Фредерик Дар - Слепые тоже видят Страница 9

— Итак, ваше мнение, господин профессор?

Его ответ сражает меня прямо в сердце.

— Ууффф! — произносит он.

Все больные скажут вам, насколько вдохновляют подобные заявления их врачей. Они моментально подскакивают от радости и бросаются в будущее бодрым шагом альпийских стрелков на параде, проходящих мимо почетных трибун.

Еще одно междометие, которое очень нравится пациентам, когда оно выражает мнение медика, это «ну-у», особенно если после него следует «так», произнесенное как бы со вздохом. Поистине, врач — профессия деликатная. Ведь больному, кроме диагноза и метода лечения, нужно еще дать надежду. Хорошее емкое слово найти трудно. Фактически все практикующие врачи довольствуются словом «так!».

Это их боевой слон. Три буквы, составленные вместе, дают эффект редкого красноречия в зависимости от интонации. Заканчивая осмотр, врач распрямляется и произносит смачное «так!», что заливает солнечным светом самую сумрачную душу. Или, например, сухое задумчивое «так». Это нужно понимать так: «Ухудшения быть не должно, но полная уверенность будет только после вскрытия». Есть еще безысходное «так» в смысле «Это был хороший пациент, но он пренебрегал социальным страхованием, поэтому скопытится через пару месяцев». Следует еще выделить раздраженное «так». Клич абсолютной уверенности. Очень по-мушкетерски. «Ко мне, инфаркт, на два слова!» Или: «Между нами говоря, у вас роскошная лейкемия». И есть еще одно, произносимое мягким голосом «так-так», напоминающее вам военные фильмы и стрельбу из пулемета. Так-так… Очень мило, тихо-тихо… Пара трупов… Сожалеющая улыбка.

Чуть ли не руки в стороны. Так-так. Твои дни того: так-так… Если ты любишь органную музыку, будет музыка… Оно пахнет хризантемами, это «так-так». Будто земля по крышке гроба: так-так. И ты понимаешь, что часы твоей жизни уже оттакали, в смысле оттикали. Здесь мы встречаемся с профессиональной жалостью. Гуманной стороной души лекаря, знающего, что ты отдашь концы и свидетельство о смерти на твое имя можно заполнять. И они наблюдают, с какой болью ты это переваришь. Но он поможет тебе, он сделает укол морфия. И ты протягиваешь ноги с удовольствием. Так-так, господин покойничек! Будет праздничек! Неважно, как твое имя, — ты пациент! Был — и нет пациента! Ух, они замечательные ребята, наши врачи! Клянусь, они умеют обрадовать, подбодрить.

Зарегистрировав это «ууффф!» профессора Бесикля, я все-таки решаю спросить:

— Ну, хорошо… А кроме этого?

— Вы ослепли, дорогой мои!

— Это как раз я понял, когда увидел, что больше не вижу, — криво усмехаюсь я. — Есть надежда на операцию?

— В вашем случае нет. У вас поражена грабо-невротическая система из-за отслоения сетчатки. Операция разрушит всякую надежду на выздоровление.

Мужчины — вы же знаете, каковы они: малейшая зацепка, и они хватаются за хвост самой призрачной химеры.

— Ага, значит, шанс на выздоровление все-таки есть?! — вскрикиваю я голосом тонущего, которому никак не удается утонуть.

— Хватит глупостей! Этот парень спятил, док! — гудит гнусный Берюрье. — Будто кто-то сомневается в этом деле. Твоя слепота, парень, это временное краткое явление, долго не продлится! Втолкуйте ему, док!

— Это что еще такое? — спрашивает вполголоса Бесикль.

— Его замена, — отвечает главврач.

Эта короткая презентация прошибает меня, как ток высокого напряжения. «Его замена»!

Выходит, я человек конченый, вычеркнутый из активного поголовья. И меня заменили!

Мой вопрос, с которым я все время пристаю, похоже, действует им на нервы.

— Ну хорошо, скажите, шанс есть?

Хруст суставов говорит мне, что профессор качнул головой.

— Да, есть, может быть, один из ста. Я вам честно скажу: этот шанс ничтожен.

— А ему больше и не надо, — обрывает Толстяк.

Фонтан брызг на мою физиономию указывает на то, что профессор делает укоризненное «тсс».

— Мы знаем аналогичные случаи, когда ослепший через некоторое время чудесным образом выздоравливал вследствие сильного эмоционального потрясения, поскольку, как я вам уже говорил, у вас задета грабо-невротическая система!

— Гробо-статическая! — передразнивает Берю. — Не задевай за живое!

Брошенное мне в нос вонючее облако от резкого выдоха профессора, явно страдающего несварением желудка, говорит о том, что док поперхнулся от смеха.

Но он продолжает свою лекцию, ничуть не обидевшись на выступление Берю.

— Мне известны только три случая, подобных вашему, когда наступило быстрое выздоровление. Больные самопроизвольно вылечились, и абсолютно без каких-либо последствий. Случай генерала по имени Портупье, ставшего слепым после взрыва бутылки шампанского в его штабе под Драгиньяном во время последней войны и совершенно чудесным образом вновь прозревшего в Лурде, куда он ехал окропить глаза святой водой и попал в дорожную аварию. Был случай со слесарем-сантехником, ослепшим в результате взрыва газового баллона, но уже через день он вновь обрел зрение, когда один букмекер дал ему хорошую наводку по ставкам на бегах. И третий случай, когда зрячий стал слепым из-за перенесенного шока, а затем вновь прозрел, когда упал с крыши. Сильная эмоциональная встряска, повторяю я вам, — ваша единственная надежда, месье. А пока я вам выпишу рецепт на покупку палки для слепых со скидкой. У меня есть очень хорошие предложения от торгового дома на авеню Клебер. Вы заплатите за нее только десять франков. Полагаю, вам будет абсолютно наплевать, что на ней написано: «Чинзано — любовь моя»?

На этом он прощается со мной и уходит.

И я остаюсь наконец наедине с Берю.

— Только не надо помирать раньше времени! — подбадривает меня Толстяк. — Даже если бы вообще не было случаев выздоровления, ты-то уж точно выздоровеешь, бык-производитель!

— А-а, заткнись ты! — говорю я, снова приходя в ярость. — И спасибо тебе за доставленное удовольствие с малышкой-негритоской. Ей скоро стукнет восемьдесят, твоей бабусе, и она белая, как дерьмо желтушника. У нее был сифилис, она наградила им всю армию. Не говоря уже о физических недостатках и злокачественных образованиях, о которых ты, конечно же, и не подозревал, хотя у нее это написано на роже, на спине и прочем, и вообще она как пятнистая гиена. Ты встал на нечестный путь, сукин сын. Грешно обманывать убогого.

Он конфузится, вздыхая всеми своими шестьюстами кубическими сантиметрами поршневой группы.

— Знаешь, существует только то, во что мы верим, — отвечает он мне. — Если бы этот дурак не просветил тебя, то ты бы верил и радовался. Разве не так? Хочешь, я тебе выскажу свою точку зрения? Жизнь — это такая штука: чем меньше видишь, тем лучше тебе живется. Она такая мерзкая на самом деле, Сан-А! Со всеми этими противными людишками, на которых глаза бы мои не глядели. Одни пакостнее других! Настоящий геморрой! Мне хотелось бы быть оптимистом, но не получается. Ты ведь думаешь, что я осел и ничего не вижу? Человечество — банда проходимцев! Кляузники, скандалисты, предатели, готовые на всякие гадости. Не успеешь повернуться к ним спиной, а они уже делают тебе подлость. Все время нужно осторожничать, ходить, прикрывая рукой задницу и зажимая пальцем сток, чтобы какая-нибудь сволочь не вставила тебе по самую ботву. Скоты и мерзавцы — все! Все, слышишь? Мне даже случается испытывать угрызения совести из-за того, что я живу среди этого стада скотов. Со всеми их благословениями, проклятиями, доносами, предписаниями, запрещениями. Так что не жалей о том, что ты их некоторое время не будешь видеть. Хоть отдохнешь немного, Сан-А. Черт возьми, тебе страшно повезло, просто удача свалилась на голову. Полное отключение зрения? Отлично, я согласен тебя заменить. Никогда не видеть их проклятых акульих рож — да это такое счастье, дорогие дамы и старая дева Мария в придачу! Зато ты снова изучишь мир, снимешь с него новую мерку, Сан-А! Настоящий подарок! Праздник, который всегда с тобой!

На этом он истощается и на время замолкает.

Мы сидим молча и размышляем по отдельности. Каждый о своем. Я думаю о собственном безнадежном положении.

Что он хотел сказать, чертов Берю? Что безнадежные случаи самые замечательные? Лучше бы он мне не говорил этого — у меня даже нет сил ему отвечать!

— Послушай, — шепчет вдруг мой помощник настолько тихо, что я угадываю каким-то двадцать восьмым чувством.

— Что еще?

— Я не хотел тебе сразу говорить, но не могу держать в себе. Если откладывать страшное известие о большом несчастье на потом, то получается еще хуже…

— Большое несчастье? — вздрагиваю я.

— Огромное, настолько ужасное, что тебе понадобится мешок мужества, малыш…

— Что-то с моей матерью? — вскрикиваю я.

— Да, — всхлипывает Берю, — она умерла.

Мы снова впадаем в задумчивость. На этот раз молчание напряженное. Слышно, как бьются наши мощные сердца. Но через некоторое время до нас вновь начинают долетать звуки. Со стороны родильного отделения слышны крики: мамаши рожают, извещая о снесенных малышах… Машина чихает на улице… Лает собака… Где-то надсадно хрипит радио, перекрывая пение туземцев…