Анатолий Баюканский - Черный передел. Книга II Страница 10

– Понимаю, – Ачкасов вновь обрел уверенность, видя, как заалели скулы шефа. – Есть у нас в центре магазинчик под названием «Лигма». Дьявол его знает, что за название. Но… – многозначительно поднял вверх указательный палец. – Открыт он твоим предшественником на партийные деньги.

– Да, да, припоминаю, Сарафанников, когда уходил, доложил мне об этом, но я тогда вполуха слушал.

– Мы там английскую сигнализацию поставили, для пробы. Был всего один комплект. Не сигнализация – зверь. Чуть ножкой под столом нажал на кнопочку и… мои люди тут как тут. И третьего дня, представляешь, заявляются в магазинчик среди бела дня трое недобрых молодцов, во главе молодцов этот самый Игорь-Джон. Начали трясти хозяина, но… зубы обломали. В магазинчике верховодит бывший зек, наш сексот, парень не из робкого десятка.

– Чего требовал молодой Русич от хозяина?

– Оброк. Ежемесячно платить ему пять процентов от чистой выручки. Вот гад, а? Начитался книжек про Америку. Благо, хозяин не растерялся, нажал кнопочку, болтовней задержал бандитов у себя. Наши и примчались. Рэкет чистейшей воды. Я и. подумал на досуге: «Яблоко от яблони недалеко падает»… Папочка и сыночек.

– Можно без аналогий! – оборвал Ачкасова Петр Кирыч. – Сам не дурак. – Откинулся на спинку кресла. – Ну и дела! Лабиринт, не иначе.

– Прости, Петр Кирыч, но я ничего не понимаю. Преступление налицо, взяты с поличным. Дадим ход и… Что заслужил, то и схлопочет. – Ачкасов привстал, навалился грудью на дубовый стол, – Стар я стал, не возьму в толк, что тебя смущает.

– Многое. Все правильно. Ты привык рубить с плеча, а я… мое любое решение – решение партии. К примеру, дадим мы по делу срок. По закону все в порядке, но об этом знаем только мы с тобой, судья да прокурор. А народ? А коммунисты? На «Пневматике» и без того слухи ходят о Русиче как о безвинно осужденном. Люди по-своему рассудят: Щелочихин по старой памяти счеты сводит с несчастным мужиком. Негоже это для первого секретаря обкома партии. Негоже!

– Это с какой колокольни посмотреть, – невольно засомневался Ачкасов. – Но… закон есть закон, для всех и для каждого.

– Ты хоть передо мной бы не лукавил! – зло огрызнулся Петр Кирыч. – Закон, он тоже не для всех писан. К примеру, разве могу я приказать отстранить тебя от должности?

– Ну и шуточки у тебя, Петр Кирыч! – поморщился Ачкасов.

– Да ни хрена ты, брат, не стоишь, как и я! Не дуйся. Кстати, давай-ка приезжай в субботу, часиков эдак в семь вечера ко мне на фазенду, посидим за чашкой чая, обмозгуем сие дельце, чтобы комар носу не подточил. Приедешь? Иль занят? – Петр Кирыч был очень доволен собой. Давным-давно, еще в воркутинских лагерях, командуя конвойным полком, отработал он методу измочаливания собеседника «рваный темп» – то отпускал маленько поводок, то вновь туго затягивал. После такой «беседы» подчиненный уходил взмыленный и окончательно раздавленный. Таков был сейчас и генерал Ачкасов. Петр Кирыч сделал свое дело, словно живой воды напился. И вдруг лицо его просветлело.

– Разве у нас принято отказывать секретарю обкома? – с ехидцей произнес Ачкасов, подернул плечами, соленый пот противно тек по спине. – Заведено еще Сарафанниковым: коль первый на футбол ходит, все областные начальники, пусть даже не смыслящие в футболе ни хрена, тоже тащатся на стадион.

– Понял! – легко поднялся Петр Кирыч. – Можешь не приезжать! – Встал. Застегнул пуговицы защитного френча. – Без тебя на даче обойдусь. А сейчас… Поехали-ка вместе в отделение милиции, где содержатся эти… особо опасные. Возникло желание самолично потолковать с Русичами. – Петр Кирыч залюбовался жарко заполыхавшими щеками Ачкасова. Отлично понимал замешательство новоиспеченного генерала: как возможно, не предупредив подчиненных, вести первого человека области в милицию, где всегда царит полный бардак: висит в воздухе табачный дым, матерщина, пьяные всхлипы и беззаконие.

– Хозяин – барин! – пожал плечами Ачкасов. – Разумею, не дело секретарю обкома лазить по КПЗ и предвариловкам. Но… поехали!

Правда, и на сей раз Ачкасову хоть немного улыбнулась удача. Пропустив вперед Петра Кирыча, успел шепнуть его секретарше: «Звякни в тринадцатое отделение милиции, начальнику. Мол, наведи порядок. Первый едет!»

За годы заключения Алексей Борисович Русич постиг многое, вдоволь нагляделся на всякого рода охранников, бригадиров, контролеров и просто конвойных, но даже там, в лагерях, таких зверюг, как в этом тринадцатом отделении милиции, ему не встречалось. Цифра, что ли, магически действовала на людей? Даже конвоируя подозреваемых, неосужденных, они по поводу и без оного то и дело награждали их пинками, толчками, насмехались, обещая суровые кары до суда и следствия, откровенно вымогали деньги. Правда, к нему относились с большим почтением, чем к остальным. Слух прошел: «Освободившийся, что с него можно взять?»

Содержался Алексей Русич в узкой камере, в которой вместо двенадцати, по числу мест на нарах, ждали своей печальной участи около сорока мужиков. Дышать здесь было абсолютно нечем, люди обливались потом, у многих на лице проступила сыпь от потницы. Параша в углу всегда была полным полна, но приходилась мириться и с острым запахом. Мужики мочились прямо на бетонный пол. Крохотная лампочка в «светлом» углу, где обычно согласно неписаному уголовному закону занимали места авторитеты – «воры в законе», едва освещала мрачную камеру.

Русич лениво поднял голову от сплюснутой подушки. В переднем углу завязалась потасовка. Трое растатуированных жиганов усердно начали «учить» какого-то типа, со злостью били ногами в бока. Видимо, проигрался в карты. Первым желанием Русича было вступиться за бедолагу, начал было приподниматься на локтях, но тотчас сдержал себя – только камерного разбоя недоставало. Ввяжись – и… получишь на полную катушку.

Алексей даже поймал себя на мысли, что драчка могла быть инсценирована, чтобы «смазать» его.

На счастье мужика, заскрежетали ключи в замке, щелкнула щеколда, со скрипом отворилась тяжеленная дверь. Перепуганные чем-то капитан и два старших лейтенанта начали торопливо вызывать по списку арестованных, которых сие событие страшно взволновало: случилось нечто из ряда вон выходящее. В их число попал и Русич. Их вывели в полутемный коридор. И вдруг сержант с насупленным видом распахнул двери:

– Ну, шушера, живо выметайтесь отсюда! И чтобы больше не попадались, иначе все припомним, все зачтем.

Те, ожидая подвоха, осторожно выходили из дверей отделения, оглядываясь по сторонам, а потом стремительно исчезали с глаз долой. Только один Русич, наученный горьким опытом, все видевший и перевидевший, оставался на месте, в полутемном коридоре.

– А тебе, дубина, особое приглашение требуется? Мотай удочки, пока цел, ну, шевели костями!

– Сопляк! – не выдержал Русич. – Еще молоко на губах не обсохло, а туда же, по фене ботаешь, научился, наблатыкался.

– Что ты сказал, гнида? – Лейтенант оглянулся и с размаху мазанул Русича по зубам. Видя, что тот покорно вытер кровь с разбитых губ и не тронулся с места, лейтенант откровенно забеспокоился. – Вали отсюда, дурак!

– Не держи меня за тупого фраера! – скривил губы Русич. – Хотите еще побег пришпилить, не выйдет! – Он прижался спиной к сырой стене коридора, широко расставил ноги, как это приказывали делать контролеры при входе в зону во время обыска. Теперь он почти не сомневался, что вся эта провокация с освобождением арестованных затеяна ради него. – Запомни, лейтенант, – хрипло выговорил Русич, – отсюда я шагу не сделаю, пусть следствие разберется, в чем я виноват.

– Да ты, оказывается, настоящий шизик! Было бы предложено, забыть недолго. Ступай в свою вонючую камеру!

В камере было непривычно свободно. Всего трое мужиков осталось, успели занять «авторитетные» места у окна. Еще один из задержанных усердно мел веником заплеванный бетонный пол. И тут-то Русича осенило: «Ждут комиссию сверху или прокурора». Сразу полегчало на душе.

События развивались стремительно. Не прошло и получаса, как в коридоре раздались громкие голоса, топот ног, хлопанье дверей.

«Вот оно, началось! – екнуло сердце Русича. – Держись, губерния». С недавних пор ему казалось, что все происходящее крутится вокруг его особы. Так было в далекой молодости, когда была уверенность, что мир рожден лишь для того, чтобы насыщать и развлекать его – Алешу Русича. «Манией величия заболел!» – охладил себя.

Шаги приблизились. Дверь распахнулась, и на пороге появились люди. Со свету лиц их было не различить, но вскоре Русич, к своему изумлению, разглядел давних знакомых: Ачкасова в генеральской форме – важного, располневшего. И… В это трудно было поверить: собственной персоной пожаловал в камеру Петр Кирыч.

Он был явно главным. Ачкасов и еще какие-то важные люди робко выглядывали из-за спины Щелочихина. Петр Кирыч зорким взглядом окинул камеру, подошел ближе, пощупал засохшие блины подушек, остановился в «авторитетном» углу, как обычный опер, обшарил чей-то брошенный «сидор». И, ничего не сказав свите, прошел мимо Русича к двери. Начальники топоча двинулись следом.