Фридрих Незнанский - Уйти от себя… Страница 9

А ключик Любаше и подыскивать не пришлось. Очень скоро Казачок оказался в ее горячих объятиях и только поражался ее неиссякаемой страсти. Она в нем тоже не разочаровалась. А уж какие у него пальчики нежные были! Она каждый перецеловала, вспоминая красивые руки учителя музыки. Как-то спросила у возлюбленного, как же зовут его. Маманя же дала ему при рождении человеческое имя! А то все Казачок да Казачок.

— Та ж кубанский я, казацкого рода, потому и казачок. А так есть у меня имя, как у всякого человека, — рассмеялся ее любимый, — Олегом назвали.

Имя не совсем простое, в школе на уроках истории, а может, литературы учили про князя Олега, но Любане не понравилось. Как-то не очень оно подходило худощавому невысокому парню. По ее представлениям человек с именем Олег должен быть здоровенным бородатым мужиком с руками, как лопаты. Так и продолжала называть его Казачком. Только боялась очень, что скоро он уедет, и тогда она не переживет пустоты в своей девичьей постели. Усохнет от тоски по любимому. Но Казачок пообещал, что задержится надолго, дела у него здесь важные, которые не скоро решаются. Терпение надо иметь. Поучал ее: «Ты, Любаня, меня люби, пока я рядом, не думай, шо там тебя ждет в будущем. Я с тобой — и радуйся!» Она и радовалась, расцвела, похорошела, даже кожа стала гладкой, ни единого прыщика. Девчонки перешептывались и хихикали. Она догадывалась, о чем шепчутся эти стервозные завистницы, но думала: «Пусть завидуют! Ни у кого такого красавчика нет! А уж что мы с ним в постели вытворяем — это наши дела». В постели он был так хорош, что она чуть не плакала от счастья. И готова была все сделать, только бы порадовать своего любимого. А он не так уж много и хотел. Всего-навсего, чтобы она рассказывала о планах Генки. А ей что, жалко? Пускай знает, к чему серьезные люди стремятся. Может, это его тоже подстегнет, захочет ее Казачок разбогатеть, а потом и ее с собой заберет. Пусть хоть в ту же Южную Африку. Где она находится, Любаня представляла смутно, где-то внизу на карте мира. Помнила по школьной географии. Но знала, что там солнце, лето круглый год, а еще то ли море, то ли океан, ну и песок, естественно. Значит — сплошные пляжи. Сразу представлялась картина вечного праздника. Жить на курорте ужас как хотелось. Правда, немного смущало, где же там может быть золото? В песке его роют, что ли? Или, может, просто под ногами валяются золотые россыпи? Потом вспомнила сказку из детства про Беляночку и Розочку, им учительница читала в младшей школе. Там золото карлики вроде в пещерах хранили, в горах. Наверное, и в этой Южной Африке какие-нибудь горы есть. Но это ее уже не касается. Не ей же золото добывать! Главное, рядом будет любимый и не нужно ходить на работу. Заниматься бухгалтерией Любке уже сильно надоело.

Генка обычно был немногословный. С Любаней особо не делился. А тут как-то выбрал момент, когда Олега не было рядом, да и говорит:

— Я, Любаня, кое-что задумал. Только тебе говорю, как сестре своей единородной. И то только потому, что ты девка не из болтливых, молчать умеешь. Мы с мужиками хотим дельце одно провернуть, перегнать нашу добычу на юг и запарить там все оптом. Это наша законная заначка. Тогда я враз получу большие бабки. И тебе тоже перепадет. Мне только помощь твоя нужна. Этот твой хахаль Казачок — парень ушлый, как раз на юг скоро отправляется. Базлал, что у него есть надежные люди, они помогут там с охраной и прикрытием. Сопровождение нам не нужно, свои люди поедут, а там, на месте, знающие люди нужны. Разузнай у него, не треп ли это. И никому больше ни слова.

Любка рада была помочь и брату, и перед Казачком выслужиться. Представила, как тот обрадуется, что не зря на нее рассчитывал. Счастье само плыло ей в руки. Как она и ожидала, ее любовник разве что не плясал от радости, когда услышал про вагоны. Уж он ее тискал, услаждал всю ночь напролет, она иногда и дышать забывала. А он был неутомим и сладостно нежен. Любаня в его руках уже не вспоминала своего учителя музыки. А на ее осторожные расспросы он ласково посоветовал не забивать голову всякой мутотой. Это его геморрой, и он сам завтра забьет стрелку с Генкой. С ним же и перетрет тему. Любаша уже привыкла к тому, что язык Казачка ей не всегда понятен, хотя суть улавливала. И на этот раз поняла — это не ее ума дело.

На следующий день оставила она Генку с Олегом наедине решать их дела. Хоть и любопытство ее жутко разбирало, но нужно было идти на работу. Да и мужики подгоняли, хотели вдвоем остаться. Люба не дура — просекла, что у каждого из них свой интерес был в этом деле.

Казачок после разговора с Генкой как-то поспешно засобирался и, обнимая на прощание Любаню, пообещал, как каждый настоящий мужчина, что он непременно к ней вернется. Вот управится с делом — и весь ее. А Любка, как всякая женщина, размазывая слезы по щекам, свято верила каждому его слову. Уехал ее красавчик, сокол ее ясный, орел сизокрылый. Только месяц с ней и пробыл. И хоть девки ехидно поглядывали да посмеивались, потому что их портяночные мохнорылые мужики с ними остались, а ее писаный красавец отбыл в неизвестном направлении, Любка про себя посылала их куда подальше. Разве можно сравнить ее Казачка с этими сапогами?

Казачок, счастье ее, с каждой большой станции присылал телеграммы на адрес бухгалтерии. С одним коротким словом: «Люблю». Ух, как девок корежило, когда она в упоении зачитывала это слово! Да не раз и не два! Ей хотелось, чтобы весь мир знал, как ее любит ненаглядный. Немного отравила ей радость Мария Григорьевна, пожилая главный бухгалтер. Она каждый раз после коллективного чтения очередной телеграммы смотрела на нее недобрыми глазами и предостерегала, «как мать родная», чтобы Любка особо не радовалась. Те, кто много говорят о любви, чаще всего брешут. Попудрят мозги доверчивой дурехе, а потом смываются, ищи-свищи их потом… Хорошо, если еще без последствий обходится. Словом, позавидовала Любаше. Понятное дело, ее старый хрыч Никодим Степаныч сроду слова ласкового жене не сказал. Как бирюк — приедет с приисков на пару дней и сидит сиднем на балконе, молча курит и плюет сверху вниз, со второго этажа, на прохожих. Такое у него развлечение.

По ночам Любаша ворочалась в постели, вдыхая запах подушки, на которой лежала голова Казачка. Решила не стирать наволочку, чтобы его запах постоянно был при ней. Жалко только, что со временем дух от волос любимого становился все слабее.

Через две недели вернулся с приисков Генка — озабоченный, деловой.

— Ну, сеструха, даст Бог, выгорит наше дело. Я тебя не забуду. Так что молись за меня. Через неделю еду на станцию с ребятами, поезд готовить к отходу. А Олег давал о себе знать? — вдруг вмешался он в ее личную жизнь, чего до сих пор никогда не делал.

Любка с торжествующей улыбкой протянула ему пачку телеграмм. Генка просмотрел их, особенно его интересовали места отправления, и удовлетворенно кивнул:

— Не сбрехал Казачок.

Через неделю уехал и брат. Любане только и осталось, что дожидаться вестей. Маринка приходила к ней понурая и все каркала:

— Чует мое сердце, не к добру эта поездка!

— Да заткнись ты, наконец! — прикрикнула на нее Любаня. — Что ты понимаешь в их делах?!

Маринка обиделась и ушла. Вот муха, только одно ее беспокоит: как бы Генка с другой не загулял. «Дура безголовая», — думала с досадой Любаня. Своему любимому она верила безоговорочно. Тот, кто умеет так любить, бросить не может. Сколько уже раз говорил ей, что она единственная и неповторимая, и вообще — таких, как она, он не встречал. Любка даже зауважала себя после таких его слов. И в зеркало на себя теперь смотрела как бы со стороны, глазами Казачка, и находила, что очень симпатичная. Даже глаза стали больше и лучились голубым цветом, как у певицы Валерии…

5

Вокзал жил своей кипучей жизнью. Гул голосов, несмотря на позднее время, напоминал растревоженный улей. Прорва народу шлялась вокруг Турецкого, как в безумном броуновском движении. Подозрительные типы шныряли, что-то выискивая цепкими взглядами в толпе пассажиров с видом охотников, которые вышли на большой ночной промысел.

Турецкий стоял посередине зала под расписанием поездов, запрокинув голову, и зачарованно наблюдал, как на электронном табло время от времени начинали быстро мелькать буквы и цифры, ритмично пощелкивая металлическими страницами-пластинками. Информация постоянно менялась, и он старался вникнуть в содержание этих пляшущих строчек. Наконец плюнул на все попытки разобраться в них. Голова трещала, как будто он пил три дня без продыху. Ныла ушибленная скула. Душа ныла еще больше. Было очень паршиво. Пол под ногами иногда начинал медленно уплывать, и он, пытаясь удержать равновесие, покачивался, ища точку опоры. На мраморной стене вокзала углядел расписание поездов, отпечатанное на большом листе бумаги, и радостно кинулся к нему, едва удержавшись на ногах. Сделав несколько шагов, уткнулся пальцем в расписание и облегченно вздохнул, пробормотав: