Джузеппе Дженна - Во имя Ишмаэля Страница 16

— Но что за информация просочилась? Не так-то просто встревожить американцев. Да и потом, здесь, в Италии…

Сантовито выдвинул ящик стола, вытащил картонную папку, швырнул ее перед Лопесом.

— Забери ее и почитай. Это доклад, переданный американскими службами итальянским. Они полагают, что будет нанесен удар. Они полагают, что здесь, в Черноббио, будет нанесен удар.

— Кем?

Сантовито испустил еще один вздох. Прерывистый, глухой вздох.

— Вначале это показалось нам невероятным. Дело даже не в нашей компетенции. Ведь мы ограничимся только обеспечением безопасности. Механическая работа. Но только прежде чем начнется встреча в Черноббио, мы должны это проверить… Все сложно… Сложно и невероятно. Выглядит невероятным…

Он заложил костлявые руки, желтые, цвета никотина, за седую голову. Он казался воплощением болезни, которая мыслит. Болезни, которая, кажется, готова разразиться, но так и не разражается.

— Это проделки анархистов, Джакомо?

— Возможно. Хотя нет. Нет, американцы не боятся анархистов. Они их просто сжирают…

Новая сигарета. Металлический запах дыма повис в воздухе.

— Это какая-то секта. — Сантовито качнул головой. Он почти улыбался. — Они ищут какую-то секту.

— Секту?!

— Хм…

Информация оказалась обстоятельной. Точной. Замысел был сложным. Но какой-то момент ускользал. Все время ускользал. Это было нечто совершенно новое. Над этим следовало поработать. Как американским спецслужбам удалось восстановить происходившее почти во всей полноте? Они разговаривали час, Лопес и Сантовито проговорили целый час, упершись локтями в широкий испачканный стол из искусственного красного дерева. Лопес зевал от голода. Сантовито говорил, говорил, комкая слоги, с покрасневшими от смол и никотина глазами. Через час в пепельнице образовалась горка дымящегося, не погасшего пепла. Воздух перестал быть воздухом. А они все говорили. Высказывали скоропалительные догадки. Догадки на пустом месте. Они отталкивались от слов американского доклада, который Сантовито вручил и пересказал Лопесу. Тот должен был его внимательно изучить.

Он взял доклад, вышел из кабинета, оставив позади серый, стеклянный голос Сантовито, говорившего по телефону.

Ему показалось, что не мешает пойти, свернуть себе папироску в туалете.

Сидя в кабинке, при неверном свете, на унитазе, слишком хлипком, чтобы долго выдерживать его вес, он смешал травку с табаком на картонной папке с докладом. Закурил свою самокрутку. Воспринял как благую весть первое дерущее ощущение в горле — новый, тихий, хорошо знакомый голос открылся в нем изнутри, потек по таинственным каналам, которые воспламеняют голову и выводят отравленный воздух между лбом и ноздрями, а за этим выведением следует общее расслабление.

Открыл доклад, с трудом разобрался, в каком порядке следуют страницы и документы. Самокрутка кончилась, на бумаге, на волокнах табака остались масляные пятна. Он сидел еще несколько минут в этом тусклом, плохо освещенном пространстве.

Когда он вышел, общий рисунок был воссоздан.

Он погружался в Опасность.

Маура Монторси

МИЛАН

27 ОКТЯБРЯ 1962 ГОДА

11:20

…На меня, подруги, и без васНежданное обрушилось несчастье.Раздавлена я им и умеретьХотела бы — дыханье только мука…

Перемена. Она вела урок, не думая о ребятах. Позвонила Давиду. Возмутилась его вечным нежеланием говорить о делах, которыми он занимается. Она устала от Давида. Устала от ребенка. Сказала ему неправду: будто днем идет к гинекологу. Осмотр был назначен на следующую неделю, Давид об этом не вспомнил. День она проведет с Лукой.

Она почувствовала в легких воздух. Мысль о Луке помогала ей дышать.

Давид — это усталость и бешенство. Сострадание к нему перерастало в бешенство. В бешенство и усталость.

Лука — это удовольствие и желание. Стоило только подумать о нем — и она забывала о самой себе. Забывала о Давиде. Забывала о ребенке.

Она вела урок, а сама разрывалась надвое. С одной стороны — ребенок. Посторонний предмет. Она не знала, на что решиться. Поговорить об этом с гинекологом? Ребенок — как комок в горле, как кулак беспокойства в животе. В другой половине головы — Лука. Без ребенка было бы проще. Плоть говорила, отнимала ее у себя самой — ее как магнитом тянуло к этому мужчине. Какое-то наваждение. Счастья и забвения — это все, о чем она просила. Все, о чем она, как выяснилось, просила.

Мысль о том, что придется возвращаться домой, дожидаться Давида, почувствовать его рядом с собой в постели, леденила ее. Она хотела дышать. Дышать и только.

Не сумела побороть искушение. Вышла из учительской. Ребятишки толпились в коридоре, Маура шла сквозь переплетения голосов, сквозь дурацкий смех, сквозь неравные кучки детей. Телефон, работающий от жетонов, в вестибюле. Номер Луки. Когда Лука ответил, она растаяла.

Все отлично. Она пообедает с Давидом. Ей не хотелось этого. Потом сразу к Луке. Лука часто работал дома. Финансы. Банковские операции сложного уровня — Маура довольно мало в этом понимала. Вернулась в учительскую, села, закинув ногу на ногу. Она предвкушала удовольствие. Коллеги проверяли домашние работы, вполголоса переговариваясь между собой. Вошла Фабри Комолли, ее сослуживица. Подруга, познакомившая ее с Лукой. Она улыбалась. Она прошла через комнату и направилась прямо к Мауре.

— Как дела?

— Хорошо, Фабри. А у тебя?

— Так себе. Дети меня утомляют. — Обе улыбнулись. — Слушай, я хотела спросить у тебя насчет сегодня. Мы устраиваем вечеринку после ужина, у меня. Соберется небольшая компания. Вы с Давидом будете?

Небольшая компания. Лука тоже?

— Кто там будет?

— Пара друзей. Кое-кто из сотрудников. Послушаем музыку, посидим вместе. Ничего особенного. Идет?

Может, Луки и не будет.

— Я должна спросить у Давида. Ты же знаешь, какой он. Никогда ничего не знаешь, до последнего.

— Ну и без Давида приходи…

Маура улыбнулась. Представила, как возвращается домой, как ждет мужа. Ее затрясло, как во время припадка. Он неминуем, она чувствовала. Побыть в гостях, вместе с другими людьми, ей бы было полезно.

— Да, ты права. Какое нам дело до Давида?

Обе засмеялись и тут же договорились.

Звонок. Она должна вернуться в класс.

С Давидом она увидится за обедом. Она ничего не скажет ему о вечеринке у Комолли. Она позвонит ему днем, под самый конец. Чтобы исключить возможность его согласия. Переговорит с Лукой. Скажет ему, чтобы он связался с Комолли. Итак, без Давида и с Лукой, вместе с другими.

Глоток кислорода. Эта идея придала ей энергии. Она снова могла думать, голова стала ясной. На следующей неделе она поговорит с гинекологом. Будут проблемы. Придется обратиться к подпольным врачам. Она не оставит этого ребенка.

Вся тяжесть вдруг улетучилась. Она почувствовала, как тревога растаяла где-то в глубине живота.

Она вошла в класс.

Инспектор Давид Монторси

МИЛАН

27 ОКТЯБРЯ 1962

11:50

Вспомним, что фотография испанского ополченца из Капы — подделка.

Ничего не ясно. Никто не в безопасности. Арле у Болдрини, в полиции нравов… И кто-то входил к нему в кабинет… Монторси выглянул из бара на залитую светом улицу. С деревьев капала, ослепляя, скопившаяся на них вода. Он вышел из бара и вступил в полосу света.

На площади Реале, рядом с собором, Ассоциация партизан держала свой архив, где, возможно, он найдет какие-нибудь сведения о памятнике на Джуриати.

Туристы снова показывались в центре Милана. Сквозь просветы в облаках солнце разбрасывало свои лучи, разгоняя холод.

Почему Арле и два «гробовщика» из отдела судебной медицины сидят в кабинете Болдрини — там, где занимаются преступлениями на сексуальной почве?

Почему Арле не явился на Джуриати в то утро?

Почему один из двух «гробовщиков» из отдела судебной медицины представился как «заместитель доктора Арле»?

Почему, в конце концов, Болдрини настаивал на том, чтобы расследование по делу ребенка, найденного на Джуриати, передали ему, в полицию нравов?

Почему Болдрини поделился с ним предположением о существовании педофильских кругов и политических связях тех, кто в них состоит, если в конечном итоге старался забрать дело ребенка в полицию нравов и если знал, что при одной лишь тени подозрения политического свойства дело останется в отделе расследований?