Игорь Шприц - Империя под ударом. Взорванный век Страница 15

— Итак… — поморщился Зволянский. — Подозреваемый Викентьев Алексей. Кто таков?

— Недоучившийся студент–химик Политехнического института. С квартиры, не заплатив, исчез с вещами позавчера рано утром.

— Ищите, — дал ценное указание директор. — Вы поймите ситуацию! Сам великий князь Сергей Александрович только что телефонировал по этому делу! Он после завтрака гулял мимо аптеки и содрогнулся от того, что происходит в центре столицы. Велел докладывать каждый день о результатах расследования. А ежели что — так государю наябедничает! Черт его угораздил гулять! У меня, говорит, в белокаменной такого и в страшном сне не увидишь!

— А Ходынка? — не удержался и съязвил Путиловский.

Зволянский благодарно улыбнулся ему в ответ.

— Мда–с, соломинка в глазу… Теперь о вашем докладе, — он положил пухлую ладонь на зеленую папку. — Я тут ознакомился, правда выборочно. Докладу будет дан ход. Министр очень встревожен участившимися взрывами в столице. Что вы скажете об этом?

— Судя по характеру и местам взрывов, кто‑то поставил производство динамита на почти промышленную основу. Утечки с военных складов невозможны. Мы проверяли. Это хорошо подготовленные любители. И они уже торгуют своими бомбами.

— Кто покупатели? — нахмурился директор.

«Все‑таки дерзок…$1 — подумал он.

— Бандиты. Взломщики. Возможно расширение применения. Для целей политических.

— Прошу не оставлять без внимания ни одного случая применения динамита. О каждом докладывать мне лично. Где они его делают? Как? Откуда материалы?

Голова трещала все сильнее, и все более раздражался начальник.

— Пока не осведомлен. — Путиловский был искренен, хотя мог слукавить неоднократно.

— Плохо, — радостно поймал подчиненного в ловушку Зволянский.

— Так точно. — Путиловский встал со стула. — Разрешите идти?

— Ступайте.

И только теперь Зволянский увидел на лице Путиловского радость. «А все‑таки он неплохой следователь…$1 — подумал Сергей Эрастович и ошибся: радость на лице Путиловского была вызвана расставанием с начальством, а не осознанием того, как должно «есть глазами» оное.

Вернувшись в кабинет и выпив стакан крепчайшего чая с лимоном, Путиловский окончательно пришел в рабочее расположение духа и попросил Медянникова в самые короткие сроки доставить на допрос подследственного, мещанина Ярославской губернии Тетерева Илью Степановича, известного в криминальном мире под кличкой «Топаз». Такую кличку Тетерев получил за прозрачные, желтоватого цвета глаза.

Медянников кликнул Батько, отдал приказание и показал на всякий случай кулак. При виде кулака Батько радостно ощерился: Медянникова он обожал прямо‑таки сыновней любовью. А Медянников вернулся в кабинет доложить о проделанной работе по опросу дворников и показать любопытное письмо, пришедшее сегодня на деревню дедушке.

В письме неизвестный аноним, скрывавшийся под именем Иван Ивановича, предлагал свои услуги по взаимовыгодному сотрудничеству. Таких писем за месяц иногда приходили десятки. Почему‑то многие россияне считали, что сотрудничество с полицией вещь легкая, в быту необременительная и должна давать мгновенный хороший приработок. Сиди себе и пиши донесения о разговорах промеж своих приятелей, которые никому не интересны, в том числе и полиции.

— Павел Нестерович, вот, — Медянников протянул листок. — Предложение о сотрудничестве.

Путиловский прочитал письмо за пару секунд. Читал он очень быстро, удивляя еще школьных товарищей. Так… Письмо написано человеком оригинальным, циничным. Хороший почерк. Скорее всего, студент, нуждающийся в быстрых деньгах. Среди студентов криминала мало, чаще политика. А политикой Путиловский предпочитал не заниматься, да и не входило это в круг его обязанностей.

Одно лишь слово в письме заинтересовало его: предлагалась информация о незаконных химических производствах. Правда, не уточнялось, о каких именно.

— Интересно… — Путиловский вернул письмо Медянникову. — Сходите поговорите. Правда, газета в руке, одолжить огоньку… Бедновата фантазия.

— Мне как‑то не с руки. Мое дело извозчики, лошади, дворники. А тут за версту пахнет стюдентом. Не люблю я их, — сознался Медянников. — Да и не курю я.

— Хорошо, я займусь. Хотя времени нет. И больше вряд ли станет. Вот решился, женюсь, — и Путиловский смущенно улыбнулся.

Медянников был первым сослуживцем, которому Путиловский открыл свою маленькую тайну. Хотя для хорошего филера это была тайна Полишинеля: агенты Медянникова встречали влюбленных в магазинах, посещаемых только на последней стадии ухаживания, непосредственно перед женитьбой. И в дежурной комнате все всё уже давно знали.

Медянников, конечно же, вида не подал, а радостно и удивленно воздел к небу мохнатые брови и поздравил Путиловского. Сам он вдовел уже не первый год. Покойница, мир праху ее, была достойной женщиной. Второй такой в России не было и не предвиделось, поэтому Евграфий Петрович через год траура даже не стал утруждать себя поисками, а полностью отдался любимому увлечению — он был большой любитель канареек. Канарейки тоже любили его, и этой простой певучей любви было для него теперь более чем предостаточно.

Как только сели в карету, Топаз, полузакрыв глаза и постанывая от несуществующей боли, стал следить за Батько. Городовой на козлах его не беспокоил — про городовых Топаз понимал все. А вот этот увалень с неподвижным лицом, похоже, годился на разделку. Ну что ж, сыграем с ним в «хорька вонючего». Одет чисто, ладно, хорошо выбрит, усы нафабрены — такие брезгливы и не выносят проявления расхлябанности у других. Топаз сам был таким. Но теперь ему надо было стать немного другим.

Для начала под шумок колес на неровной мостовой он застонал и сознательно испортил воздух в карете. Несколько секунд спустя Батько недовольно пошевелил ноздрями и отогнул кожаную занавеску на окне кареты. «Так, — обрадовался Топаз. — С тобой все ясно, мил человек…» И через пару минут поддал жару. Непроницаемое лицо Батько исказилось гримасой презрения к Топазу, и он в нарушение порядка откинул занавеску еще раз.

Стало ясно, что на Литейный еще не въезжали. До Медянникова далеко. Топаз придал лицу мученическую гримасу и схватился за живот.

— Слушай, — засипел он слабым голосом. — Ей–богу, не доеду, осрамлюсь. Христа ради, выведи до ветру, я у заборчика пристроюсь.

— Не велено, — отрезал Батько суровым баском.

— Оно конечно, не велено…

Топаз смирился со своей участью. На лбу его проступили крупные капли пота, лицо побледнело — в нем явно пропадал редкой силы артист.

Батько в третий раз откинул занавеску. Топаз переломился пополам и мычал от колик в животе уже почти с пола кареты. Невозможно было смотреть на его страдания, и невозможно было представить, как сдавать на руки Медянникову обделанного арестанта. Тот презрительно сплюнет и скажет: «Ну вот, опять мне с дерьмом возиться!»

— Стой, — через окошечко приказал кучеру Батько, высмотрев местечко у ближайшего трактира.

Карета встала. Городовой спрыгнул с козел, Батько вышел из кареты и помог выйти Топазу, чьи руки были связаны за спиной кожаными вязками. «Пол дел а сделано!» Топаз весь горел от нетерпения, но руки! Руки были связаны.

— Вперед!

Батько повел Топаза на задний двор. Там стоял деревянный нужник, вокруг него три стены, вместо четвертой встал наготове городовой с наганом. Батько подтолкнул Топаза в спину:

— Давай, только быстрее!

Топаз недоумевающе взглянул снизу вверх:

— А руки? Руки развяжи, век не забуду! — и пустил ветры, уже не сдерживаясь.

Батько, брезгливо отстраняясь, развязал вязки, и Топаз, всем видом выказывая благодарность, мышкой скользнул в нужник. А Батько закурил папиросу и отошел подальше от этого запаха к выходу. Городовой тем временем тоже не стоял без дела, отгоняя пьяных мастеровых, пытавшихся составить компанию Топазу.

Топаз метнулся к окошечку — рискнуть, что ли, напролом? Городовой снимет. Да и бугай достанет, дворик маленький… Черт, думай, Топаз, думай! Взгляд остановился на замаранном нечистотами очке. А что, если…

Набережная Невы у Горного института была полна щегольски одетых студентов, поэтому на Викентьева и Лелявского, назначившего встречу в студенческой толпе, никто не обращал внимания. На первую встречу Викентьев принес пакетик морфия и с ходу предложил его для реализации. Лелявскому было все равно, из чего извлекать выгоду для будущей революции. Лекарство так лекарство — это даже и лучше. Потомки оценят их благородные порывы. Звучит‑то как — лекарство для революции!

— Семь фунтов? Пустяки! — витийствовал «горняк», пряча пакет за отворот шинели. — У нас есть надежные каналы среди сочувствующей аптекарской молодежи. Несите. Но все равно это не выход. Нужны крупные экспроприации.