Николай Леонов - Матерый мент Страница 9

Получалось, что и в научном, и в организационном плане дела в лаборатории вообще и у Ветлугина, в частности, шли замечательно и никаких резких ухудшений, равно как и улучшений, настроения шефа она в последнее время не замечала, хотя… да, может быть, вчера он был необычно суховат, немногословен и выглядел не совсем как всегда. Но она думает, что это просто самочувствие виновато – Деду все же седьмой десяток. К этому моменту разговора Гуров явственно осознал, что без хотя бы элементарного понимания самого предмета деятельности покойного Ветлугина и возглавляемой им лаборатории он дальше не продвинется.

– Мариам Салмановна, я вас попрошу кратенько и, по возможности, популярно растолковать мне, чем вы все-таки занимаетесь. Ваши научные и, – он замялся, – производственные, что ли, интересы.

– Если вам это нужно… – она недоуменно развела руками, – но я плохой популяризатор, не знаю даже, как вам объяснить, чтобы понятно было, в нашей области много загадок, белые пятна сплошные!

– Знаете, есть старая шутка: милиционеры ходят по трое потому, что один умеет читать, второй – считать до десяти, а третьему приятна компания высокообразованных людей, – сыщик широко улыбнулся. – Но я все же не сержант ППС, – он заметил выражение непонимания на лице Кайгуловой, – это патрульно-постовая служба, а в нашей конторе полных дебилов не держат. Вы попробуйте, а я, если совсем тонуть буду, то закричу «караул!».

Кайгулова тряхнула головой и необыкновенно обаятельно улыбнулась в ответ.

– Ну, хорошо! Что вы знаете о биотехнологии, Лев Иванович?

– Да так, что на слуху: овечка Долли, трансгенные картошка с соей, которыми нас американцы то ли травят, то ли совсем наоборот, гербалайфы разные, – ответил Гуров после минутной паузы. – То, что по ящику показывают, желтая пресса опять же. Не то Гитлера кто-то воссоздать из нижней челюсти собирается, не то Сталина из бог весть чего. Спилберговский «Парк Юрского периода» смотрел. Сказать по правде – ничего не знаю. Не мой курятник.

– С овечкой дутая сенсация, это не наука, это фокусы, и очень дорогие к тому же. Клонирование человека – разве что внуки наши доживут, если не хватит ума понять, что никому это не нужно. Динозавров – сильно сомневаюсь, а вот мамонтов, при соответствующем финансировании, почему бы и нет? С трансгенными продуктами совсем просто – конкуренты же никому не нужны, вот и запугивают обывателя, хоть обычную-то картошку он лопает и не боится позеленеть или клубнями обрасти, а между тем в ее генетической программе это записано… А уж с гербалайфами точно по вашей части, потому как жулики они.

Гуров не выдержал и расхохотался. Мариам, глядя на него, тоже рассмеялась и затем продолжила импровизированную лекцию.

– Когда люди, далекие от биологии, слышат слово «клетка», что они представляют? То, что в школьном учебнике нарисовано, шарик такой с ядром посредине и прочими причиндалами вокруг. Если это растительная клетка, то, может быть, про хлорофилл и фотосинтез вспомнят, а совсем уж эрудиты уровня «Что? Где? Когда?» и про двойную спираль ДНК. Да еще сакраментальную фразочку: «Нервные клетки не восстанавливаются!»

– Все точно, – перебил Гуров. – Я еще знаю, что клетки делятся!

– Вот-вот! Но такой клетки из учебника в природе не существует, как не существует некоего «человека вообще». Люди бывают разных рас, возрастов, профессий, наконец. И клетки тоже! А профессии для них особенно важны: есть клетки кожи и, допустим, клетки печени или лимфоциты крови, это такая «внутренняя милиция», точнее – контрразведка. Профессии у них разные, и устроены они по-разному. Или, что мне ближе, клетки листа, – она подняла руку и погладила, как гладят кошку, глянцевитый лист латании, – они как раз с хлорофиллом и потому зеленые и клетки корня. Заметьте, Лев Иванович, генетически все клетки организма равноценны, в каждой записана одинаковая и очень обширная программа. Теоретически эту пальму можно вырастить из одной ее клеточки, из любой – это, кстати, и называется клонированием. Но что-то заставляет клетки листа выполнять только часть программы, нужную листу. Клетка печени выполняет свою часть программы, а нейрон – та самая нервная клетка – свою. Дилетантов среди клеток нет, только специалисты! Мы хотим понять, что же заставляет их включать только свою часть программы, это одно из направлений работы лаборатории.

В эти минуты Мариам забыла о печальной причине своей встречи с Гуровым. Она увлеклась, глаза ее особенно живо заблестели, было видно, что ей и самой интересно растолковывать симпатичному голубоглазому полковнику милиции азы клеточной теории.

– И ведь вот в чем дело, специализированные клетки в нашем, да в любом организме, они не делятся. Им не до размножения, им работать надо на благо целого: фотосинтезировать, воду из почвы всасывать или нервный импульс проводить, да мало ли чего организму нужно, понимаете? – Она на секунду задумалась, подбирая сравнение, и чуть смущенно продолжила: – Вот бывают среди людей такие трудоголики – вся жизнь в работе, так им не до любви. А клетки – они все такие!

– Ну а как же рост? – перебил Гуров. – Пальма ваша растет, у березки какой-нибудь каждый год листья новые появляются, ребенок, опять же, взрослым становится. Потом волосы, ногти… Я слышал от наших экспертов, и кровь полностью меняется, за два, что ли, года. И кожа, а старая – отмирает. Как же без деления?

– Правильно, никак! Поэтому есть особые клетки, молодые, неспециализированные, они как раз больше всего похожи на клетку из школьного учебника. Они еще не умеют ничего, только делиться, а профессию их потомство потом приобретает. У нашей пальмы, – Мариам посмотрела на латанию, – в кончиках корешков, стебля и листьев такие клетки есть. Вот, скажем, разделилась одна из них на две, – она развела в стороны кисти, – теперь из этих двух первая начнет специальность приобретать, и получится из нее и ее «ровесников» сосудистый пучок, а вторая останется молодой и снова делиться будет, как материнская. Или клетки нашего костного мозга, вы про кровь сказали. Они только тем и занимаются, что все время делятся, а из их потомства клетки крови и выходят. Самые разные – кто кислород переносит, кто вредные микробы пожирает, – это как раз милиция с контрразведкой. Но размножаться им ни-ни! Не заскучали еще, Лев Иванович?

– Какое там заскучал! – Гурову действительно было интересно. – Такие вы мне любопытные вещи открываете! И на людей как похоже – кто помоложе, те, значит, размножаются и в ус себе не дуют, а как профессионалом стал и остепенился – забудь про чувства нежные и занимайся делом. Например, преступников лови. А не бывает так, – Гуров хитро улыбнулся, – что заслуженная и поседевшая клетка в генеральских погонах вспоминает бурную молодость и пускается во все тяжкие? Бес в ребро, так сказать?

– Бывает, только зря улыбаетесь. Когда специализированная клетка «вспоминает молодость», к ней возвращается способность неограниченного деления. Она регрессирует до «клетки вообще», забывает свои функции и безудержно делится, делится, делится… И ее дочерние клетки тоже. Это, Лев Иванович, страшная беда для организма. Она называется раковой опухолью. Причины, которые пробуждают в добропорядочной клетке такие «воспоминания», мы в лаборатории изучаем тоже. Не у человека, конечно, а на наших объектах – растениях. Александр Иосифович очень этим направлением интересовался.

– Ужасы какие-то рассказываете, Мариам! А подробнее немного можно?

– Конечно. – Она вытянула из пачки сигарету и, улыбнувшись, вдруг протянула пачку Гурову. – Я же вижу, вам тоже курить хочется.

– Спасибо… – Лев Иванович несколько ошарашенно поблагодарил Кайгулову. – Ну вы и глазастая!

Они некоторое время молча курили, стряхивая пепел в хромированные чудища. Затем Мариам продолжила:

– Если взять, аккуратно вырезать небольшой кусочек растительной ткани из того участка, в котором сосредоточены молодые делящиеся клетки, то его можно поместить в пробирку или в колбочку со специальной питательной средой. И потом добавлять туда, в эту среду, специальные вещества – гормоны растительные и некоторые, – она помолчала, подбирая нужное слово, – регуляторы, вроде как витамины для человека. Или яды иногда, но по чуть-чуть. Для каждого вида растений – свои и в определенных пропорциях, это искусство целое – подобрать… Тогда можно заставить клетки этого кусочка делиться довольно долгое время. Вне растения, понимаете? В пробирке, в колбе. И «профориентацию» подавить. Получится как бы опухоль, ну не совсем, скорее – ее модель. Такой кусочек чистой образовательной ткани мы называем каллусом. Он там в пробирке разрастается потихоньку, а потом, если снять пресс воздействия, клетки начинают профессии приобретать, специализироваться. Могут из нашего кусочка корешки полезть, могут зачатки листьев. У нас это вторичной дифференциацией называется, – она озорно вскинула голову. – Вы посидите тут один минутку, а я вам принесу показать. Говорят, лучше один раз увидеть…