Юрий Рогоза - Убить Юлю II Страница 11

Офицер не знал про Ноя. Он только опытным глазом сразу определил, что невеселый пустоглазый человек в лодке не верит никому и не дорожит никем. Да и сама лодка у него – одноместная, спутников не подразумевает…

Я люблю ночные заправки. Уютно мерцающие в ночи, чистые и спокойные, они совсем не такие, как днем. И люди на них в основном встречаются правильные – понятных и близких мне человечьих брэндов.

Это мужчины, на лицах которых сквозь усталость твердо проступает готовность продолжить путь. И еще – спокойная радость оттого, что можно размять спину, умыться и выпить крепкого кофе в немногословной кампании таких же, как ты сам, ночных путников по дорогам жизни. Некоторые из них везут грузы, и все мы уважительно понимаем, что их путь длинней и опаснее нашего, но они, правильные мужчины, все равно с него не свернут. И мы молча желаем им удачи. 

Готовят «Мерседесы» капиталистов к новому дню бесконечной войны за денежные знаки водители-охранники, широкоплечие, с волевыми подбородками и спокойными глазами. Достойные люди, прямоходящие. И почти за каждым можно разглядеть пунктирную линию непростой интересной судьбы. Они мне нравятся. Уж во всяком случае, больше, чем те, кого они возят и охраняют.

Заезжают менты. Настоящие – не коридорные министерские униформисты, не ленивые толстозадые участковые, а реальные воины Ночного Дозора, по бронированным торсам которых постукивают хищные короткоствольные автоматы. Почти всегда они спешат, а рации в их машинах то и дело с шипением выбрасывают короткие тревожные команды. Значит, нам только показалось, что киевская ночь дышит Добром и Благодатью?..

Правда, попадаются и педальные кони… Это я о таксистах, о ком же еще… Даже не буду оговариваться из вежливости! Нормальные люди встречаются везде, но собрать столько дебилов в одной профессии – это надо постараться! О чем я? Пересядьте на байк, узнаете. Когда взрослый человек (иногда без тени шутки называющий себя профессионалом!), увидев мотоциклиста, начинает вести себя, как цирковая обезьяна во время течки – подрезает, пугает резким «кивком», старается неожиданно взреветь сигналом, чтобы напугать – это не так смешно, как диковато. Ведь с пониманием и симпатией относятся к нам, всадникам города, почти все – от водил грузовиков и автобусов (эти действительно профессионалы!) до крутейших мужиков в «Бентли» и «Лексусах». А что с вами-то такое, шашечные труженики извоза? А? Злитесь, что удача пронеслась мимо, как «Порш» по встречной? Так это не к нам, это вы где-то на жизненном маршруте главный поворот проскочили. Классовая ненависть замучила? И вовсе непонятно - ведь мы, байкеры, открытые всем ветрам и бордюрам трэвеллеры, самые нормальные и демократичные люди в мире!.. Раньше я гадал и удивлялся, потом плюнул и просто перестал ездить на такси. В конце концов, метро – классная вещь, а в крайнем случае я с удовольствием десятку «частнику» дам, эти всем понятнее и ближе - кто из нас в 90-е не «грачевал»!..

Ну да хватит о таксерах, много чести…

Тем более что, как я уже говорил, народ на ночных заправках встречается в основном правильный, и, по-моему, даже те, кто работает на станции – кассиры, пистолетчики, охрана – относятся к нам лучше, чем к пестрой дневной толпе, в которой кого только нет…

«Сузу» пора было залить, но я зарулил на заправку еще и для того, чтобы посмотреть, как там мой ангел. Во время поездки он не просто молчал, он ПЕРЕСТАЛ ОЩУЩАТЬСЯ у меня за спиной, и от этого почему-то становилось тревожно и сиротливо…

Конечно, он был на месте. И даже настолько пришел в себя, что снова заговорил на блатном новоязе. 

- Ты отлить не хочешь? – буркнул он. – А я метнусь…

И он «метнулся». А я тем временем заправил байк и отогнал его в сторону от колонки. Потом мы задумчиво пили кофе в неоновом уюте заправочного магазинчика-кафе и разглядывали входящих. О чем думал ангел, я не знал, а вот сам я старался понять, как мне вести себя с ним дальше. После произошедщего во дворе старого дома он уже не мог стать для меня прежним Ю, приблатненность борщаговского типа, за которой он прятал от мира свою светлую душу, для маскировки больше не годилась.

«Что удивляться, если у моей страны даже ангелы ранимые, как больные дети…» - пронеслось в голове.

- Ю, послушай, – вывел я из задумчивости ангела, – а что ты скажешь о Сам Самыче? 

- Да что говорить? – почему-то без всякой охоты отозвался Ю. – Что четырнадцать машин под одну жопу многовато? Тем более, если того… втираешь о принципах социальной справедливости… Так об этом уже каждая собака высказалась! Ты вон сам в телевизоре заливался!..

Это было правдой. Хотя я не «заливался», и на машины его (вернее, не его!) мне плевать, я просто сказал, что если Сам Самыч – самый мудрый из украинских политиков, то Власов – самый мудрый генерал Второй мировой. И то правда, зачем умирать, как какой-нибудь Карбышев, под ледяными струями брансбойтов, если можно в удачный момент шустрым кабанчиком переметнуться - и сразу получишь генеральскую шинель на ватине, норму шнапса и ящик питательной свиной тушенки?! Правда, тот стал героем на все времена, но мы же «люды помирковани», вечную славу на себя не примеряем…

- Нет, а все-таки, – не отставал я, – так сказать, с позиции Высшей справедливости?

Ю отвратительно осклабился:

- Тебе самому до высшей справедливости, как до Москвы раком! А туда же – Сам Самыч, Сам Самыч…

Чувствовалось, что он почему-то не хочет говорить о сиплом предателе.

- Извините, что вмешиваюсь… Я не прислушивался, просто вы говорили громко… - раздавшийся голос был спокойным, интеллигентным, сдержанно-уверенным. Мы с ангелом оглянулись.

Мужчина, как мужчина. Немолодой, но подтянутый. Костюм, седина, едва ощутимый запах дорогого одеколона. На столике - большая чашка кофе, журнал «Бизнес». Типичный иногородний бизнесмен средней руки, часто бывающий в Киеве по делам.

- Если я напрасно вмешиваюсь, сразу скажите – (к моему облегчению, Ю не выдал хамского пассажа, промолчал), – просто так получилось, что я знаю Сам Самыча очень много лет. Нет-нет, я к политике отношения не имею! Мы знакомы, можно сказать, с детства, вместе еще… - (незнакомец замялся). – Впрочем, неважно… Я только хотел сказать, что в его поведении ничего необычного нет…

- Прямо-таки и нет!.. – не выдержал я.

- Я имею в виду – необычного для него. Знаете, он всегда был с червоточиной, даже в том возрасте, когда в человеке и червоточить-то еще нечему… Словно с ранних лет был запрограммирован на подлость, причем на такую, монументальную… судьбоносную, что ли… Я все не мог понять – если в человеке столько готовности совершить низость, как она может не прорваться!? Даже одно время думал, что ошибался относительно его, такое ведь тоже случается - думаешь о человеке плохо, и совершенно напрасно!.. Но видите – оказывается, не ошибался…

Незнакомец произнес это без злорадства, чувствовалось, что он и хотел бы ошибиться, да не вышло.

Мужчина отодвинул пустую чашку, скрутил журнал трубочкой.

- Ну, всего хорошего. Извините, что помешал разговору. Не сдержался…

И он вышел, качнув стеклянную дверь.

- Все слышал? – спросил Ю.

Я пожал плечами. 

- Случайный человек на ночной заправке… Может, он вообще все это выдумал…

- Не выдумал, – жестко отрезал Ю, а затем, вдруг смягчившись, добавил: – Но ты на Сам Самыча сильно не наезжай, слышь… 

- Это почему?

- Так печать же на нем, вот почему! Неужели сам не видишь?! Ты же какой-никакой, а писака, такие вещи сечь обязан… Не понимаю…

Я обмер. Это было правдой. Не знаю, что я там обязан «сечь», но я последние месяцы совершенно ясно различал на лице соцреалиста-перебежчика какую-то тень, делавшую лицо серым и блеклым даже на экране самого цветного телевизора… Печать! Оказывается, вот что это! Именно по такой печати, наверное, опытные экстрасенсы безошибочно определяют по фотографии, что человек умер. Что-то похожее говорят и ученые-биоэнергетики… 

Я почувствовал, что больше не могу злиться на Сам Самыча, человека с ТОЙ САМОЙ ПЕЧАТЬЮ на лице. Не знаю, в каком из четырнадцати «шестисотых» прохудился тормозной шланг, какая Аннушка уже разлила свое масло, скажу одно - меня это не радует. Честное слово. Как не обрадовала смерть (не смерть, гибель!) депутата Кушнарева. Да, я злобно иронизировал по поводу его истеричных обещаний «харьковской власти», я с живым издевательским интересом наблюдал по телевизору за его ходками в прокуратуру, я, наверное, и дальше бы…

Но в тот день (я очень хорошо запомнил), когда сообщили о том, что он ранен (а сообщили так, что было ясно – ему не жить…), я замер перед экраном, чувствуя, что на душе как-то пусто. Пусто и плохо… И не было в тот миг ни политики, ни власти, ни ненависти, а был далекий город на другом конце страны, где мучительно умирал на больничной койке раненый в живот мужчина. И мне очень хотелось, чтобы он выжил. И мне не верилось в это. И мне от этого было очень мерзко. И мне открылось, что перед лицом БОЛЬШОГО УХОДА то, что кажется нам судьбоносным на Майдане, оказывается суетной дискотекой…