Лев Златкин - Охота на мух. Вновь распятый Страница 13

Мир-Джавад не забыл о Гюли, о своей подстреленной газели, чье нежное тело снилось ему каждую ночь. После убийства сардара Али Мир-Джавад послал своих людей за Гюли, но посланные им вернулись ни с чем, вдова с дочерью уехали неизвестно куда, продали дом, сад, землю и всякую живность… Мир-Джавад отхлестал их по щекам.

— Олухи царя небесного, как шпионов ловить будете, если девчонку не смогли отыскать, они же не улетели по воздуху, не вознеслись на небо. Болваны, срочно расспросить, если нужно, то с пристрастием, соседей, кассиров на вокзале… Два дня вам даю, не найдете, куда уехала вдова с дочерью, пеняйте на себя!

Что значило это слово, никто из агентов не знал, но что за этим следовало, они настолько хорошо выучили, что «рыли землю» до тех пор, пока не вышли на одного односельчанина, который видел вдову в городе на базаре, куда привозил персики и немного анаши, жить-то надо, на продажу. Односельчанин очень удивился, увидев ее, они всем сказали, что уезжают в другой виллайят к родственникам, а вовсе не в город. В городе искать было труднее, но у Мир-Джавада были свои люди в каждом отделении полиции, всех своих он поднял на ноги, и через несколько дней Гюли привезли в его кабинет.

«Чувствовала я, что не забудет носатый мое тело. Отыскал, хотя мать клялась, что в городе нас никто не разыщет, ни один черт. Один черт нашелся, который отыскал. Интересно, как отыскал? Ладно, потом узнаю!.. Сказать ему, что у нас будет ребенок, или нет? Посмотрим… У матери ребенок тоже от него будет? Тоже мне, родственник. Кем он нам придется? Моему сыну — брат, потому что у них отец один, в то же время он брат и мне, у нас одна мать, а значит, — дядя моему сыну, но, раз он брат моему сыну, значит, он и мой сын, хоть и не я буду его рожать. А кем он будет своему отцу? Сын — это понятно, шурин, как мой брат, а еще?.. У матери родится сын и внук одновременно. Запутаться можно… Отыскал, чтобы жениться? Может, стыдно стало? Начальства боится? Припугнуть его?.. Нет, не испугается, не женится. Черта с два я с тобой буду жить просто так. Сначала женись, голубчик. Детей тебе нарожаю, будем жить, как люди»…

Мир-Джавад смотрел на Гюли и чувствовал, как переполняется нежностью и любовью его душа.

— Как расцвела ее красота, какое удовольствие будет одевать это тело, а еще большее раздевать. Дарить ей подарки наслаждение, — думал Мир-Джавад, разглядывая пристально каждую деталь ее тела.

Он гнал от себя другие, греховные мысли: ему хотелось здесь же, в кабинете, раздеть ее и на широком кожаном диване, который он конфисковал, где, уже не помнил, и наслаждаться ею, вместо этой утомительной работы.

— Нарочно скрылась? — спросил он ревниво.

— Какое тебе дело? Ты что, мне муж? — вскинулась Гюли. — По-твоему, нам надо было остаться на потеху всей улицы, а то и города.

— Тоже мне, саманный город! — презрительно бросил Мир-Джавад.

— Слушай, что ты ко мне привязался? — рассвирепела обиженная за родной городок Гюли. — Приехал, растоптал все законы гостеприимства, адат и коран в придачу, сделал свое грязное, черное дело и еще издеваешься. Ты, негодяй, еще и мать мою опозорил…

— Не говори глупости, женщина, нужна мне была твоя вдова, когда ты рядом.

— Ара, значит, ты хочешь сказать, она на стороне нагуляла ребенка?

— Это — шофер, э! Я ему скажу, он женится на твоей матери… Теперь ты довольна?

— Я буду довольна, если ты последуешь его примеру и женишься на мне, я тоже жду ребенка…

Мир-Джавад обрадовался.

— Молодец, ты делаешь меня мужчиной… Но жениться не могу. Не спрашивай: зачем, почему? Не могу и все!..

…Трудно объяснить то, что и самому не понять. На днях Атабек вызвал к себе с отчетом о конфискации. Остался доволен своей долей, суммой, отправленной в столицу, во дворец эмира, развеселился, как ребенок, а когда Мир-Джавад собрался уходить, вернул его от двери.

— Мальчик, почему ты не женишься? Женилка не выросла?

Мир-Джавад смущенно замялся.

— Шучу, шучу, — рассмеялся Атабек. — Пока не женись. Я тебе невесту подыскал: красивая, умная… Правда, я ее не могу уговорить, но ты надейся и жди. Я сказал, я помогу!

— Спасибо, учитель! — только и нашелся сказать Мир-Джавад.

Недоумевая, ушел и целый день не мог от волнения работать, — развлекался: достал из коробочки искусственных, сделанных из резины, мух, настоящих где зимой возьмешь, прилеплял их в разных местах, ходил, тренировался, сшибая ниткой резинки, затем привязал несколько «мух» к вентилятору, включил его, поток воздуха кружил «мух», и Мир-Джавад стрелял их «с лета».

Но машина конфискации и разорения работала, раз запущенная, уже самостоятельно.

…Мир-Джавад попытался поцеловать Гюли, но она резко и недовольно отстранилась.

— Трудно тебе объяснить, я и сам не понимаю.

— Что понимать? У ребенка должен быть отец, и ты им будешь, или я пойду к твоему начальнику, учти, я еще несовершеннолетняя, и все ему выложу.

Мир-Джавад засмеялся, просто хохотал.

— Ты прелесть! — стонал он между приступами хохота. — Повторяешь слова матери, как попугай, а ты — газель, лань, серна, ты должна быть сама собою: пугливой, грациозной, нежной, смотри, какие слова выучил, взял себе одного заключенного, передает мне каждый день свои знания, умный очень, философ большой, профессор… А ты базаришь, как торговка с центрального рынка. Стыдись!

— Это мне стыдиться? — возмутилась Гюли и… заревела, вытирая по-детски кулачком слезы. — Кто тебя звал, проклятый, приехал, опозорил, жениться не хочет и еще поучает.

Мир-Джавад, не обращая внимания на ее слезы, открыл сейф, достал фотографии. Гюли продолжала рыдать.

— Перестань реветь, хватит. Полюбуйся на эти картинки, они настоящие.

Мир-Джавад швырнул фотографии на стол перед Гюли, а сам отошел к окну, он столько раз любовался фотографиями, что знал их наизусть: на всех видна была Гюли, голая и в таких позах, о которых она, он был уверен, и не подозревала… И лишь на одном, на последнем снимке был виден голый партнер — сардар Али.

За окном шел снег, редкие прохожие торопились покинуть негостеприимную, продуваемую насквозь улицу… За спиной Мир-Джавада послышался стук упавшего тела. Мир-Джавад испуганно оглянулся и бросился к Гюли. Она лежала на ковре, зажав в руке ту, самую последнюю, фотографию. Мир-Джавад стал ее целовать, пытаясь привести в чувство, а затем, почти не раздевая и не раздеваясь сам, жадно овладел ею. Его конвульсии или тяжесть тела привели Гюли в сознание. Увидев над собой, так близко, его лицо, не осознавая происходящего, она тихо прошептала:

— Неужели это — он?..

Мир-Джавад молча встал с нее, бесцеремонно застегнул, не прячась, штаны, помог подняться Гюли, усадил ее на диван.

— Он, это — он! А я, это — я!.. Ребенок — мой, а об остальном тебе знать не полагается. Есть вещи, о которых не только знать, думать опасно. Я тебе не советую…

Мир-Джавад положил фотографии в сейф, достал стоявшую там же на полке бутылку марочного коньяка, налил полстакана и заставил выпить Гюли.

— Пей, пей, ты вон какая бледная, как снег, холодная, как лед, тебе вредно, ребенку вредно, пей и не разговаривай.

Гюли, не сопротивляясь, выпила коньяк, сразу порозовела, дрожь в теле исчезла. Дурной сон, на который так надеялась Гюли, не проходил, наоборот, она вдруг ощутила весь ужас реальности, неотвратимости настоящего…

— С сегодняшнего дня ты у меня работаешь секретарем, первая твоя обязанность, кроме любви, стоять на страже этого кабинета… Да это, впрочем, и в твоих интересах: в сейфе лежат фотографии… Пленок там нет, не трудись вскрывать, — пошутил Мир-Джавад. — Ребенка рожай, хорошо, что ты его оставила… Слушай, идея! Давай я тебя выдам замуж за одного старика: богатый, собственный дом имеет, не будешь ни в чем нуждаться, и спать с ним не надо. Высше, э!

Гюли смотрела на него, но ничего не видела и не слышала. Перед глазами стоял огромный огненный шар, из которого молниями вылетали одна за другой порнографические фотографии, затем в центре шара Гюли увидела раздутое до безобразия лицо Мир-Джавада, с торчащими изо рта, как у вампира, клыками. Шар неожиданно лопнул огненными рваными клочьями и… Гюли ясно поняла, что она целиком и полностью во власти этого любящего ее, она это твердо знала, вернее, чувствовала, человека, и единственное, что ей разрешается, это — полностью подчиниться его прихотям и желаниям. И Гюли решила подчиниться…

«Черт носатый, всю душу вывернул наизнанку. Вот почему исчез сардар Али, чтобы скоропостижно скончаться в столице. Этот вурдалак виноват. Он и приехал за этим, меня не зная и никогда не видя, этот черт носатый… Мешал он им чем-то, вот они его и убрали… А! Что мне до этого? У меня будет ребенок, и я должна думать о нем. Главное, что этот черт носатый от меня без ума, опять изнасиловал, негодяй, если ему так больше нравится, пусть, все равно я ничего не чувствую. Ребенку обрадовался, значит, не бросит, как ненужную вещь. Буду делать, что скажет, хуже не будет… Какие фотографии страшные, вдруг кто увидит, стыда не оберешься, придется собакой на цепи сидеть у него в кабинете и сторожить… Вот к чему был тот сон: бесконечная дорога, и я по ней иду, солнце немилосердно палит, пить хочу до сумасшествия, руки связаны, шею аркан держит, другим концом привязанный к седлу коня, а в седле сидит он, носатый дьявол, и красном кафтане, золотые звезды разбросаны, в руке держит дьявол длинную пику и, как бабочек и жуков, натыкает на нее всех встречных детей, изо рта у него торчат окровавленные клыки, придающие ему почему-то вечно усмехающийся вид. А Гюли идет за его конем, перебирает по дороге окровавленными босыми ногами. Бедная Гюли!.. С ума сошла: о себе говорю, как о другом, совершенно постороннем человеке. О другом человеке… А я разве прежняя Гюли?..»