несколько раз пыталась ей об этом сказать. Но у неё ничего не вышло, потому что всякий раз, как Бритт-Мари предпринимала очередную попытку, она никак не могла избавиться от образа Элси, и думала лишь о том, как долго мама с папой скрывали от неё правду.

Бъёрн повернулся и положил руку ей на бедро.

У Бритт-Мари сладко заныло где-то в животе и кожа зажглась от его прикосновения. Она пододвинулась поближе, закинула нагретую солнцем ногу поверх его ноги, и заглянула в его ясные голубые глаза.

Не отводя взгляда, он медленно поднял руку и, лаская, провёл указательным пальцем по её груди.

Его прикосновения пробудили к жизни давно подавленное желание.

Прошло уже два года с тех пор, как Бритт-Мари порвала с Эйнаром, и теперь, спустя столько времени, она не могла понять, почему так долго тянула с разрывом. Эйнар был до чрезвычайности скучен: единственное, что его интересовало в жизни — собственная коллекция марок. А после Эйнара Бритт-Мари не встречала никого, кто мог бы заставить её что-то почувствовать.

До сих пор. До сегодняшнего дня.

— Поедешь со мной? — спросил он, задержав палец на кончике её соска.

Волна желания поднялась внутри неё.

Бритт-Мари без колебаний ответила согласием. Словно ответ только и ждал того, чтобы сорваться с языка. Словно всю свою жизнь она ждала этого вопроса. От него.

Да, да.

Четырьмя месяцами позже они поженились и стали ожидать появления на свет ребёнка.

3

Бритт-Мари стояла в кухне маленькой двухкомнатной квартиры, которую их молодой семье предоставило жилищное агентство. Поставив в сумку контейнер с едой, она бросила взгляд на Эрика, на первый взгляд, бесцельно копошившегося на полу среди игрушек.[6]

Бритт-Мари обернулась к Бьёрну.

— Вы справитесь?

Бьёрн промолчал.

По радио диктор монотонно зачитывал новости. Хотя ничего нового не было: феномен Баадера-Майнхоф, ИРА, Вьетнам.[7]

Бритт-Мари начало казаться, что война во Вьетнаме идет уже целую вечность. Сводки с далеких полей брани долетали до слушателей уже несколько лет.

«В каком страшном мире мы живём», — подумала Бритт-Мари, и в который раз напомнила сама себе, какой счастливый ей выпал жребий: жить под мирным небом, иметь крышу над головой, и прежде всего — быть вместе со своей семьёй.

Наконец-то у неё была собственная семья, настоящая. Теперь уже не имели никакого значения все прошлые беды и трудности — её жизнь в приёмной семье, вся эта ложь, папина смерть.

А сейчас Бритт-Мари собралась выходить на работу, да не куда-нибудь, а в полицейский участок Эстертуны.

По правде говоря, этот факт радовал Бритт-Мари значительно больше, чем она готова была признать, — ибо несмотря на то, что ей нравилось быть мамой, домохозяйка из неё вышла никудышная. Так что едва ей поступило предложение выйти на службу в участок, Бритт-Мари без промедления ответила согласием, невзирая на протесты мамы, которая считала, что выходить на работу до того, как ребенку исполнится три года, — совершенно недопустимо.

Бритт-Мари выключила радио, подошла к Эрику и приложила ладонь к его лбу.

Уж не поднялась ли у него температура?

С тех пор как у мамы нашли рак, Бритт-Мари стала чересчур много думать о болезнях. И эта тревога лишь возрастала сообразно переменам в её жизни — знакомству с Бьёрном, замужеству, материнству. Теперь слишком многое было поставлено на карту, слишком многое могло в любой миг пойти прахом.

— Ты что-то сказала? — сонно промямлил Бьёрн.

— Я спросила, справитесь ли вы?

— Конечно, — отозвался Бьёрн, не отрываясь от газеты. — Она вот-вот придёт.

Она — это Май, его мать.

Она должна будет присматривать за Эриком, пока Бритт-Мари на работе. Май сама предложила забирать Эрика на день к себе, и конечно, в её таунхаусе ему будет гораздо лучше — ведь там гораздо просторнее и есть собственный сад.

Помощь Май — вынужденная мера в ожидании места в детском саду, в этом были согласны оба — и Бьёрн, и Бритт-Мари. Альтернативой для неё было стать домохозяйкой, но сама мысль о таком исходе