Заговор - Александр Мокроусов Страница 11

в полную силу, хотя и очень близко к тому. Моя голова дернулась, почти прикоснувшись к правому плечу. В ухе моментально раздался оглушительный звон. Острая боль пронзила голову. Это элементарная физика. При ударе ладонью создается колоссальное давление, которое легко может надорвать барабанную перепонку. Это может привести к крайне плачевным и серьезным последствиям, вплоть до потери слуха. Эту скверную мысль я обдумал за долю секунды, как только отошел от шока. А за следующие две секунды я понял еще две, крайне важные и очень неприятные для меня вещи.

Во-первых, вся эта ситуация — никакая не игра, шутка, розыгрыш или постановка от моих друзей. Не тот у меня статус в моем окружении и не такие у меня знакомые, что могут позволить исполнителям так меня ударить. Это был хоть и профессиональный, приносящий сильный дискомфорт и не оставляющий никаких видимых подтверждений, но еще и очень рискованный удар. Приложи серый чуть больше усилий, отведи руку в замахе на десяток сантиметров дальше и ударь он чуть резче — моя барабанная перепонка лопнула бы под напором врывающегося в ухо воздуха. Актер никогда бы не стал так бить, он бы продолжал пугать меня пистолетом, или разыграл бы избиение блондинки. Но рисковать моим здоровьем ни один актер бы не стал. А значит эти двое и блондинка — не актеры.

Во-вторых, я понял, что оба моих визави, и высокий серый, и низкий синий костюмы — однозначно полицейские. Это у них там, на западе, полицейский, даже самый коррумпированный, замрет, замешкается перед ударом невиновного человека. Это у них в крови, «служить и защищать». Про этот инстинкт бить только для самообороны в их полицейских мне как-то рассказал мой знакомый американский ресторатор, который набирал себе в клубы охранников исключительно из бывших или работающих полицейских. У нас наоборот. Часто в полицию идут самые угнетенные и отверженные парни. Я ни в коем случае не говорю, что все полицейские подвергались в детстве унижениям. Слава Богу большинство полицейских реально хотят защищать закон и справедливость. Но все же. Готовность первым напасть на противника в качестве защиты — это то, что есть почти во всех наших служителях порядка. Это не они плохие, это способ выжить. Нападение лучшая защита. Это в милицейских ВУЗах и школах с первых дней курсанты понимают. Ну а отсюда и до нападения просто как нападения не так далеко. А если на почву юношеских комплексов это ложится, плюс обучение, дающее ощущение «умения», да еще и власть от «корочек» в кармане… Вот и получаем коктейль садистов-нарциссов с комплексом неполноценности в форме. Еще раз, не все полицейские таковы, но в этой профессии таких людей просто больше чем, например, среди врачей, или пожарных, или даже военных.

Судя по лицу высокого, по тому как он прямо-таки искал глазами на моем лице боль, он пошел в полицию именно за такими вот победами над скованными соперниками. Тут же встали на свои места и дешевые рубашки, и стоптанные ботинки, и копеечные кварцевые Orient на руках. Злобные и не умные люди, застрявшие на позициях бегунков в подчинении более мудрых или удачливых коллег. Теперь на то, что у них в левом внутреннем кармане пиджаков лежат ксивы Министерства Внутренних Дел, причем обязательно в «дорогой» обложке из кожзама — я готов был поставить тысячу долларов против десятки.

Итак, ситуация за три секунды сменилась с благостно скучной на серьезно угрожающую. Понятно, что мужики взяли меня исключительно из-за моего разговора с блондинкой. По всей видимости она должна была с кем-то встретиться в кафе, и они следили за нею для того, чтобы выяснить с кем. Ну а я, со своим желанием послушать хорошую музыку и выпить чашку кофе, нечаянно вошел в их игру. Ее они назвали по имени, даже упомянули наличие «ее дела», которое они изучили. А вот кто такой я — их интересует уже в перспективе связи меня и блондинки. Имя с кредитки им ничего не даст, телефон они даже всем своим ИТ отделом не разблокируют. Человек я не медийный, увидеть меня на экране или в журнале они не могли. Мои немногочисленные интервью и фото можно найти только в специализированных бизнес изданиях, так что узнать меня в лицо они никак не могут. И значит я для них — просто материал, с которым нужно работать, причем судя по поведению, рамками закона в работе они себя ограничивать не собираются. Это скверно. Очень скверно. За жизнь я не переживал, мы, все-таки, не в салуне на диком западе и они не откровенные бандиты. Но вот очень реальная перспектива быть избитым настойчиво замаячила у меня перед глазами.

Итак, Краснодар, подсобка кафе на улице Красной, я по-прежнему пристегнут наручниками к не знакомой мне женщине. Вот только мне уже совершенно не скучно.

Глава 4

Возвращение Семена Титова в СССР заняло почти неделю. Освободили его солдаты десантно-штурмовой маневренной группы, заброшенные в район на вертолете. Десантники совершенно случайно были обнаружены моджахедами и втянуты в боестолкновение, в результате которого и был освобожден Семен. Вызывать вертушку для вывоза найденного летчика командир группы посчитал риском для боевой задачи и Семен еще четыре дня перемещался по горам вместе с отрядом спецназа. Несмотря на чудовищное истощение и раны, он не был обузой и даже участвовал в охранении.

А потом был возврат на точку высадки и темно-серый, матовый Ми-8МТ двадцать третьего отдельного пограничного авиационного полка, забрал группу и доставил их на базу в район Душанбе.

Дальше были месяцы сначала в госпитале Среднеазиатского пограничного округа в Душанбе, несколько операций на левой руке, а потом была Москва, госпиталь Бурденко. Снова операции и в итоге ампутация левой руки по локоть. И в Душанбе, и в госпитальной палате в Москве практически каждый день с Семеном беседовали военные следователи, выясняя почти поминутный ход событий последних месяцев жизни Семена. Вылет, плен, освобождение. Особенно их интересовали беседы с натовскими специалистами. От Семена требовали дословного воспроизведения каждого разговора. Разные следователи задавали разные вопросы, смысл которых сводился к одному: Семену не верили. Не верили, что человек может пройти через такие физические испытания и не сломаться. Не верили, что Семен не предал. Ему показывали сотни фотоснимков с требованием узнать на них контакты. Рассказывали, как строго относится закон к предателям, но как он мягок к искренне раскаявшимся оступившимся солдатам. Злобные следователи, тыкавшие Семену в грудь пальцем и открыто называвшие его предателем, сменялись мягкими добродушными контрразведчиками, с