Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры Страница 10

Катон молчал, он понимал, что Цицерон как опытный политик готовит неопровержимые доказательства, изобличающие Катилину и его людей, для последующего процесса над ними.

— А Цезарь нам нужен в противовес Катилине. Пусть он не поддерживает нас, но пусть и не оказывает содействия катилинариям.

В глазах консула сенатор увидел твердую веру в конечный успех. «Видимо, Цезарь действительно необходим в этот момент, — с отвращением подумал Катон, — кто первый сумеет договориться с ним, а затем нанести удар, тот и победит. И если Цицерон опоздает, то ему уже не суждено увидеть календы следующего года. Завтрашнее заседание сената может многое прояснить. Консул не имеет права ошибаться. Речь идет не только о судьбе государства. Цицерон будет спасать и собственную жизнь. А значит, он будет вдвойне осторожен. И все-таки гражданская война». Вспомнив слова Цицерона, Катон внутренне содрогнулся.

— Великие боги, спасите нас от самих себя, — неслышно прошептал он.

Глава IV

Пусть дела твои будут такими,

Какими ты хотел бы их

вспомнить на склоне жизни.

Пока в курии Гостилия шла оживленная беседа между Цицероном и Катоном, на противоположной стороне Палатина, на улице Субуры, быстро двигался человек, о котором с такой ненавистью и подозрением говорил Марк Порций Катон. Цезарь, очевидно, очень спешил, даже не останавливаясь побеседовать с встречающимися знакомыми и друзьями. Ограничиваясь коротким дружеским кивком, он шагал дальше.

В «Вечном городе» хорошо знали верховного понтифика, чья неслыханная щедрость и многочисленные любовные связи были постоянной темой сплетен и разговоров. Слухи о поведении выдающегося человека, его интимной жизни всегда волнуют толпу больше, чем даже деяния самой личности. Так уж устроен средний человек. Ничто не волнует так толпу, как низвержение бывших авторитетов, доказывающее всем истину, что человек слаб и ничтожен. Ничтожеству не страшно находиться в толпе себе подобных. А падение бывшего величия, развенчание триумфаторов служат своеобразным бальзамом для душ слабых и ничтожных, радостно сознающих, что и великие мира сего подвержены слабостям, страстям и сомнениям и, как обычные люди, имеют недостатки и порочные наклонности.

Цезарь знал это и поэтому всегда с улыбкой выслушивал все сплетни и пересуды о своем поведении. Он неистово верил в успех сильной личности и преклонение толпы перед таким человеком. Люди прощают все только тому, кто становится их кумиром, предметом их обожания и преклонения. «Тому, кто сумеет обуздать и повести за собой к единой цели эту малоуправляемую толпу, — считал Цезарь, — сливаясь с ней в одно целое и становясь выразителем интересов этой разноликой массы людей».

Верховный понтифик очень торопился в этот день, спеша к условленному месту, где его уже ждали. Внезапно он услышал крики женщины и поспешил завернуть за угол. Несколько молодых людей методично и жестоко избивали молодого мавританского раба, не пожелавшего вовремя уступить им дорогу. Стоявшая рядом торговка, не в силах вынести этого зрелища, громко кричала. Один из молодых людей со сверкающим золотым медальоном на груди, одетый в протексту,[47] подскочив к ней, толкнул ее прямо в грязь. Торговка, упав на камни, завопила еще громче. Цезарь ускорил шаг, подходя ближе.

— Остановитесь, — громко сказал он. Один из нападавших, уже заносивший ногу для очередного удара, обернулся.

— Цезарь?! — удивленно вскричал он.

Остальные замерли. Верховный понтифик подошел к ним, внимательно рассматривая молодых римлян.

— Ваше счастье, что меня еще не избрали претором, а то я приказал бы немедленно заключить вас под стражу, — не очень строго сказал Цезарь.

— Милосердный Цезарь ошибается, мы не делали ничего плохого, — возразил с улыбкой один из молодых людей, отличавшийся какой-то особенно дерзкой красотой.

— А ты, Клодий, вообще должен молчать, — строго сказал Юлий, — ты же хороший солдат, отличившийся в армии Лукулла. А теперь не знаешь, куда девать свои силы, и избиваешь рабов на улицах города.

Молодой человек вспыхнул, но, сдержавшись, смолчал.

— Хорошо еще, что вас не видели народные трибуны, — продолжал Цезарь, — а то бы вас немедленно выслали из города.

Лежавший на земле раб слабо застонал.

— Эти рабы совершенно обнаглели, — сказал Клодий, пожимая плечами, — их давно пора распять на крестах или отправить на гладиаторские бои. Они стали слишком гордыми и независимыми.

— Займись более существенными делами, — улыбнулся Цезарь, — лучше выстави свою кандидатуру в эдилы или квесторы.

— А может, сразу в народные трибуны, — вздохнул Клодий, — мне всегда хотелось получить именно эту должность, дающую такие большие права. Но я патриций и никогда не буду народным трибуном.

— Можешь быть, — загадочно заметил Цезарь, — вдруг тебя захочет усыновить какой-нибудь плебей, и тогда ты сможешь пройти в народные трибуны, как его сын. И получить эту власть, но использовать ее всегда надо с умом.

Клодий внимательно посмотрел на Цезаря. Их взгляды встретились, и молодой патриций быстро кивнул головой.

— Очень интересное предложение.

— А теперь быстро уходите, пока вас не застала стража префекта Антистия, — предложил Цезарь.

Молодые люди, оживленно переговариваясь, заспешили в другой конец улицы. Цезарь наклонился к лежащему на земле рабу и приподнял его голову.

— Ты сможешь идти? — спросил он у мавританца.

Тот слабо кивнул, попытавшись встать. Цезарь протянул ему свой кошелек с сестерциями.

— Будь в следующий раз осторожен, старайся не попадаться на глаза подобным типам. Это, наверное, твоя корзина лежит опрокинутой. Иди назад на рынок или пошли кого-нибудь, пусть купят все, что поручил твой хозяин. Продукты все равно не годятся уже в пищу. И не говори хозяину, что с тобой произошло.

Глаза раба увлажнились.

— Да хранят тебя великие боги, славный Цезарь.

Ошеломленная торговка и несколько подошедших зевак недоуменно смотрели на верховного жреца, помогающего подняться рабу. Узнав у мавританца, кто его хозяин, Цезарь поспешил продолжить свой путь. Теперь он был уверен, что мавританец расскажет все другим рабам, и слух о новом благодеянии Юлия распространится по городу: уж слишком необычной была милость знатного римлянина к безродному рабу.

Но уже на следующей улице ему вновь пришлось остановиться. По булыжной мостовой несли лектику,[48] и Цезарь узнал идущего впереди раба, доверенное лицо своей возлюбленной Сервилии. Он радостно улыбнулся в предвкушении близкой встречи. Цезарь давно знал Сервилию, молодую женщину, которую он полюбил много лет назад. Сервилия имела уже двоих взрослых детей — сына и дочь, но была целиком охвачена своим чувством, отдавая Цезарю явное предпочтение перед всеми остальными поклонниками в Риме.

Ее муж, Марк Юний Брут, погиб за четырнадцать лет до описываемых нами событий, когда, сделав последнюю попытку спасти дело марианцев, восстание поднял консул Марк Эмилий Лепид. Выступление было жестоко подавлено, а Брут, примкнувший к нему, казнен по приказу Гнея Помпея.

Подойдя к лектике, Цезарь учтиво поклонился, приветствуя молодую женщину. Чуть отогнув полог занавески, Сервилия наклонила голову, не спуская своих темных глаз с Цезаря.

— Завтра вечером? — тихо спросил он.

— Да, — также негромко ответила женщина и, устремив на Цезаря загадочный взгляд, показала в сторону, — за моей лектикой идут двое молодых людей. Марк только вчера вернулся из Далмации со своим другом Кассием.[49] Ты ведь его, кажется, знаешь? Жрецы предсказывают им великое будущее. Почти такое же, как у тебя. Поговори с ними.

Цезарь наклонил голову в знак согласия.

— Я буду ждать тебя завтра, — пообещала Сервилия и задернула занавеску. Рабы понесли лектику дальше, а Цезарь подошел к двум молодым людям, стоявшим у одного из зданий на Палатине. Он сразу узнал сына Сервилии. Высокий лоб, задумчивые глаза, красивые, правильные черты лица. Молодой человек был поразительно похож на свою мать. Цезарь подошел поближе.

— Приветствую вас в Риме, славные юноши, — сказал он, — наш город после долгих путешествий, наверное, кажется вам не таким уж красивым.

— Нет, клянусь молниями Юпитера, город прекрасен, — с восторгом сказал юноша и чуть покраснел. — Привет тебе, славный Юлий. Моя мать всегда восторженно говорит о тебе.

Стоявший рядом Кассий учтиво поздоровался и вмешался в разговор:

— Она считает, что пройдут годы, и ваши имена будут рядом — славного Гая Цезаря и Марка Брута.

Юлий улыбнулся. Ему нравились эти молодые римляне, еще не испорченные лицемерием и притворством аристократического Рима.