Майкл Доббс - Карточный домик Страница 11

Черт возьми, спохватился он, как можно было спороть такую глупость насчет пожилых и молодых в присутствии старого хрена Уильямса, сидящего по правую руну от премьер-министра! На тебе, так опростоволоситься! Коллинридж никогда не производил впечатления человека с твердым характером, который любит принимать решения, и Урхарт был убежден, что если не все, то, по крайней мере, большинство его предложений будут рассмотрены положительно. Те, статус которых он предлагал повысить, все были талантливы, этого никто не сможет отрицать. Он также надеялся, что никто не заметит и другого: большинство из них ему чем-нибудь обязаны. В основном это были люди, которым он помог избежать неприятностей, чьи слабости он знал наперечет, кому он поспособствовал замять скандальные истории, о которых не должны знать ни их избиратели, ни их жены.

Уильямс смотрел на него своими старыми, хитрыми глазами. Знает ли он? Разгадал ли? В комнате стояла тишина, было слышно, как премьер-министр постукивал карандашом по столу — он был в затруднительном положении, не зная, как следует отнестись к аргументам Урхарта.

— Все это очень интересно, Френсис, и я в основном согласен с вами, — сказал наконец Коллинридж. — Мы как раз обсуждали с Тедди эту проблему. Да, несомненно, нужно привлекать таланты нового поколения, находить новые импульсы, продвигая новых людей на новые посты. Многие из ваших предложений о переменах на нижних министерских уровнях я нахожу весьма убедительными.

— Но это не те посты, которые играют роль, — тихо пробормотал Урхарт.

— Дело в том, что слишком большие изменения на высших постах могут оказаться разрушительными. Большинству министров кабинета требуется целый год, чтобы войти в курс дела в новом департаменте и почувствовать почву под ногами, а год — слишком большой срок. Мы не можем находиться так долго у власти, не показывая при этом никаких признаков прогресса. Тедди считает, что вместо содействия в выполнении нашей новой программы деятельности эти изменения в составе кабинета приведут к ее задержке.

«Какая „новая программа“?» — Урхарт мысленно выругался. — Мы же специально опубликовали такой вялый манифест, что дальше некуда, лишь бы он не вызывал никаких споров! Он постарался взять себя в руки и успокоиться, прежде чем ответить Коллинриджу.

— А вы не думаете, что уменьшением голосов избиратели дают нам знать, что ожидают от нас кое-каких изменений?

— Мысль интересная. Однако, Френсис, никакое другое правительство не было у власти так долго, как наше. Не хотелось бы казаться самодовольным, но вряд ли мы могли бы по-своему делать историю, если бы избиратели считали, что мы выдохлись. По-моему, результаты выборов показали, что они довольны нашей деятельностью, и я не замечаю никаких видимых признаков того, что они ждут от нас каких-то встрясок и перемен. К тому же, — подчеркнул он, — заслуживает внимания и другое соображение: поскольку большинство, которым мы располагаем, уменьшилось, не следует предпринимать ничего такого, что могло бы создать впечатление паники. Это как раз и могло бы быть неправильно истолковано партией и страной и послужить основанием для требования перемен, которые вас так беспокоят. Вспомните, в свое время Макмиллан, сняв с постов треть своих министров, этими паническими действиями сам довел кабинет до падения. Они назвали это тогда «ночью длинных ножей». В следующем году Макмиллан уже не был премьер-министром, и я не горю желанием повторить его ошибку. В общем, я за более уравновешенный, спокойный подход.

С этими словами Коллинридж толчком отправил через стол к Урхарту лист бумаги, где были перечислены все двадцать два кабинетных поста и против каждого стояла фамилия.

— Как видите, Френсис, я предлагаю вообще не менять состав кабинета. Надеюсь, что именно такое решение будет расценено как признак твердой воли и силы. У нас много дел, и мы должны показать, что намерены сразу же приняться за них.

Урхарт тут же положил бумагу на стол, опасаясь, что дрожь в руке может выдать его чувства.

— Если это то, чего вы хотите, премьер-министр, — сказал он, принимая официальный тон, — то должен заявить, что не уверен, как среагирует на это наша партия. Пока у меня не было достаточно времени, чтобы прозондировать настроения в партии после выборов.

— Уверен, они одобрят мое решение. И потом мы предусмотрели целый ряд перестановок в кадрах, занимающих тоже высокие, хотя и не министерские, должности. — Последовала еще заметная пауза. — Здесь я могу рассчитывать на вашу полную поддержку? — Урхарт уловил в его тоне скрытую насмешку.

На этот раз пауза длилась немного дольше. Потом он как будто со стороны услышал свой собственный голос:

— Конечно, премьер-министр!

Урхарт понимал: он поставлен перед альтернативой — или поддержка, или самоубийство в виде немедленной отставки. Слова о поддержке он произнес автоматически, в них не было чувства. Офис Кнутов держал его, как тесные тюремные стены. И снова он почувствовал себя неуверенно в присутствии Коллинриджа, не зная, что тот может сказать и как реагировать на его слова. Во рту у него пересохло, когда он начал говорить, язык плохо слушался его.

— Должен сказать, что я… думал и о том, не поменять ли работу и мне самому. В иной обстановке… с иными проблемами…

— Френсис, — отеческим тоном обратился к нему премьер-министр, — если я передвину вас, то должен буду передвинуть и других, и тогда все повалится одно за другим. Вы нужны мне на вашем месте. Вы — отличный Главный Кнут и смогли проникнуть в сердце и душу нашей парламентской партии. Вы их прекрасно знаете, что крайне важно при нынешнем не столь надежном большинстве. Похоже, в следующие несколько лет нам придется пережить немало трудных денечков. Мне нужен Главный Кнут, способный справиться с ними. Мне нужны вы, Френсис. Вам так удается работа за кулисами! А на сцене пусть потрудятся другие.

— Значит, вы уже приняли решение, — Урхарт постарался, чтобы это прозвучало как констатация факта, а не упрек, каким он был на самом деле.

— Да, принял, — подтвердил премьер-министр, — и весьма рад, что могу рассчитывать на ваше понимание и поддержку.

Почти физически Урхарт почувствовал, как за ним захлопнулась дверь тюремной камеры. Он поблагодарил премьер-министра, бросил мрачный взгляд на председателя партии и вышел. За все время Уильямс не проронил ни слова.

Он покинул здание через цокольный этаж, коридор которого вывел его к двери во двор — к старинному теннисному корту тюдоровской эпохи. Через него он попал к зданию кабинета министров и затем на Уайтхолл, ускользнув от нетерпеливой толпы корреспондентов. Он не мог сейчас встретиться с ними. Оставалось попросить дежурного охранника вызвать по телефону его машину к подъезду этого дома.

Уже добрых четверть часа потрепанный «БМВ» торчал у этого дома на Кембридж-стрит. Сиденье его было завалено скомканными газетами и пустыми пакетами из-под булочек и бутербродов. В этом хаосе, нервно покусывая губу, сидела Матти Сторин. Официальное заявление по поводу перестановок в правительстве, поступившее с Даунинг-стрит, вызвало в редакциях нескончаемые дискуссии на тему: свидетельствует ли оно о смелости и уме премьер-министра или о его нервном срыве? Требовалось выслушать точку зрения тех, кто принимал это решение. Уильямс, как всегда красноречивый, полностью поддерживал все, что говорилось в сообщении, а телефон Урхарта молчал.

После работы Матти решила проехать мимо лондонского дома Урхарта, находившегося в каких-нибудь десяти минутах езды от палаты общин. Она ожидала увидеть темные окна пустого дома, но, к своему изумлению, обнаружила, что там повсюду горел свет. Вокруг тоже можно было заметить признаки жизни, тем не менее, в доме упорно не отвечали на телефонные звонки.

Она знала, что политические корреспонденты в поисках материалов для своих статей не вправе досаждать государственным деятелям в их собственных домах. Более того, такую практику не одобряли не только политики, но и сами корреспонденты. Мир Вестминстера являет собой нечто вроде закрытого клуба, за соблюдением неписаных правил которого ревниво следят и политики, и пресса, а особенно так называемое вестминстерское лобби корреспондентов, которое тихо, без лишней огласки регулирует всю деятельность прессы в Вестминстере. Лобби устанавливает, например, такие правила поведения, когда проводят брифинги и дают интервью, о которых потом нигде и ничего не сообщается. Это поощряет политиков к откровенности и разглашению тайн без опасения того, что будут названы их имена. Прессе это позволяет обходить положения Акта об охране государственной тайны и присяги коллективной ответственности министров, поскольку она никогда не выдает источников своей информации. И если корреспондент не аккредитован в этом лобби, то перед ним или ней все двери и уста будут наглухо закрыты.